цель

Знойный воздух жжет легкие, мелкие песчинки ощущаются прямо в альвеолах, а внутренние органы кажутся слишком тяжелыми, что уж говорить об одежде, которая за месяцы скитаний превратилась в грязное тряпье, оседающее на истощенных плечах. Закуро привыкла не унывать — ее острые плечи ни разу за весь путь не ссутулились, а лицо не осунулось, несмотря на смертельную усталость и вид ходячего мертвеца, на которого она издалека была действительно похожа. Подошва ее обуви давно пришла в негодность, стеревшись и обнажив стопы, в которые впивались мелкие камешки, а по ночам ощущалось легкое щекотание — скорее всего, живность этих окраин. Закуро не привыкла сдаваться. Это было не в ее репертуаре — опустить нос на пути к великой цели. Какова же цель? Она не знала, потому, скорее всего, главным приоритетом было ее нахождение. А где еще искать смысл, если не в пути? — подумала однажды девчонка, в один из солнечных летних дней. Не таких знойных, нестабильных и не дающих хоть каких-то положительных перспектив, как этот, разумеется. Тогда она еще была дома, в родном городке, где все жили сегодняшним днем и ни о чем не думали — была уверенность в будущем ближайшем и дальнейшем. Не сказать, что Закуро это не устраивало, ведь, всегда приятно знать, что завтра у тебя будет еда, крыша над головой и верный собеседник прямо в соседнем доме. Но в такой нестабильности было что-то пьянящее. Чувство свободы, возможно. Закуро ощутила это в полной мере, когда вышла за пределы городка — воздух кольнул ее легкие, а по телу пронеслась приятная дрожь. Это и было то самое ощущение, вскружившее ей голову и за которое она готова отдать многое. В общем-то, она и отдала: комфорт, привычную жизнь и уверенность в завтрашнем дне. И ничуть не жалела, несмотря на то, что прямо сейчас ощущала, как ляжет на землю, приложится щекой к щекочущей траве и закроет глаза, уснув уже навсегда. Вдали виделся причудливый силуэт — величественный, едва знакомый для Закуро, будто что-то подобное она уже где-то точно видела, но вспомнить не могла, точно кто-то нарочно вытащил из ее головы все воспоминания о прошлом. Внутри снова что-то закружилось, завертелось и будто придало изнуренному телу новую волну сил, будто открылось второе дыхание. — Ва-а-а! — не сдержала она восторженного вздоха и пружинистая, но медленная походка, перешла на бег. Силуэт стал четче и оброс формами к нему прилегающими, гораздо поменьше. Это была церковь! И деревня при ней, ну конечно! Закуро хотелось петь от восторга, что-то внутри нее снова вспыхнуло, как когда она ушла из дома. Будто это место что-то очень-очень значило, но она пока не могла понять что. Это было каким-то глупым позывом, которому она бесприкословно подчинилась, потому что доверилась ощущениям. Ведь это никогда ее не подводило, почему должно сейчас? Возможно, конечно, она попадет в секту, где ее заморят голодом, но ведь значит в этом и была цель ее жизни. Деревня была обычной, ничем не отличающейся от остальных, которые ненароком попадались на пути. Разница была лишь в том, что церкви там были... поскромнее. Обычно, все ограничивалось маленькой часовенкой, куда Закуро неприменно заходила — помолиться за свою удачу, желательно вслух и нараспев, чтобы вся деревня услышала и побыстрее пожелала от нее избавиться или хотя бы заткнуть. Но здесь церковь была другая — с причудливыми витражами, витиеватыми узорами на стенах и колоннами в виде очень серьезных людей, лица которых Закуро с изумленными вздохами рассматривала. Люди смотрели на нее без осуждения, но внутри все равно что-то сжималось, с каждым шагом все отчетливее колотилось сердце. Величественно раскрылись огромные деревянные двери и каменные люди будто вместе с Закуро с трепетом перевели взгляд, будто оттуда сейчас выйдет свет Божественный, может сам Бог, или же одно из его воплощений. — Какого хуя кто-то тут, сука, шумит?! — раздался громкий, даже надрывный крик. Зычный, отчего у Закуро сердце пропустило удар, но она быстро приободрилась — если кто-то ведет себя громко, значит ей, скорее всего, можно тоже! На упрек она не обратила внимания. — Я-я-я, это я! Была я, это я, вот, — Закуро для верности даже помахала рукой, будто она была не одна на этой площади. Неведомая сила давала ей энергии прямо сейчас не упасть лбом на ступени и с пеной у рта не начать биться в предсмертной агонии. — К...какого хуя ты... — кричал молодой человек. На его лице была надета маска с улыбающимся лицом, что Закуро нашла довольно забавным, учитывая его агрессивный тон и недружелюбный настрой. Он осекся, когда, видимо, просмотрел на Закуро. Боевая стойка, выражающая готовность напасть на нежданного гостя, сменилась каким-то очень скомканным и неловким жестом то ли приглашения, то ли приветствия. — Какого хуя ты тут... шумишь?! — он выдавил из себя остаток фразы, но уже с меньшей агрессией, хотя враждебность в его голосе все еще оставалась прежней. Он словно не ожидал увидеть на пороге церкви такую истощенную, но полную энергии девушку. Хотя, кто вообще ожидает? — А я-я-я, — протянула Закуро, задумчиво почесывая голову, — не зна-а-аю?! Мне порядков не объяснили! Я тут нович-ок, — протянула она и улыбнулась, сложив руки за спиной. Это явно озадачило молодого человека и еще больше разозлило, отчего он взвыл и застыл на месте, будто решаясь пнуть гостью, разбить ей голову о ступеньки, чтобы она точно не встала и снова не начала раздражать его шумом звонкого голоса, почти срывающегося каждый раз на конце фразы. Закуро смотрела с изумлением, почти детским восторгом на такую реакцию. Ее не страшил праведный гнев нового знакомого, скорее наоборот, подогревал какой-то детский азарт, при котором ей хотелось выбесить загадочного человека в маске еще сильнее, чтобы просто посмотреть на реакцию. Может в этом ее цель? Выявить точку кипения у такого раздражительного молодого человека, который реагирует настолько воспаленно на любые попытки заговорить с ним. Трепет сменился азартным любопытством и Закуро медленно, но прыгуче, поднялась по ступенькам. Голова молодого человека подергивалась, а руки тряслись — возможно, от сладкого желания врезать ей, размазать по этим ступеням, ведущим в его, как казалось, огромную обитель, где даже статуи смотрят на него боязно, с опаской. Это еще больше раззадоривает такое детское, наивное сознание и Закуро только охотнее делает шаги вперед, наблюдая за реакцией очень внимательно, понимая, как это неприлично и, скорее всего, еще больше нервирует ее нового товарища. — А-а-а, как тебя зову-у-ут?! — мелодично тянет слова, как бы напевая свой вопрос, Закуро, начиная чувствовать легкую угрозу — хрустнули пальцы молодого человека. — Меня зовут Тайо и если ты не можешь быть чем-то, сука, полезна, то выметайся к хуям собачьим! Я не собираюсь, бля, выхаживать каждого уебка-оборванца, который будет иметь ебаную честь ко мне заглянуть! — с каждым словом голос его становился громче и Закуро остановилась, наклонив голову в легком любопытстве. Может, ее цель в том, чтобы быть полезной? Но в чем? Что вообще требуется для... кажется, католической цервки? Вроде, там молятся, читают молитвы. Поют, вроде, тоже? Закуро умеет петь! — Петь! — Что?! — Тайо взвыл, взбесившись окончательно и подлетел к Закуро, уставившись ей прямо в лицо. Он был скрыт за маской, но она слышала его шумное, сбивчивое дыхание и чувствовала испепеляющий взгляд на себе, от которого по худому телу невольно прошлась колючая волна мурашек. — Петь я могу, вот что! — как-то по-детски обиженно сказала она и скрестила руки на груди. Тайо опешил скорее от громкости ответа, чем от неожиданности. Как-то резко успокоившись и выдохнув, он повторил ее позу и горделиво вздернул нос. — В таком случае, надо сначала проверить, на что ты способна. Спой, ебать, что-то и я подумаю над твоим предложением, — его голос сквозил враждебностью, но явной злобы в нем не было, будто он ее подавил, увидев, как маячит перспектива обзавестись девочкой на побегушках. А Закуро и против не была, ей, в общем-то, будет легко выполнять даже грязную работу, если уж ее не пустят петь на литургии (это название она прочитала в какой-то книжке. Книжку она давно забыла, но вот название засело в ее голове и всплыло очень вовремя). Обычно получалось это, конечно, не очень, но зато быстро и относительно без порчи имущества, а уж в церкви, обычно, мало что стоит — лавки там, подсвечники и иконы, всего-то. — А-а-а, секунду-у?! — она попыталась вспомнить хотя бы детскую песенку, которую обычно поют в школе, или что-то из школьного хора, что она обычно выучивала наизусть. Как назло, в голову ничего не приходило, но потом всплыла какая-то дурацкая песенка с утренника про котенка, желающего вернуться домой. И Закуро спела. Пела стараясь, очень стараясь попадать в ноты, которые сама выдумала, но считала гармоничными; пела громко, звонко, что аж у самой зашумело в ушах. Она ожидала, что сейчас, как обычно, ей заткнут рот или что повежливее — попросят замолчать, но этого не произошло. Тайо внимательно слушал ее; не было понятно, наслаждается он пением или еле терпит, но его руки перестали трястись, а поза стала более открытой — он смотрел прямо на нее, а руки сложил за спину. Когда Закуро закончила, то сама удивилась: ей никогда не давали допеть до конца, а тут... Она не сдержалась, и сама себе похлопала в ладоши, радостно улыбаясь. Тайо молчал. Это не было молчание, которое можно было ожидать от такого человека как он — оно было вдумчивым, даже положительным, не сулящим угрозы или опасности. Закуро изумленно посмотрела на него. — У тебя лопнули перепонки и ты не можешь ответить, потому что не знаешь, что я скажу-у-у?! — она не выдержала и подала голос первой. Молчание не напрягало ее, но странное ощущение незавершенности грызло ее, оттого, надо было срочно что-то делать. — Не ори! — вскрикнул он и снова напрягся. — Ой-ой, прости-те, — Закуро с видом нашкодившего ребенка уставилась на статуи-колонны. Они будто смотрели на них двоих с тем же трепетом, но уже более аккуратным, будто не предчувствовали угрозы со стороны, видимо, Тайо. Закуро понравился этот знак и она снова посмотрела на него. Несменное выражение маски поражало своей стабильностью. — Полагаю, ты пиздец какая голодная? — Я-я?! Очень! — как бы невзначай, желудок ее заурчал и заболел. Если раньше Закуро не беспокоило это, то сейчас, когда ей напомнили, у нее сильно заболел живот. Тысячу раз прокляв организм за базовые потребности, она положила руку на живот и чуть погладила его, надеясь усмирить бунт после трехдневного голода. — Если, сука, ты будешь шуметь или мешаться — я тебя прикончу, — в голосе блестнула сталь. Закуро немного сжалась. — Пошли, я могу накормить немного. А еще отмыть и... — Дать оде-е-ежду? — Именно так, — он раздраженно кивнул и пошел в сторону двери. Закуро с легким трепетом и опаской зашла за ним.

***

Каждый раз перед сном она думала о том, в чем была цель ее пути. Она помнила разговоры об этом с Тайо: это были редкие моменты, когда он был не взбешен и не орал, а очень умно рассуждал. Не то что бы Закуро что-то понимала, но слушала все, что он говорит, несмотря на врожденную неусидчивость и гиперактивность, она старалась анализировать каждое слово, не пропуская мимо ушей, а именно обдумывать. Это давалось ей очень сложно, из-за чего она злилась на себя, да и Тайото мало нравилось, но со временем начало получаться. Тайо говорил о том, что смысл жизненного пути — в покаянии перед Богом. Каждый приходит к этому по-своему, пройдя через пласт жизненных ситуаций, иногда даже травмирующих; итог всегда был один — человек разумный всегда найдет веру в Бога. Когда же Закуро однажды спросила, кто же Бог конкретно такой и почему в него надо верить, если его никто не видел, Тайо ответил многозначительным "он сидит прямо перед тобой" и в тот момент Закуро очень крепко задумалась. Она однозначно возносила Тайо над всеми остальными жителями деревушки, но было ли это покаяние? В ее сердце было тепло, вера и бесконечное принятие и все это — для него. Но было ли это именно верой в Бога, о которой он всегда ей говорил? Закуро ложилась и просыпалась с этой мыслью; ерзала на стуле, в радостном предвкушении завтрака с этой мыслью; беспокойно сбивалась на чтении молитвы, когда смотрела на Тайо; на литургии она старалась петь также, как обычно, но с каждым разом мысли не давали сбивчивому сознанию покоя. Тайо не давил на нее с разговорами, как бы давая разобраться и осмыслить все самой. Возможно, ее целью было прийти к вере в Тайо, как нечто божественное, посланное свыше? Сошедшее свыше? Но почему же тогда вера ощущается так по-другому?