свободным

Я поздно понял, насколько был опрометчивым. Я считал, что у меня ещё много времени. Когда мы сидели с ней на берегу Коста-Смеральда, (она любила носить клетку), я думал, что со временем расскажу ей о своих планах. Я ждал, пока мы сблизимся настолько, что ради меня она будет готова забыть… забыть обо всём, что ей было дорого: о родителях, о подругах, об этой убогой деревушке. И каждый раз, когда я был почти уверен, одно её случайное слово переворачивало всё во мне; каждый раз, когда речь заходила о моих планах, когда я воодушевлялся и был готов заразить её этим… — Знаешь, я хочу получить влияние. Вес в обществе. Сознавать, что своими руками построил что-то грандиозное… что жизнь проходит не зря. Быть не на периферии… — Ох, Сол, тебе разве не нравится что-то? — Нет, нет! Ты не так поняла, мне нравится, но… да, пожалуй, не всё. Но это никак не связано с тобой и с тем, что мы сейчас гуляем на пляже и… В общем, то, что меня окружает, не ты, а все эти люди: отец, прихожане, соседи — они все какие-то мелкие, а большинство из них бедные. Они ничего не могут изменить. Я не могу позволить нам потеряться среди них. Мы заслуживаем большего, Дона. Ты заслуживаешь. — Ох... Ты такой забавный, Солидо. Интересно, все ли мальчики такие… Мои подружки любят посплетничать о парнях, их послушаешь, так всем горы свернуть обещают. — И ты… рассказывала обо мне что-то?.. — Ну уж! Катерина с Лучианой до сих пор гадают, кто этот загадочный рыцарь, ради которого я жертвую общением с ними. Жилда даже дуется на тебя! Не хочу, чтобы они смотрели и обижались, мне нравится держать интригу. — А секреты своих подружек тоже от меня хранишь? — Солидо Насо! Естественно, я не рассказываю тебе о них. Зачем тебе вообще секреты моих подруг, ты что, собираешься следить за ними? — Нет, Дона, нет же, мне никто не нужен, только ты, я очень, очень тебе доверяю, и ты только возвышаешься в моих глазах, когда говоришь так, боже, прости меня! Я… я просто тоже хочу доверить тебе секрет. Я уеду, я уже наполовину спланировал как, и я хочу, чтобы ты была рядом… Чтобы посмотрела Италию вместе со мной! — Ты хочешь позвать меня в путешествие? Звучит заманчиво... — Не совсем… то есть, я не планирую возвращаться! — Сол, но мои родители даже не знают тебя. Это так неожиданно... Но я не могу просто бросить маму с папой. — Что, прости? Помню, я был так увлечён своими идеями, что иногда не успевал понять, что она мне говорит. — Я поговорю с родителями, они познакомятся с тобой, поймут, что ты хороший, и им будет легче отпустить меня. И мы обязательно будем приезжать сюда на Рождество! — А... впрочем, забудь что я сказал. Я ещё ничего не спланировал, признаюсь, я наврал, чтобы впечатлить тебя. Так, думаю иногда… глупые мечты. Давай ещё по мороженому? А потом этот чёртов простак, священник, приходившийся мне приёмным отцом, решил, что непременно подарит мне машину. Конечно, гараж будет рядом с его домом! Я, в общем-то, и не помню, зачем оставил в живых эту женщину, которую он откопал, зачем она вообще была нужна. После того пожара всё вылетело из головы. Пожар. Когда я понял, что не смогу дальше скрываться, решать нужно было быстро. Нужно было рассказать Донателле, что мы уедем. А я… нет, не я, маленький глупый мальчик Солидо Насо всё ещё не был уверен, откажут ему или нет. Ведь если бы отказали… Неужели бы смог сломить волю своей боигни? Неужели Солидо, неуклюжий и робкий, смог бы убедить Донателлу Уну бросить всё ради него? Неужели смог бы взять её с собой силой? Неужели он смог бы убить её, чтобы быть уверенным?.. Мне очень, очень хотелось доверять ей. Но, даже сохраняя секрет, она могла пытаться найти меня. В мафии (я уже тогда собирался туда попасть) такие сведения всплывают очень быстро. В тот вечер мне единственный раз в жизни было по-настоящему больно. Удары, шрамы, царапины, пули, а впоследствии атаки стандов не были болью. Они были необходимым условием моего возвеличивания. Но тогда я был загнанным зверьком, дрожащим перед натиском наступающего хищника — неизвестности. Единственное, на что я оказался способен — бегство. Даже сейчас я чувствую, как холодок пробегает по моей спине. Тогда я в последний раз в жизни помолился, и в первый раз я не чувствовал отвращения. Наоборот, это принесло мне успокоение на какое-то время, правда, потом оно всё равно сменилось отчаянием, но отчаянием холодным и решительным. Я умолял, чтобы Донателла Уна забыла меня. Чтобы у неё всё сложилось хорошо. Голова кружится. Если подумать, в каком-то смысле даже хорошо, что я не решился позвать её. В отражении в ясных глазах Донателлы я бы постоянно видел мерзость моей настоящей жизни. Я остался верен себе: она всё ещё заслуживает большего. Я привык к тому, что эти воспоминания иногда приходят ко мне в кошмарах, но почти всегда я вижу, слышу и чувствую через какую-то пелену. Видел, слышал, чувствовал. Вскоре я должен буду убить свою дочь, и сейчас я помню всё очень отчётливо. Мне уже не страшно, как тогда, перед пожаром. Я размышляю трезво. Я вырос. Победил! Правда, я всё ещё сомневаюсь, стоит ли мне убивать дочь, или можно с её помощью возродить образ Доны в памяти, хоть ненадолго… Бред. Я не смогу смириться с тем, что мне придётся отгородить её от внешнего мира. Держать на коротком поводке, контролировать каждый шаг... Приставить охрану и видеть её каждый день. Ведь с её матерью я чувствовал себя почти полностью свободным, будь она жива, Донателле было бы безумно больно это переносить… да и самой девушке… Почти свободным, почти. Чтобы стать свободным до конца, я должен убить Триш Уну. В полутёмном коридоре я узнаю, что Буччеллати вошёл в здание. Вижу фигуру Кинг Кримсона, с узором в клетку, он вырезает время до следующего удара сердца — не бьётся.