Две ложечки сахара

День тянулся, как резиновый. Жилину было отчаянно скучно, а ещё невыносимо чесались шрамы. Особенно верхний левый. Но постоянно чесаться было неприлично, а через китель ещё и неудобно, поэтому Митя терпел. Чернила были свеженаточены, но даже отчёты Жилин уже написал. Скука… Хоть бы Катамаранов что-нибудь учудил. Митя сходил бы за ним, привёл в камеру, они бы поговорили по душам, выпили бы чаю или ещё чего… Гонять чаи в одиночку Мите жутко надоело. Новости, что ли, посмотреть… Жилин потянулся к плоскогубцам для переключения каналов и… И чуть не уронил их прямо на подкравшиеся сзади замшевые сапожки. Первым порывом было вскочить и опустить плоскогубцы на хорошенькую золотоволосую головку. Но Митя никогда не ударил бы женщину, тем более плоскогубцами. Даже женщину, которая стреляла в него в упор. С полминуты они молча глазели друг на друга. Митя сжимал чёртовы плоскогубцы, девушка кусала губы и ощупывала торчавший из кармана плаща телефон. Наконец у Жилина, смотревшего на девушку снизу вверх, затекла шея и он, моргнув, поднялся. — Добивать пришла? — буднично поинтересовался он. Девушка насупилась и помотала головой. — Нет… Я… Она вздохнула, сбрасывая чувство неловкости, прошла чуть вперёд и оперлась спиной на стол. — А ты живучий оказался, — заявила она. Митя кашлянул, на всякий пожарный отошёл к стене, прислонился к ней спиной и скрестил руки на груди, прикидывая, успеет ли выхватить пистолет. Хотя какая разница? Всё равно он не сможет выстрелить в женщину. Это же ещё хуже, чем ударить… — Где же подружки твои? — холодно поинтересовался он. Девушка дёрнула плечами. — А я знаю? Жилин, я… Чёрт, как тебя зовут? А то всё Жилин, мент… С.О. — это как расшифровывается? Голос у девушки был высокий, говорила она нервно, а уж то, о чём она говорила, и вовсе повергало в полнейшее недоумение. Полковник пожал плечами. — Меня Дмитрий зовут… Митя можно. Там… ошибка, в общем… Взгляд за тёмными очками был непроницаемым. — Как Натэлла? — вежливо нарушил Митя затянувшуюся паузу, — Слыхал, выжила… — Она тебя ещё достанет, — тихо, но с вызовом сообщила девчонка. — Не сомневаюсь… Чай будешь? Девушка на миг оцепенела, а затем сняла очки, точно рассчитывала, что, если будет лучше видеть полковника, будет и лучше его понимать. Ничего подобного не случилось. Мент спокойно грохнул на допотопную плитку помятый с одного бока чайник и повернулся к ней. Глаза у девушки оказались зелёные, болотные, с карими крапинками, а сама она — ещё моложе, чем Жилин думал. — Ты совсем ненормальный, — прошипела она, — Говорю — крышка тебе! — Ну чего ты разошлась? — миролюбиво поинтересовался Митя, добывая из тумбочки початый мешочек с заваркой, — Крышка так крышка, понял я. Ты с сахаром пьёшь? Сколько ложечек положить? — Ты больной! Думаешь, выжил после нескольких автоматных очередей, так тебя ничего теперь не возьмёт?.. Две ложечки, пожалуйста… ага… Да я лично в тебя целую обойму разрядила! Что нам теперь — взорвать тебя остаётся? Жилин вновь молча пожал плечами и аккуратно поставил перед девушкой чашку с дымящимся напитком. Девчонка замолчала, тяжело дыша. — Так тебя Натэлла прислала? Чтоб запугать? Или предупредить? — Никто меня не присылал, — надулась она. До Жилина дошло. — То есть ты что… Начальница не знает, что ты здесь? Смотри, голубушка, заругает, ухухуху… — Она моя мать. Митя поперхнулся своим смехом и уставился на девушку. Только сейчас до него дошло, кого она ему напоминает. Паренька-связиста из «Железных рукавов». Жилин знал, что тот — сын Стрельниковой, но что, оказывается, у неё ещё есть и дочь… Которая, оказывается, так метко и хладнокровно стреляет… И пьет чай с двумя ложечками сахара… И… — Тебя как зовут? Девушка насупилась и неохотно процедила: — Люда. И которую, оказывается, зовут Люда… — Так ты чего приходила-то? Извиниться, что ли? Ухухуху… — Да. Жилин вновь поперхнулся смехом, а заодно и чаем, благо, немного остывшим. Люда смотрела на него исподлобья, словно не решаясь продолжить. Митя тоже не знал, что сказать. Слишком странно, слишком глупо, слишком нелепо. — Извини. И что тут скажешь? — Я не скажу, что не хотела, — старательно подбирая слова, продолжила она, — Ты должен понимать… Мать приказала, да я и… сама… — Не надо, я понимаю. Люда взглянула на него с такой надеждой, словно ждала помощи. Странно… — Понимаю, правда, — торопливо заверил Митя, — Я твою… маму чуть не убил… Ну, а как? У меня работа такая — людей защищать, а она стольких хороших людей взорвать приказала… О! Ты… это… Передай ей, кстати. Митя выудил из стола нетронутую пачку купюр, украшенных портретом Натэллы Наумовны. — Она не знает, что я здесь была, — напомнила Люда. — Ёлки-палки… точно, — поскучнел Жилин, — Ладно… Сам верну… как-нибудь… — Не надо. Не обеднеем. Полковник долго посмотрел на неё и убрал деньги обратно в стол. — Надо. — Извини меня. Ты хороший человек. Ты не зря остался жив… — Да брось ты… Да я не сержусь… — Серьёзно? — Люда выскользнула из-за стола и, в мгновение ока оказавшись вплотную к полковнику, обеими ладонями прикоснулась к его груди и животу. Туда, где были шрамы. — И за это не сердишься? Ненормальный ты мент! Я помню, куда я стреляла. — Нет, мент я нормальный., — пробормотал Митя. Отстраниться от девушки мешал стол. Очки Люда так и не надела обратно. — Если она снова прикажет стрелять в тебя, я выстрелю, — тихо сообщила она. Горячее дыхание пахло липовой заваркой. — Я знаю, — шепнул Митя, — Стреляй… Я разрешаю… официально… Губы у Люды были горячими и сладкими. Две ложечки сахара… Митя, наверное, на всю жизнь запомнит… — Тебе не надо больше извиняться, — как-то глупо это прозвучало, — Я ж говорю, не злюсь… — Глупый, глупый, глупый мент, — сообщила Люда, скользнув губами от лица полковника к его шее. Ладони девушки, узкие, горячие, шарили под кителем, она обвила руками его талию, прижимаясь ещё ближе… Хотя куда ещё ближе?! Митя наконец смог глубоко вздохнуть, когда она запрокинула голову — и вовремя… Целовался мент робко, но всё-равно потрясающе. По такому хлюпику и не скажешь. Обнимался тоже — жарко, страстно, по-мужски. Не то, что студенты- птушники, в своё время тискавшие Люду за гаражами и на вписках… Ясные мысли потихоньку заканчивались. Единственное, что Люда прекрасно понимала — мать её убьёт. И мента, конечно, тоже. Если узнает, конечно…