Смирение

Он смотрит на пурпурные буквы, медленно скользит взглядом, словно в анабиозе, перечитывает написанное по четвёртому разу, и всё ещё не может понять смысл слов. Роуз продолжает что-то печатать, уведомления о новых сообщениях появляются снова и снова. Он не слышит собственные мысли, не реагирует на происходящее. Цепочка в его голове «Джон → Джейд» спотыкается сама о себя, он будто своими глазами видит метеорит размером с ёбанный Нью-Йорк, оставляющий на месте островка в тихом океане пиздецки огромный кратер. Слышит счастливый голос Джона в голове, в тот единственный раз, когда они болтали по видеочату на его день рождения, и понимает. Телефон вываливается из рук, ударяется краем о бетон, бьётся осколками. Тёмные очки на лице впиваются в него иглами. Дейв стоит с идиотской анимешной катаной на крыше многоэтажки.

***

Голубой, зелёный, золотой и красный — он не видел тел, но с лёгкостью представляет пустые глаза и могильный холод, спасибо, богатое воображение. Понимание приходит быстро, осознание — долго и мучительно, от принятия Дейв мечется как раненый зверь, бросается на всё что движется, надеется всё исправить, как-то, блять, исправить, не испортив ещё больше, рассылает, рассыпает себя по времени осколками и не снимает, ни за что не снимает очки, болью от них напоминает себе, зачем дробится сам и дробит вселенную. Он блокирует Роуз, разрушает свои врата, он пишет Джону и Джейд, он ждёт ответа, он ни в коем случае не плачет и не боится ложиться спать, чтобы проснуться снова. Четыре дня — за сорок лет в его голове, когда понимает — нет, не понимает, чувствует — что этого не должно было быть, что всё не так и всё не правильно, и что нет никакого, никакого блять нахуй ебучего смысла, потому что он похерил всё что мог, потому что они, сука, обречённые. Но всё равно продолжает, продолжает, продолжает кромсать себя и пихать во все щели, подбираться к моменту съезда на неправильную ветку метро так близко, как только мог, и всё равно не в состоянии перескочить разрыв, обрубивший их одним чётким расчётливым движением от альфа-линии. Больше, больше, скидывать свои копии, конечно же не паникующие, конечно же всё такие же крутые, всё так же рубящие плохих парней и держащиеся за свои силы времени. Ещё и ещё, пока не теряется ощущение реальности, пока от боли перманентно не сводит скулы и не идёт носом кровь, пока не взрываются к херам все сосуды в голове, до агонии, до крика, до желания сдохнуть. Дейв забирается куда-то — сам не знает, куда, он не видит, не слышит, не помнит кто он и где, его слишком много, он повсюду, и он тут, темно, тесно, кожа зудит, очки колят, на пальцах кровь, на чьих пальцах — и он замирает, пытается не двигаться вовсе, лишь бы не так больно, лишь бы просто не так. Каким-то образом Роуз находит его. Он задыхается, пытается удержать руками голову, распадающуюся, крошащуюся, всё вокруг размыто блёклыми пятнами и обрывочными звуками, несущественно, нереально. Он задыхается, и понимает это, только когда холодные — ледяные, как у мертвеца — руки обхватывают его затылок, притягивают. Чувствует запах озона и каких-то тяжелых духов, бархат щекой, и жадно дышит, до разрывающей лёгкие боли, до белых точек перед глазами. Тонкие пальцы невесомо ощущаются на волосах, и Роуз шепчет тихо, на самой грани, но уверенно, холодно: — Дейв, прекрати. И Дейв прекращает. Через три дня все его сотни временных петель сходятся в одну, возвращаются к единому моменту, все сотни Дейвов становятся целым, все миллионы мыслей сплетаются, мозг начинает медленно их сортировать, и осколчатая боль в голове, наконец, отпускает. В возвращённой ясности сознания, однако, лучше не становится, возможно, даже хуже — боль больше не затмевает мысли, не мешает думать, бесполезно надеяться, ненавидеть. Ненавидит Дейв сам себя. На иные объекты ненависти просто не хватает. Он мог бы ненавидеть Терези, если бы она отвечала, но она не отвечает — совсем, никак, и все остальные тролли тоже. Он мог бы ненавидеть Роуз, но та вполне справляется с этим сама, каким-то непостижимым образом превращая эту самоненависть в продуктивную деятельность. Мог бы ненавидеть Кэла, теперь уже Кэлспрайта, только вот создал его он сам. Мог бы, на худой конец, ненавидеть саму игру, но понимает, что та дала им все карты в руки и все возможности, и только по его, рыцаря блять времени, вине, они проебались. Единственный, кого он ненавидеть не смог бы ни в коем случае — Джон. Хотя, может, стоило бы. Теперь это имя вызывало только приступы. Разные: паники, злости, апатии, желания убиться прямо сейчас и здесь, оборвать их ставшие бесполезными жизни окончательно. Один раз он предложил это Роуз — двойное самоубийство, эпично прыгнуть в лаву, чтобы сгореть, красиво, как птицы, как сраные вороны на солнце, и одного только кинутого ею взгляда ему хватило, чтобы больше никогда не поднимать эту тему. Одной только её фразы ему хватило, чтобы снова начать жить. «Разве ты не собирался им помочь?»

***

Время становится совершенно бессмысленным. У Лалонд всегда есть план. Конечно же есть — на то она и Лалонд в первую очередь, и уже в десятую — провидица, чьи силы всё равно не смогли спасти их до того, как штуки сделали случаться. Дейв знает, что она винит себя. Знает, потому что чувствует абсолютно то же самое. Временник, заведший свою сессию в обречённую линию — не временник, а дерьмо ебанное. И сколько ещё таких дерьмоёбанных Дейвов разбросано по всей мультивселенной? Он хотел бы надеяться, что только один. Хотел бы, чтобы нигде больше никакая его копия не херила жизни его друзей. И знал, что это не так. Никаких больше игр со временем. Никаких циклов, грозящихся сорваться из-за их обречённости, никаких манипуляций, способных что-то поменять. Дейв не хотел думать о том, что будет, если он загонит их ещё дальше от альфа-линии, не хотел представлять, как он — или одна из его копий — ошибается, и вселенная схлопывается, оставляя его — его то ладно, ему похуй, готов хоть прямо сейчас — и Роуз в абсолютной пустоте навечно. Она этого не заслужила. Только не она — с огромными кругами под глазами, потухшим взглядом, тонкая и бледная, как смерть, но неустанно поддерживающая свет в их затухающей обломанной ветке, не дающая ей зачахнуть, даже если корней она никогда не даст. Только не она, повторяющая, что, если не видно выхода, то это не значит, что его нет, поддерживающая его сраные метафоры про корни и ветки фразами по типу «тогда мы её привьём, Дейв. Вот увидишь», даже если в ответ получает лишь абсолютный скептицизм. Дейв ей верит. Дейв не верит себе.

***

На второй месяц начинают лететь метеоры — разумеется, без детей на них. Ещё через пару дней от Скайи остаются чёрно-белые осколки, дрейфующие по сессии, и пустота там, где должна была быть выращена новая вселенная. Роуз продолжает повторять, что это не имеет для них никакого значения — этот мир будет существовать, не жить, нет, лишь существовать, до тех пор, пока на веточку льётся свет и её питают дожди. Дейв шутит, что не стоит тогда пускать её на свою планету, чтобы она не сгорела к чертям, и запрещает Роуз покидать собственную. А, может, и не шутит. Просто чувствует, что так и случится, если он лишится дождей и света. Без Роуз всё станет бессмысленным. Без Роуз, без её пальцев на мокрых щеках, пока они хоронят — по настоящему наконец хоронят — Джона и снобличие Джейд, без её сообщений в опустевшем чат-клиенте, без искры надежды в её глазах. Дейв боится, что ему придётся её запирать, но этого не происходит — она добровольно запирается дома сама и не выходит оттуда остаток отведённого им времени. Дейв подозревает, что виной этому не в последнюю очередь её ослабшие от недостатка еды ноги, и ничего не говорит по этому поводу — он тоже ничерта не ест. Они занимаются какими-то сторонними делами, словно игра просто продолжается. Обитатели спят, даже когда к ним приходишь, но никто не удивлен этому факту. Дейв убивает обоих, чтобы добыть материю. Дейв убивает много кого и делает много чего — достаёт сраный кусок говна под видом меча, алхимизирует его в другой сраный кусок говна, ломает оба, ломается сам, потом чинит мечи, пока Роуз чинит его, и по новой. Создаёт вертушки, Роуз создаёт план, создаёт смысл их деятельности и его, Дейвова, существования. Он спит раз в трое суток и сразу много, и хочет забыть, сколько прошло времени — хочет и, разумеется, не может, потому что это, мать его, его ебучий аспект. Вскоре начинают пропадать бесы со всех планет, кроме его собственной. Вслед за ними — спутники, ещё чуть позже панцирники. В какой-то момент полностью стираются, словно никогда и не существовали, планеты Джона и Джейд. Последнего светлячка Дейв ловит в банку. На следующий день его съедает также пойманная колибри и, поперхнувшись, задыхается. Пропадает чёрная королева, её корону и кольцо забирает Джек Нуар и почти сразу пропадает тоже. Луна Проспита отрывается сама по себе и вскоре исчезает за пределами сессии. Сам Проспит полностью пустеет. Роуз впервые говорит, что у них появились сроки.

***

Дейв устал, Дейв заебался, Дейву кажется, что он больше не может, во сне он видит сраный ад и просыпается в нём же, но он всё ещё на ногах, всё ещё крут — пока не с Роуз — всё ещё рубит плохих парней и держит вертушки времени, для него бесполезные, под рукой. Всё ещё верит Роуз и всё ещё хочет спасти — искупить вину — друзей — уже мертвых здесь, ты не вернёшь их — у которых ещё есть шанс. Он столько знает, у него столько есть, но вместе с тем нет ничего — нет даже самого себя, потому что всё это для него не имеет значения, он давно не считает себя ни владельцем этих вещей, ни владельцем собственной жизни. Он давно знает, что Роуз готова остаться тут, даже если это будет значить для неё вечное забвение, он давно прошёл стадию, когда это рвало его на части — от тупой невозможности сделать хоть что-то, давно смирился, как и она, и был готов уйти вслед за ней, если бы не необходимость отвечать за свои ошибки. Давно осознал — с самого начала, если по честному, с первых строчек пурпурного текста — что он не важен, что он инструмент, ключ, или, может, разрез для их почти сгнившей ветки, и что мир, в который он вернётся, будет совершенно чужим и совершенно не его. Просто надеется, что ветка, всё же, привьётся. Четыре месяца — за четыре сотни лет в его голове, и это даже без манипуляций со временем. Может, для Роуз, которая точно найдёт лазейку — это же Роуз, но для него прошлая жизнь н и ч е р т а не значит. У них ещё не горит дедлайн, когда Дейв говорит «хватит». Когда окончательно понимает, что падение в лаву уже не кажется ему просто красивой метафорой. И просыпается от кошмара. *** Дейв хочет прямо сейчас найти Джона и Джейд, обнять их и никогда не отпускать. Но не имеет права. Дейв хочет написать Роуз и извиняться целую вечность, а потом снова придумать какой-нибудь план и спасать остальных. Но не чувствует желания. Может, Дейв мог бы убить самого себя и занять его место, снова стать частью этого мира, частью чужих жизней, говорить со своими друзьями, словно ничего не случилось, самому уверить себя, что ничего не случилось. Но он не хочет. Наконец, Дейв смотрит на Вороноспрайт, и чувствует только одно. Смирение.