Таймлесс. Pov Гидеон

— Сынок, с тобой все в порядке? — встревоженный голос. Кажется, Фальк. Сильная рука встряхнула моё плечо, вырывая из мыслей, которые ходили по кругу. Одно и тоже, будто тысячу раз. Слезы Гвендолин, её холодный голос: «Я выяснила все, что хотела», боль в голубых глазах. Я все исправлю, я все исправлю, я все исправлю… Я не знал, сколько прошло времени, после того, как она ушла. Может, тридцать секунд, а может, и тридцать минут. Я не заметил, когда пришёл Фальк. Помнил, что доктор Уайт молча начал зашивать, а я в тягостной тишине, образовавшейся в отсутствии Гвен, погрузился в мысли. — Что? — я поднял голову. Обеспокоенный взгляд дяди, внимательно изучающий меня. — Ты в порядке? — повторил Фальк свой вопрос, потом повернул голову к доктору Уайту. — Джейкоб, ты уверен, что он ранен только в руку? — Да, уверен, — твёрдо ответил доктор. — Ему просто надо отдохнуть. — Он потрепал меня по волосам, — Гидеон, иди-ка и выспись хорошенько. Машина тебя ждёт у входа. — Что? Какая машина? — я начал приходить в себя. — Мне нужен мотоцикл. Срочно. Сейчас пробки, а мне нужно как можно быстрее оказаться в одном месте, — сказал я. Кажется, её адрес — Бурдон-плейс, 81. — Нет, не сегодня, — отрезал доктор Уайт. — Рука пострадала больше, чем в прошлый раз. Ты пока можешь не чувствовать, но онемение от анестезии, которую я вколол, чтобы зашить рану, скоро может распространиться от плеча до самой кисти. — Но… — начал я возражать. — Никаких но, — приказным тоном магистра перебил меня Фальк. — Переоденься и поезжай к себе. Я посмотрел на пострадавший во время поединка костюм, и воспоминания вновь начали жечь изнутри каленым железом. Я пообещал Полу защищать Гвендолин. Нам нужно срочно помириться, иначе я не смогу быть все время рядом и оберегать её. Я молча кивнул, соглашаясь с тем, что нужно переодеться. В голове мелькнула надежда: может, Гвен ещё здесь, в ателье у мадам Россини снимает свое розовое платье, и я смогу ей все объяснить? — Я пойду, до завтра, — попрощался я с мужчинами и пошел наверх. Я почти бегом добрался до ателье, но дверь оказалась запертой, внутри было темно. Скорее всего, она уже давно уехала и добралась до дома. Я понуро поплелся в мужскую костюмерную, сожалея о том, что не догнал Гвендолин, на ходу развязывая здоровой рукой шейный платок и расстегивая камзол, на котором отсутствовал один рукав. Из-под камзола на пол в коридоре упала стопка бумаг, которую я поднял, бессознательно свернул в трубку и прошёл в костюмерную. Я надел свои джинсы, футболку и кожаную куртку, в карман которой затолкал бумаги. На их чтение времени не было совершенно, сначала надо было попросить прощения у Гвендолин. Я абсолютно не представлял, каким образом буду это делать, но решимость выяснить все была сильнее других доводов. Я автоматическим движением взял телефон со стола и сунул в карман джинсов. Точно, телефон! Я достал его и набрал номер Гвен. Занято. Я быстро шёл к выходу, голова отказывалась работать, мозг выдавал лишь эмоции. Я успел набрать номер раз пять прежде, чем оказался у машины. — Бурдон-плейс, 81, — сказал я, открывая дверцу. Водитель высунулся из окна. — Сэр, у меня приказ отвезти вас в Челси. Я бросил гневный взгляд на мужчину. — Я сказал: Бурдон-плейс, 81, — рявкнул я. — Как скажете. С магистром разберётесь сами, — буркнул водитель. — Можете не сомневаться, — ответил я, садясь, наконец, в машину. Сейчас было главным разобраться с Гвендолин. Не успели мы далеко отъехать, как встали в пробку. Я все звонил, ответом мне были короткие гудки. Голова медленно, но верно начинала соображать. Я пытался продумать возможные варианты разговора, подбирая слова и не находя правильных и нужных. Я помнил, как на лице девушки ясно читалась уверенность в словах графа. Почему она поверила ему, а не мне? Неужели она не видела той искренности, с которой я признавался сегодня в любви? Я же просил её о доверии и в который раз не получал его, несмотря на то, что обнажил свою душу. Стало больно. Машина еле-еле ползла в потоке. Я достал iPod, чтобы немного отвлечься музыкой, которая всегда придавала мне сил перед сложными разговорами. Вставив наушники в уши, я включил первую попавшуюся песню. Кажется, это был Linkin park. От эмоций уши не хотели слышать. Честер (прим. автора Честер Беннингтон — вокалист LP) что-то начал петь, а слова не могли пробиться до моего мозга. Я заставил себя прислушаться, чтобы отвлечься. And your voice was all I heard That I get what I deserve… So give me reason To prove me wrong To wash this memory clean. Let the floods cross The distance in your eyes. Give me reason To fill this hole Connect the space between… Let it be enough to reach the truth that lies Across this new divide. (И все, что я слышал — твой голос, говорящий, Что я получаю то, что заслужил… Так назови причину, Доказывающую, что я не прав, Начисто стирающую память. Дай потоку смыть Отстраненность твоего взгляда. Приведи причину, По которой я должен заполнить эту дыру. Соединить обрывки пространства… Пусть этого будет достаточно, чтобы достичь правды, что лежит По ту сторону этой новой границы…) Я рывком вытащил наушники, начиная задумываться над словами. Что я мог назвать Гвендолин в качестве причины, доказывающей, что она не права? Что я люблю её? Видимо, этот довод не казался Гвен веским. Ведь только сегодня я раскрылся перед ней весь, без остатка, а она услышала лишь графа, не поверив мне. Всё, абсолютно все, что я мог сейчас попытаться донести до неё, подтверждало бы слова Сен-Жермена, а не мои. Скорее всего, она будет думать, что я продолжаю ей врать, говоря о том, что сам пропал, когда решил, что смогу контролировать её. Надо было продумать аргументы, которыми я смогу убедить её при личной встрече. Я постучал в стекло между салоном и кабиной водителя. Оно медленно опустилось и я сказал, что выхожу. Я открыл дверцу автомобиля прямо посреди пробки, не дожидаясь, пока водитель вырулит к обочине, под его возмущенные оклики. Мне было плевать на это и на сигналы других машин. Я пошёл по тротуару, заставляя себя думать, но на ум ничего не приходило. Несмотря на это, я продолжал набирать заветный номер раз за разом, чтобы услышать её голос, чтобы прошептать такие бесполезные сейчас слова: «я люблю тебя». Но на обратном конце меня никто не хотел слышать, будто посылая короткими гудками куда подальше. Я долго шёл, словно потерявшись в городе, с отрешенным видом то прижимая телефон к уху, то опуская и сдавливая его в ладони, и, сам того не заметив, оказался у своей квартиры. На часах уже было одиннадцать, а я так и не нашёл, как мне казалось, правильных слов. Так или иначе, сегодня было уже поздно ехать к ней. Рафаэль ещё не ложился и встретил меня с довольной улыбкой. Я снял ботинки и прямо в куртке прошёл в гостиную, устало опустившись на диван. — Как прошёл день? — радостно заговорил брат. Я покачал головой из стороны в сторону, давая понять, что не хочу говорить о сегодняшнем дне. — Я вот отлично провел время с Лесли, — не унимался Раф. — Это подружка Гвендолин, помнишь? — улыбнулся он, убивая меня вопросом. Я снова набрал Гвен и поднёс телефон к уху. Занято. — Хочешь поесть? Я заказал пиццу, — он протянул мне коробку, — вот, оставил тебе. Я приложил указательный палец к губам, прося о молчании. Кажется только теперь Рафаэль понял, что со мной что-то не так. — Что-то случилось? Вместо ответа я откинулся на спинку дивана и вновь набрал номер. Кажется, уже в сотый раз. Второй рукой я провел по волосам, а затем опустил её на диван. Занято. Что-то уперлось в руку. Это оказались бумаги, которые начали торчать из кармана куртки после того, как я сел. Я вытащил их и положил себе на колени. — Гид, что случилось? — спросил Рафаэль снова. Я не стал отвечать. Моим вниманием завладели документы, которые я начал читать. Круг крови отныне сомкнутся стремится, А Камень Всезнания с Вечностью слиться; В одеждах девичьих вновь сила взрастёт И с магией этой Бессмертье найдёт.    Но бойтесь двенадцати звёзд хоровод! Отныне судьбы не изменим мы ход, Вмиг юность исчезнет, дуб древний сражён, Начнётся закат предвечных времён!    Но если потухнет одна лишь звезда, Орёл вечной цели достигнет тогда. Внимайте! Звезда от любви сгорит лишь тогда, Коль на муку и гибель решится сама. Я читал дальше, иногда перескакивая через строчки. Глаза цеплялись за определённые слова, безошибочно находя в тексте упоминание рубина, ворона и двенадцатой звезды. И каждый раз рядом стояли смерть, конец жизни, угасание. Мне хотелось зажмуриться, чтобы не видеть этих пророчеств. А это были именно пророчества, ужасно похожие со стихами про каждого из путешественников. Я было ухватился за мысль, что это подделка, что Алестер мог подсунуть Полу все, что угодно, чтобы завладеть информацией о генеалогии всех путешественников. Но вдруг заметил знакомый наклонный почерк на полях. «Как только круг замкнётся и сформируется эликсир жизни, она должна умереть» — было написано рукой графа. Кто «она» — сомнений не возникало. Он хочет убить Гвендолин! — яркая вспышка в голове, словно молния. Сердце сжалось. Возникло чувство, будто сам граф запустил свою руку в мою грудь и скручивает все внутри ледяной сильной хваткой. Лев с диамантовым гордым оскалом, Под действием чар сила светлая пала. Я начал лихорадочно перелистывать страницы. Лев и ворон, алмаз и рубин. Любовь, смерть, восхождение орла. Бесконечные повторы с неизменным смыслом. Он не убьёт её, она умрёт из-за любви. Любви ко мне. Все было предельно прозрачно и ясно. Голова шла кругом, во рту пересохло, в горле встал ком. Я оторвался от документов и прошёл на кухню, чтобы попить. Я налил стакан воды и взял в руку. В этот момент меня прошиб холодный пот от осознания одного факта. Эта мразь все знала! Он благодарил меня скрипкой не за Лавинию! Я с силой бросил стакан в пол. Осколки со звоном разлетелись по всей кухне. Для него суаре было после разговора с Гвендолин и он увидел, что она испытывает ко мне чувства. «Тебе удалось все просто замечательно. Граф тоже так считает» — сломленный голос Гвен прозвучал в моей голове. Я услышал, как что-то скребет, и осмотрелся вокруг, выходя из своих мыслей. Рафаэль пришёл и начал подметать осколки, пока я стоял, не в состоянии пошевелиться. — Оставь, я уберу, — голос словно не мой. — Наверное, уже поздно. Рафаэль поднял голову и внимательно посмотрел в мои глаза. Я не знал, что он там увидел, но брат продолжил молча подметать, а через несколько секунд ответил. — Уже два часа ночи. Я был благодарен ему, что он ничего не стал спрашивать. Обходя оставшееся на полу стекло, я прошёл опять в гостиную и сел на диван. Бумаги лежали на нем, служа немым укором для меня. Снова пронзающая боль от мысли, что Гвендолин умрёт из-за меня. Но ведь меня учили не отступать, учили бороться. Будущее ещё не написано, я могу что-то придумать, чтобы спасти её. В голове только пророчества, не дающие думать. Я отыскал плеер, чтобы, как и вечером в машине, попытаться отвлечься. Зазвучала последняя прослушаная песня — New divide. Слова ворвались в мысли, заставляя воспринимать их по-новому. «Приведи причину, по которой я должен заполнить эту дыру, соединить обрывки пространства». Причина? Я люблю её и этим все решено. Она, возможно, любит меня и этим все испорчено. Как я хотел днем услышать признание, так сейчас я понимал, что для Гвен — это смертный приговор. Что мне делать?! Что?! Я подошёл к окну и посмотрел на безлюдную улицу. Воздуха не хватало, ноги подкашивались. Но не так, как от прекрасных поцелуев с ней. Я готов был умереть на месте от осознания, что потеряю Гвен. Я уже медленно умирал. Эта бесконечная ночь сочилась медленно, по секунде, но мне не хватало всего времени мира, чтобы найти подходящий ответ. Я развернулся и пошёл к дивану за курткой. В кресле сидел Рафаэль и непонимающе смотрел на меня. Я молча обулся и взял ключи. — Возвращайся, — тихо сказал брат. В его голосе ощущалась жалость. Я вновь шёл по улице, как и вечером. Лишь фонари были свидетелями моих мук. Начал моросить дождь, но я продолжал идти. Я остановился от яркого воспоминания, всплывшего в мозгу. Гвендолин поёт «Memory», в следующее мгновение в голове звучат её слова про «Мулен Руж», через секунду сознание выдаёт мне картинку с мамой, «смотрящей» мюзикл. Я помнил сюжет так хорошо, будто смотрел фильм вчера. Главная героиня выбирает между бедным и богатым. Мама выбирает между мёртвым и богатым. Теперь я, кажется, понимал её. Мне необходимо было сделать выбор. Между мёртвой и живой. Между мёртвой и моей и живой, но совсем не моей. Не моей Гвендолин… Глаза защипало. Я почувствовал, что плачу. Плачу впервые за девять лет, с тех самых пор, когда пообещал себе больше никогда в жизни не проронить ни одной слезы. Дождь усилился и мне пришлось вернуться домой. На дисплее телефона время 4:08. Я пошёл в душ, чтобы согреться, но сердце моё согреваться отказывалось. Я не понимал, как решиться на выбор, как отпустить мою Гвендолин. Я уже не представлял себя без неё… Я вернулся на злополучный диван и чисто механически взял кусок пиццы, лишь потому что рука потянулась к ненавистным документам, которые я не мог никому показать. Хранители мне не поверили бы, особенно после того, как я получил бумаги от Пола. А Гвендолин… Я не хотел втягивать её в это. Я и так причинил ей боль. Эту чашу я должен испить сам, до дна… Я все думал и думал, а небо за окном из чёрного цвета начинало переходить в графитовый. Ночь сменялась утром. Бесконечно тяжёлая, ненавистная, убивающая меня ночь. Всё ещё не находя в себе сил для самого трудного в жизни решения, я откинулся на спинку и не заметил, как отключился. Граф душит меня на расстоянии и кричит: «Миро, скорее, убей её!» Я пытаюсь вырваться, но тщетно. Гвендолин умоляюще смотрит на меня и в этот момент шпага Ракоци протыкает её насквозь. Кровь начинает расползаться алым пятном под её грудью. А я даже не в силах закричать, потому что граф держит меня стальной хваткой. «Это все сделал ты» — самый ненавистный мне голос и злорадствующий смех. Я резко открыл глаза и понял, что пытаюсь судорожно вздохнуть. За окном светло. 8.24 на экране телефона. Наверное, Рафаэль уже ушёл. Мой взгляд упал на проклятые бумаги. Я со злостью сбросил их на пол с дивана. Я принял решение. Всё, что угодно, за её жизнь. Все муки ада я готов принять, лишь бы сон не превратился в реальность. Я горько усмехнулся тому, что теперь не состоявшийся вчера разговор был к лучшему. Я не имел права на её любовь. Всё, что мне позволено — быть рядом и оберегать. Я не мог найти вчера слов. Сегодня они были уже не нужны. Сегодня я должен сказать совершенно другое. Сегодня я должен её отпустить. Я пересел к роялю, пытаясь найти хоть какие-то силы в музыке для предстоящего разговора. Я начал играть ми-минорную прелюдию Шопена. Правая рука будто повторяла: «я люблю, люблю, люблю…». А левая в это время заставляла похоронить все надежды на ответную любовь. Я закончил и оперся локтями на рояль. Несколько клавиш сразу зазвучали фальшивым аккордом. Я запустил пальцы в волосы и схватил их, словно желая снять скальп вместе с ними. На одну из клавиш упала слеза, скатившись по щеке. Я должен спасти её, я должен найти выход. Я люблю тебя, Гвендолин. Даже если больше не смогу произнести это вслух.