Зелёные стёкла

Видно пора наши крылья в рюкзак... Видишь, весна зажевала пальто, А небо в твоих изумлённых глазах Цвета, точно такого же что И Зелёные стёкла... Конец апреля, но все равно холодно. Дико, ненормально холодно. Даже в феврале не было такого ледяного воздуха, такого пронизывающего ветра и таких тёмных, изумленных туч. Даже потряхивает изнутри. Изнутри... Точно же, такой дубак может быть только изнутри. Горько усмехаюсь. Иду дальше. Шаг за шагом. Иду мимо просевших деревянных домов. Рухлядь. А ведь живут же... Мимо раздолбанных дорог, порванной рабицы забора, мимо случайных прохожих. Стараюсь на них не смотреть. Истеричный ветер то и дело одергивает пальто, лезет в рукава, за воротник, и ещё дальше... Нет, дальше ему не надо. Сжимаясь всем телом, сую руки поглубже в карманы. Дальше и так пусто, выдувать там нечего. Старенький рюкзак покачивается за спиной в такт шагов. Я несу его на одном плече, и лямка то и дело соскакивает с серой ткани пальто. Поправляю. Иду дальше. Через несколько шагов снова соскакивает. «Что б его... » - ругаюсь на него, не разжимая зубов, но всё равно иду дальше. Неудобно, но вешать вторую лямку на вторую руку почему-то не хочется. Там, в рюкзаке почти ничего нет. Только рассыпанная мелочь, полупустая пачка Винстона и клубок наушников. Вспоминаю, как ещё в начале прошлой весны мы ходили вот так же, тихо и не спеша. Держались за руки. У тебя всегда были потрясающие тёплые руки. Наверное это без них сейчас так холодно, а? А когда обнимались на ветру, мой проклятый пустой рюкзак всегда сваливался со спины и мешал. Мы вместе закидывали его обратно на моё плечо и смеялись. А что сейчас? Сейчас везде одна чёрная, липкая, тошнотворная тоска. И холод. Много-много пожирающего холода. Прошёл ровно год с того дня, как тебя не стало рядом. Ровно год с того дня, как земля вдруг опустела и этот город погрузился в непроглядную тьму. Ровно год, как ты несчастная, измученная своей внутренней борьбой, решила покончить со всем этим. Мне страшно представить, как больно, как одиноко тебе было в твою самую страшную минуту. Мне страшно, родная. Мне очень страшно. Наверное, я никогда не смогу простить себя за то, что не понял. За то, что не разглядел твоей тоски. За то, что не оказался рядом, когда ты решала свою судьбу. Так тяжело одному, так тяжело! Отворачиваясь от всего, что вижу, иду к тебе на могилку. Цветов у меня нет, но я куплю их потом, поближе к кладбищу. Выберу самые лучшие. Тебе понравятся, обещаю. Тебе всегда нравились цветы, которые я дарил. Поворачиваю на узкую улицу на окраине города, которую с обеих сторон теснят прогнившие, еле-живые деревянные дома. Ты жила в этом районе, в одном из таких же старенький деревянных домов. Кажется, что они стонут на ветру, провалившись в землю уже по самые подоконники. Каждый из этих домов-призраков смотрит на меня своими грязными окнами. От них отвернуться не получается. Пыльные, измученные стекла пялятся на меня со всех сторон. Они, наверное, должны быть цвета весенней травы, которая вылезла под ними. Но нет, окна слишком стары для этого. Сейчас они грязно, печально, измученно зелёные. Самый тоскливый цвет из всех, что я видел. Зелёные стекла, местами разбитые, а местами пыльные до такой степени, что в них нельзя разглядеть даже своего отражения, не говоря уже о том, что за ними, в комнатах. Провожают меня по улице невыносимо тяжёлым взглядом. Как ты ходила среди них? Наверное, ты была очень сильной. Ко мне вдруг приходит странная, вязкая мысль и я даже удивляюсь ей. (Надо же, ещё чему-то я могу удивляться!) У тебя ведь были точно такие же глаза. Мутно-зелёные и ужасно грустные глаза. И как это раньше я не замечал их за всей твоей веселостью и улыбками? Останавливаюсь. Прикусываю до крови нижнюю губу и достаю из кармана пальто телефон. Открываю галерею. Долго искать не приходится, там у меня все забито твоими фотографиями. Нажимаю на первый попавшийся снимок. Наше селфи на набережной. Улыбаюсь. Как невыносимо без тебя! Как тошно ... Улыбка болезненно искажается и сходит с губ. Увеличиваю фото. Точно. У тебя точно такие же глаза, как эти мутные зелёные стекла. Почему так горько замечать это только сейчас? Если бы все вернуть, я бы сразу разглядел в твоих глазах эту странную тоску. Хотя, кого я обманываю? Ведь не разглядел же. Легкомысленный мудак. Теперь твой взгляд будет преследовать меня бесплотным призраком и смотреть зелёными стёклами окон. Я не могу этого вынести. Бегу по улице. В губы впиваются нам вновь и вновь! Мы в красную книгу мечты занесли! За руки наши нас держит любовь, А рядом кому-то башку разнесли Зелёные стёкла... Целуются в тостах за наши мечты! Бегут сумасшедшие дни... Щёки намокли! Завтра нести на могилы цветы: Убьют одного за одним Нас Зелёные стёкла... Бегу, стараясь не смотреть, не думать, не оглядываться. Но я всё равно чувствую спиной немыслимое давление этих окон, их тяжёлое дыхание. Чувствую, как ноют улицы, стонут трущобы, как во дворах шевелятся люди, пытаясь выжить и не задохнуться в этом чаду бесконечной тоски и грусти. Рюкзак снова соскакивает и беспомощно виснет на руке. Останавливаясь. Достаю из рюкзака измятую пачку сигарет и привычным жестом закидываю его на спину. Пытаюсь отдышаться. Подношу ко рту пачку и вытягиваю искусанными губами сигарету. Пытаюсь закурить, но усилившийся ветер никак не даёт, сдувает пламя зажигалки. С четвёртого раза получается. Кислый дым ударяет в ноздри, а фильтр сигареты липнет к губам. На нем остаётся незаметное пятнышко крови. Но я его замечаю. Я теперь стараюсь все замечать. Иду дальше. Вспоминаю, как целовал твои мягкие губы где-то в таких же дворах, в подъездах, на набережной... Где мы только не целовались! Ты прижималась ко мне, ища спасения, которого я в конце концов тебе не дал. Не прощу! Теперь у меня остался только поцелуй с сигаретой на колючей, жестоко впивающимся в губы, ветру. Ничтожный суррогат. И как мне этого мало... Сколько всего видели эти окна! Они ведь не на пару лет старше нас с тобой и всех, кто здесь околачивается. Это на их зелёных глазах вырос город, это они безмолвно наблюдали тепло, ласку, ненависть, ругань, споры, встречи, расставания, честность несправедливость и даже убийства. Страшно представить, что столько лет эти окна наблюдали за всем, что творилось перед их стёклами. И ведь все молча, молча! Докуриваю сигарету и хочу швырнуть окурок под ноги, но что-то меня останавливает. Становится как-то неловко. Но что это, стыд? Как будто. Не хочу, чтобы старые окна видели, как я разбрасываюсь окурками. Пусть смотрит кто угодно, только не они. Их стеклянным глазам и без меня хватило зрелищ. Добавлять не хочется. Неудивительно, что после всего увиденного, эти вросшие в землю дома со своими окнами и старые деревянные кварталы, стали такими, какими стали. Чёрствыми, циничными, даже насмешливыми. У них на глазах, менялись целые поколения, безвозвратно утекало время. А тяжёлая тоска все так же летала по узким улочкам, дышала плесенью на деревянные фасады, заглядывала в окна наивных жителей. Зелёные стекла знают, что ничего и никогда не изменится. Безумные, сумасшедшие дни побегут дальше, унося с собой в небытие новые и новые жизни. А призрачные покосившиеся дома по обеим сторонам улицы так и останутся разлагаться и гнить, всё-таки не умирая. Будут и дальше переглядываться мутными глазами окон и хлопать скрипучими деревянными ставнями от редких порывов ветра. Скрипт этот будет жестоким насмешливым поцелуем, фальшивым жестом, высокомерным тостом за наши обреченные мечты. За мечты тех, чьих следов здесь давно уже нет и тех, кто ещё сюда не пришёл. Иду дальше. Но идти становится совсем тошно и невыносимо. В груди отвратительно заныло. Это тоска. Чёрная уродливая тоска, которой плюнула в меня весна. Проходя мимо какой-то очередной (одной из десятков похожих) подворотни, слышу глухой и короткий крик. Он умолкает так же быстро, как начинается. Шум дождя заглушает его. Заборы заслоняют его своими горбатыми спинами. Но я точно знаю - там, в безлюдном дворе кому-то разнесли башку. Может, спьяну, может за какие-нибудь долги, а может от скуки. Зелёные стекла увидели ещё одну смерть. Они позволили ей произойти. Нервно сглатываю и прохожу мимо. Неужели проклятые улицы и меня заразили равнодушием. Неужели я почти такой же, как они?.. От этой внезапно обрушившейся на меня мысли, по спине пробегает холодная дрожь. Мне становится страшно. Город ссутулился, сжался в комок: Страх - доминанта среди всех причин... Мир, как бездомная кошка, промок... Зелёную лампу не видно в ночи: Лишь Зелёные стёкла... Хоронят нас в жёлтых горбатых дворах, Со свистом проносятся, точно шрапнель... Зелёным осколком кроится дыра... Нам снятся, едва мы залезем в постель Лишь Зелёные стёкла... Целуются в тостах за наши мечты! Бегут сумасшедшие дни... Щёки намокли! Завтра нести на могилы цветы: Убьют одного за одним Нас Зелёные стёкла... Страх - вот чем отравлен воздух старых районов. Страх проникает в лёгкие с каждым вдохом и заставляет сердце биться в трепетной лихорадке. Страх - главная причина существования зелёных стёкол. Люди, живущие здесь не знают, что происходит прямо у них под носом. Не знают, что совсем рядом кто-то умирает. Да и не хотят знать. Они тоже насквозь отравлены дыханием зелёных стёкол. Наконец прохожу длинную и узкую улицу. Ещё немного, и доберусь до кладбища. Я совсем скоро приду, родная. Я скоро приду. Дождь тем временем и не думает кончаться, наполняя лужи на дороге. Моё пальто насквозь промокло. Холодно. Втягиваю голову в плечи и пытаюсь спрятаться за воротником, но острые ледяные капли все равно бьют по лицу. Сыплются грубо, как пощечины. Рядом со мной вдруг оказывается такой же мокрый человек без зонта. Вздрагиваю. Я не заметил, как он появился на дороге. Такой же сутулый и съежившийся. Такой же грустный. Бедняга быстро прошёл мимо и направился туда, откуда я только что пришёл. В сторону уродливый улицы с домами. Достаю сигарету и курю, стараясь не думать о нем и о том, что ему предстоит сейчас пережить. Прохожу на кладбище через чёрные кованые ворота, которые то и дело скрипят на ветру. Поют свою тоскливую песню. Цветов нигде не продают. Хотя, на что я мог надеяться... В такую-то погоду. И всё-таки обидно, что придётся идти с пустыми руками. До боли обидно. Как же так, милая? Как же так? В горле поднимается болезненный ком. Хочется плакать. Тихо, почти не дыша, подхожу к твоей могиле. Осторожно снимаю с плеча рюкзак и опускаю на землю возле оградки. Провожу дрожащими пальцами по холодной плоскости памятника. Нежно протираю от капель дождя овальную фотографию. Ты улыбаешься мне с неё. Я вздрагиваю и, наконец не выдержав, падаю на колени к подножью памятника. Тоска, копившаяся все это время вырывается в горьких, судорожных рыданиях. Слезы безостановочно катятся по щекам, смешиваясь с дождём. Мне больно, больно, больно! - Прости меня, родная, прости! Прости! Прости меня... - шепчу сквозь надрывистые всхлипы. Голос дрожит. Но мне все равно. Для меня не существует никого и ничего, кроме тебя. Мокрыми руками вытираю с лица слезы, сопли и дождевые капли, и обнимаю памятник, вжимаясь в холодный гранит щекой. Обнимаю крепко, самозабвенно, как в последний раз. Ты кротко улыбаешься с фотографии. Улыбаешься одними губами, а в глазах - глубокая, бесконечная тоска. Теперь я её вижу. Теперь про неё знаю. На черно-белой фотографии ты в серой шерстяной кофточке, в которой ходила почти всегда. Тёмные волосы аккуратно лежат на плечах. А ещё на фотографии у тебя мутно-зелёные грустные глаза. Это теперь я тоже знаю. Но что толку, когда у меня в объятиях холодный, каменный памятник, а не ты? Что толку в том, что теперь мне все стало понятно? О, если бы только можно было вернуть время, перемотать назад! Я бы ни за что тебя не отпустил. Милая, прости меня. Прости... На меня обрушивается новая волна рыданий. Плечи содрогаются от тяжести той безумной горечи, которая разъедает душу. До чего же все это больно! - Я не могу, не могу, не могу без тебя... - снова шепчу, как в забытье и впиваюсь пальцами в мокрый гранит. - Без тебя пусто, пусто и холодно, бесконечно холодно. Мне без тебя ничего не нужно. Видишь, я так и не смог, так и не научился жить без тебя. Видишь, каким ничтожеством я стал без тебя. Видишь? И цветов тебе не принёс. Прости, прости, прости... Дождь тем временем превратился в морось. Вокруг по-прежнему не было ни души. Хозяев остальных могил молчали, как будто не желая мне мешать. - Я всё понял, любимая. Я всё-всё понял. Это они убили тебя. Они отравили тебя своей тоской, они свели тебя в могилу. Это все они! - глухой крик вырвался из моих лёгких и растаял в тишине кладбища. - Я не могу простить себе только того, что не смог понять этого раньше и того, что не смог помешать, не остановил... Прости. Но они убивают из зависти, родная. Потому что сами не могут быть счастливы. Это жестоко. Дождь прекратился, но свинцовые тучи висели в небе прежней тяжестью. Я просидел у могилы до самого вечера, пока на ограду, кресты и памятники не стали спускаться сумерки. Холод и безостановочные слезы выжали из меня последние силы. Шатаясь на слабых ногах, я встал и оперся руками на тощее дерево, склонившееся над могилой. Здесь не над всеми могилами есть деревья, но у тебя есть. Чувствую, как ноют колени. Размытая дождём земля перепачкала все брюки. Ничего страшного. Это не важно. - Пока, родная моя. Увидимся. Мы обязательно увидимся. Подбираю промокший и ставший от этого тяжёлым рюкзак. Нет сил закинуть его на спину. Несу в руке. Ухожу, не оборачиваясь и не поднимая головы. Стой! Обернись, смотри по углам: Город сложился в нелепый колпак! Мир горизонт режет напополам, Мы, точно свора бездомных собак, Бьём Зелёные стёкла... Так крылья достань свои из рюкзака! Весна пусть подавится рваным пальто! Ведь небо в твоих изумлённых глазах Цвета, точно такого же что И Зелёные стёкла... Возвращаясь с кладбища, снова иду по улице со старыми домами. Снова курю. То-ли от холода, то-ли от бессилия меня бьёт нервная дрожь. Полусгнившие дома с их заборами и окнами кажутся ещё уродливее. В этом районе все так же безлюдно, не смотря на то, что дождь кончился. Значит, дело не в погоде. Какого же было тебе, моя бедная, моя несчастная, возвращаться сюда каждый вечер. Нет. Этого бы никто не выдержал. Когда дохожу до середины улицы, на меня вдруг обрушивается страшная мысль. Останавливаюсь, не в силах сделать больше ни шага. Вся прежняя усталость и бессилие вдруг исчезают. Мне вдруг открылась какая-то острая, чудовищная истина. Я чувствую, как сердце заходится в ненормальной гонке. Пульс скачет. Как в припадке. Оглядываясь по сторонам. Никого. Только зелёные стекла смотрят на меня со всех сторон. Всё так, так! Я понимаю, насколько безжалостно то, что я понял. В груди зарождается какой-то отвратительный, истеричный смех, больше похожий на нервное трепетание. Под рёбрами клокочет, барахтается, дрожит что-то, больное, дерганное... Всё так! И вот я уже содрогаюсь в диком, безумном хохоте. Лицо искажается надрывистым криком и становится не похожим на самое себя. Я вижу его в отражении. В одном из гладких зелёных стёкол, в котором ещё можно что-то разглядеть. Не помня себя, хватаю с дороги камень и, не чувствуя его в руке, швыряю в окно, где только что видел лицо человека, которому окна открыли свою тайну. - Мра-а-азь! - кричу во всю глотку, сгибаясь почти пополам. Но звон разбитого стекла заглушает крик. Осколки истощенного стекла сыпятся на землю. С глухим отвратительным хохотом я бегу по улице. Прочь, прочь, прочь от зелёных стёкол! Бегу быстро, не останавливаясь, вдыхая холодный воздух через раз. Я узнал страшную тайну этих мест. Они убьют нас, убьют одного за одним. Никого не оставят, не помилуют, не пожалеют. Они придут за каждым, кто осмелиться мечтать. Придут бездушным головорезом где-нибудь в подворотни, смертельной тоской, которая сведёт в могилу, безысходностью, нищетой, голодом. Они убьют нас, всех до одного! Зелёные стёкла спокойны потому, что знают - от них никому не скрыться. Выбегаю с улицы, оставляя старые дома позади, и оказываюсь на другой, широкой. Здесь люди, собаки, магазины, новостройки, пластиковые окна. Больше не могу бежать. Останавливаюсь. Пытаюсь отдышаться. - Стой! - исступленно ору какому-то прохожему. Оборачивается сразу несколько человек, - И тебя они убьют! Убьют, убьют... И тебя! - указываю трясущимся указательным пальцем на кого-то другого, - И тебя! Всех вас! Они всех, всех убьют! Слышу в свою сторону неодобрительный ропот со всех сторон. Хах-ха! Но я-то всё уже знаю. Я один все понял. До меня они уже не доберутся. Я под них не прогнусь. Я им не дамся. Не-ет, пусть будет что угодно, но смерти от зелёных стёкол я не приму. Вдыхаю полной грудью и убегаю. Бегу к набережной. Дальше, и ещё дальше, туда, где никого нет, к тому дорогому месту, где и было сделано фото, где мы любили провожать закаты. Где теперь никто не сможет остановить меня, обрекая тем самым на казнь. Сбегаю по мраморной лестнице на набережную и несусь вдоль перил, отделяющих её от быстрой и глубокой реки. На бегу сбрасываю рюкзак и швыряю его куда-то в сторону, будто освобождая невидимые крылья за спиной. Он остаётся позади. Достаю из кармана телефон и зажимаю в руке. Телефон я не брошу, не хочу, чтобы кто-то видел на фотографиях счастливых нас. Затем с лёгкостью избавляюсь от пальто. Бросаю и его. - Хрен вам! Подавись! Я не дамся, не дамся, не дамся... Не найдёте! - кричу так громко, насколько хватает сил, не до конца понимая, кому адресую эти слова. Подбегаю к перилам, с размаху впечатываясь в них животом. Поднимаю глаза к небу. Уже закат. Как мы любили их, как мы любили! Отсюда видно, как мир разрезан на пополам горизонтом. Есть всё здешнее, земное, тоскливое. А есть небо. Весеннее закатное небо. - Родная... Я иду к тебе. - произношу обессилившим шёпотом. В одну секунду преодолеваю перила - мою последнюю преграду, и чувствую, как ледяная вода реки впивается в кожу. Вдох. Холод проникает внутрь. Режет, обжигает, выворачивает наизнанку. Никакие зелёные стекла больше не смогут нам помешать. Закрываю глаза. Небо скрывается в непостижимой тьме. Скоро мы встретимся. Целуются в тостах за наши мечты! Бегут сумасшедшие дни... Щёки намокли! Завтра нести на могилы цветы: Убьют одного за одним Нас Зелёные стёкла... Зелёные стёкла...