На окне угасала свеча

Кибитка, шатаясь, ехала по заметенной белым январским снегом тропе. Ночь накрывала свои владения мглой и сгущалась над лесной дорогой, подгоняя экипаж. Промерзшая земля издавала гулкий стук под мощными копытами черных коней, которые непослушно ржали при каждом новом ударе плетью и криках извозчика, трясли своими шелковистыми гривами и выпускали при выдохе белое облако пара в ледяной зимний воздух. Карета остановилась посреди лесной глуши. Только снежные сугробы, вечнозелёные ели и отдаленные очертания дряхлого, полуразрушенного дома. Молодой парень ровными уверенными шагами спустился по ступенькам кибитки и вдохнул морозный воздух, который моментально заполнил его легкие. Он был так красив и ясен, на бледной коже проступал румянец и окрашивал в персиковые тона его щеки, алые губы крепко сжаты, не давая своему обладателю сказать лишних пустых слов, светлые мелкие кудри хаотично подпрыгивали в воздух при каждом движении молодого человека. Даже не обернувшись на кучера, он небрежно бросил тому бархатный, набитый золотыми монетами мешочек, чье содержимое наверняка превышало полагавшуюся за дорогу сумму. Ему не были дороги деньги, они не имели никакой ценности. Теперь больше никто и ничто не представляло для него ценности. Парень отворил тяжелую скрипучую дверь, зашел в единственную жилую комнату, стуча каблуками дорогих сапог, с которых мокрыми комьями грязи падал снег. Он бросил свой плащ на пол, от чего в воздух поднялось мутное облако серой пыли. Ему было все равно, что станет с одеждой, мертвецам всегда все равно, ведь их уже навряд ли вообще может заботить хоть что-то. А этот юноша определённо уже был мертв. Мертв внутри. Он являлся живым трупом, за которым все медлила приходить смерть. Парень сел за стол и с глухим хриплым выдохом откинулся на спинку стула. Комната пуста, перед ним только ржавая кровать с пожелтевшим ветхим постельным бельём, старый рассохшийся стол со стопой чистых листов бумаги и чернильница с гусиным пером. В доме пахло сыростью, а по стенам бегали блики, оставленные колеблемым огнем зажженой юношей и поставленной на окно восковой свечи. Худощавая рука мертвеца взяла потрёпанное перо и, обронив с него на пол пару чернильных капель, тонким узорчатым почерком начала слово за словом выводить на бумаге своё последнее письмо. 《Дорогая матушка, я знаю, что за три года мы не могли обмолвиться даже словом, но ты единственная, кому я могу и хочу посвятить свое прощальное предсмертное письмо. Я пишу это из вашего дома, из единственного места, куда я могу пойти, места, где каждый угол напоминает о счастливом прошлом, где мы еще были вместе, места, где началась моя жизнь и где она так скоро окончится. Я устал, матушка, устал каждый день притворяться счастливым, как это положено высокопоставленным лицам вроде меня, чтобы все обычные люди, проходя мимо, думали, что моя жизнь идеальна... Устал видеть свое отражение в зеркале, когда мои глаза вновь опухли от бессонной ночи. Устал, выходя за ворота особняка, запирать в немой спальне свои чувства, а после, вернувшись, гореть изнутри и умирать от боли, ощущая, словно мою душу разрывает стая голодных гиен. Каждую минуту я борюсь с ними за еще одно мгновение этой жизни. Бывало, что очередной бокал красного вина глуших их и заставлял прятаться в самых темных уголках моего сознания, пока те не возвращались с новой силой, ведь они являются моей совестью, той самой частью, которая будет убивать меня чувством вины до самой гибели. Умоляю, матушка, прости меня, если за такое только можно даровать свое драгоценное прощение. За то, что не остался, за то, что бросил тебя в тот самый октябрьский пасмурный день, когда дождь стучал по оконному стеклу, вспышки молнии на мгновение освещали эту обнищалую избу и твое исхудавшее бледное лицо. Ты неподвижно лежала в белоснежной постели и шептала молитву иссохшими губами. Я помню твое худощавое болезненное тело, над которым при каждом вдохе едва заметно приподнималось дырявое одеяльце и шрамы от игл шприцов на руках. На моем сердце теперь миллионы таких шрамов, и каждый раз они приносят мне невыносимую скорбь, стоит только вспомнить твои кровоточащие раны и гримасы боли, которые искажали твой светлый лик. Ты умоляла меня остаться, но я был слишком увлечен этими грязными деньгами и, выругавшись, ушел, хлопнув дверью. Никто не знал, что это стал наш последний разговор, что в тот день возле твоей постели уже стояла сама смерть, облачившись в черные одеяния. Я должен был остаться, должен был взять твою тонкую кисть в свои ладони, омыть её своими слезами, осыпать прощальными поцелуями и на коленях проводить тебя в мир иной. И каждый день, каждое мгновение, все это время разлуки меня душила совесть, ты приходила ко мне во снах во мраке ночи и являлась при свете дня в чертах чужих людей. Прошу, не терзай меня больше, не губи такой мучительной смертью, лишая покоя мою бедную душу, истязая мой разум и заставляя терять рассудок, побуждая бездумно бродить по пустым холодным коридорам своего особняка, только из страха закрыть глаза и увидеть там твой лик. Жизнь уже достаточно проучила меня, явившись в обличии кармы, отнявшей жизнь моего отца и жены. Я потерял цель, мне некуда идти и не к чему стремиться, для меня все серо и скучно, я более не нахожу утешения в потраченных слезах, и сердце мое поминутно обливается алой кровью. Теперь меня не держит ничего, и только на коленях я каюсь перед тобой, матушка, за то, что бросил тебя умирать от болезни в одиночестве и скорби, но видит Бог, что честен я сейчас перед тобой в мольбах своих. Дорогая моя матушка, три года назад смерть разлучила нас, но я соединю вновь. Прощайте...》 Бледная рука вывела последнее слово и, обранив на бумагу каплю масляных чернил, вернула белое перо обратно в родную чернильницу. Юноша еще раз взглянул на письмо блестящими от искренних слез раскаяния глазами. Почерк был красив и изящен, перо равномерно продавливало бумагу, оставляя за собой тонкую нить слов, в которых каждая написанная буква, не наползая на соседние, занимала положенное ей место в строках задушевного письма. Весь мир замер, прощаясь с живым мертвецом, только буря завывала за окном, с яростью вздымая в воздух снежные вихри. Парень молча сидел в пустой комнате, а после, все с тем же пустым и туманным взором, достал из-за пазухи когда-то давно подаренный ныне покойным отцом позолоченный револьвер с последней оставшейся пулей и приставил дуло к виску. Вот и настал этот день, когда долгожданная смерть явилась за несчастной душой и принесла конец ее страданиям. Палец мягко нажал на курок и раздался оглушительный звук выстрела, спугнувший стаи черных грачей в лесу. Бездыханное тело, качнувшись, свалилось на пол с деревянного стула и густая, еще теплая кровь алой струей протекла вдоль лица юноши, чьи глаза были открыты, но уже не видели. Вся комната облачилась в траур под видом могильной тишины. Покойник, чья душа, получив прощение, ныне бродила по райским садам, одиноко лежал на холодном сыром полу покосившегося дома, заваленного январским снегом, в то время пока на окне угасала восковая свеча.