Каково это – умирать?

Каково это — умирать? Какого это, лежать в одиночной палате под звук аппаратов, слишком спокойно — монотонно-угнетающе, словно секундомеры, с каждым писком отмеряющие остатки минут, часов, дней… — пищащих прямо над ухом, что разбавляют глухую тишину? В палате.

В голове.

В душе.

Каково это — умирать?.. И оставаться пустой оболочкой в бездушном мире, растворяясь в небытие? Похоронит ли кто тебя? Всплакнёт ли кто о тебе, кроме безутешной сморщенной старушки, чьё сердце остановится от горя утраты вслед за твоим? Принесёт ли кто тебе на могилу цветы, которые нахуй тебе уже не сдались? Вспомнит ли кто о тебе? …Я сжала руку в кулак, моргая и прогоняя наваждение. — Я не знаю, — тихий полузадушенный хрип вырывается как-то сам, из-за чего я пытаюсь откашляться, но не получается. — И ты вряд ли знаешь ответы на все эти вопросы. Вряд ли знаешь, каково это… Ты не хотела умирать… Не ожидала… Как говорил Брэдбери: «Смерть — дело одинокое»? Да, кажется так… Слёз нет. Есть лишь разъедающее изнутри ожидание чего-то решающего, какого-то гласа свыше. Ты ждёшь грома среди ясного сентябрьского неба, а может быть, всеобщего плача людей. Ты ищешь сожаление на лицах незнакомых прохожих, ищешь отклик тех же странных эмоций, что одолевают тебя. Но мир молчит. И люди молчат. И тихо продолжают тикать на руке часы. Нет ничего. Ничего, чёрт меня раздери! Очередной вздох, я закатываю глаза к небу, смотря на плывущие сизые облака, и расчёсываю руку. Но легче не становится. И с тихим поскрябыванием ногтём по ладони обвожу взглядом парк, моргая сухими глазами. Мир не замер. Он всё ещё неспешно перетекает изо дня в ночь, из ночи снова в день. И так цикл за циклом. Человек за человеком. Смерть за смертью. Жизнь продолжается. И всем плевать, что-то кто-то умер, что прямо сейчас кто-то оплакивает эту несчастную одинокую девушку и задыхается в слезах, целуя её холодную руку. А она молчит. Ей больше не нужны слова. И мир ей этот больше не нужен. Она — мертва. А меня распирает странная ядовитая злоба. — Да разве вы не видите! Человек умер! Человек! Живое существо! Личность! Это трагедия! Для всех, мать вашу, трагедия!.. Но я молчу, лишь сильнее сжимая кулаки. Нет, этот крик души ничего не даст. И будет выглядеть слишком лицемерно с моей стороны. В конце концов, кем для меня была эта девушка? Какое право я имела оплакивать её смерть? И должна ли я была вообще вспоминать о ней? А не просто забыть о столь страшном потрясении, продолжая радоваться жизни?! Не должна была, не имела права. Да и имел ли кто-то на это право вообще?! И вновь захотелось кричать. Ещё сильнее, чем минуту назад. Такие внезапные смерти всегда приземляют, сбивая спесь самоуверенности, что ты проживёшь куда дольше этих бедолаг, что отдали госпоже Смерти душу в леденяще-белых стенах палаты. Приземляет, да… Ты вспоминаешь, что не вечен. И что твой черёд всегда может прийти так же неожиданно, как у неё. Собьёт ли тебя машина? Изнасилуют ли тебя в подворотне? Ограбят ли тебя ночью в глухом закоулке? Сожжёт ли пьяный идиот твою квартиру? Или ты просто случайно споткнёшься и ударишься виском? Или ты окажешься на больничной койке с мерзкой слизью, что растекается по лёгким, не давая сделать нормальный вдох, постоянно ощущая, как сквозь стекло в двери палатной на тебя чёрными омутами смотрит сама госпожа Смерть? Ты не знаешь. Никто не знает. И Кристина этого тоже не знала. Но теперь её нет. …Я снова посмотрела на часы. Стрелка тикала, унося за собой драгоценные минуты уже м о е й жизни. С губ сорвался нервный смешок, отчего захотелось растрепать волосы и сильно-сильно взлохматить их. Глупо было тратить время на переживании о смерти чужого, по сути, мне человека, не правда ли? Глупо было убиваться ненужными мыслями «Я ведь не успела даже с ней нормально поговорить» или «Я должна была её хотя бы навестить в больнице!». Да, определённо глупо. Вздох. Дались бы ей мои визиты? Нужно ли было это лицемерное беспокойство и пустая болтовня в духе «Уверена, ты скоро поправишься». Давай же, Даша, тебе всегда было насрать на окружающих тебя людей, так чего же сейчас ты, блядь, изображаешь из себя невесть кого?! Забудь и иди дальше! Да какое у тебя вообще право переживать о её смерти?! Я была оглушена собственными мыслями. Действительно, какое право я имела?.. Я была её старостой — так, пустым местом, что фиктивно главенствовало над группой троглодитов, пришедших в ВУЗ; никем, ничем, просто звуком, что мог лопнуть как мыльный пузырь. Всего лишь очередным человеком из её окружения. Всего лишь очередной серой массой на фоне красок её жизнь. Я была для неё никем.

Она для меня — тоже.

Но странное чувство пустоты внутри головы, будто все мысли смёл мягкий сентябрьский ветер, не оставляло меня, продолжая зудеть под кожей. Разболелась голова. Я снова посмотрела на часы.

Снова почесала ладонь.

Она мертва. Уже как четыре часа.

Умирала она ли в одиночестве?

И смотрела ли на госпожу Смерть, что костлявой рукой перебирала чётки прямо около её подушки?

Видела ли она её образ в лицах врачей и медсестёр?

Спала ли она, чёрт возьми, спокойно, зная, что, возможно, совсем скоро просто не проснётся?!

Каково же ей было, блядь, умирать?

Каково?!

…а может, она умерла в беспамятстве? И совсем тихо ушла во сне? Кричала от агонии, а после резко смолкла, не имея возможности сделать вдох? Или тихо синела под писк аппаратов, ощущая, что лёгкие её объяты огнём?

А может, даже умирая, она не до конца понимала, что это такое — смерть?

…рядом кто-то щёлкнул зажигалкой. Я совсем медленно повернула голову, смотря на серого мужчину с потухшими глазами и лёгкой щетиной, что, кажется, слегка запутался в этой сраной жизни. Он явно был сбит с пути, уже не борясь — просто плывя по течению, что неуклонно вело вниз, на самое дно. Он держал в пожелтевших пальцах сигарету, выдыхая клубок ядовитого дыма. Даже он был жив.

Даже я была жива.

А Кристина — нет.

И где этот чёртов Бог, в честь сына которого ты была названа? У него ли ты теперь? Или это всё враки и после чёрной черты уже нет ничего?!.. Умирать в расцвете сил под надзором стервятников в белых халатах! Каково это, Кристина? Ответь мне!.. Хах, и у кого я спрашиваю? Аж тошно. Сука. — Слушай, дядь, а дай закурить?