Кошмары, ставшие явью

Задыхался. Натаниэль задыхался, и именно эта нехватка воздуха вырвала его из пучины кошмара, вернув в реальность. Он тяжело дышал, широко раскрыв глаза и уставившись испуганным взглядом в темную ткань балдахина. Биение сердца было сумасшедшим: оно истерично прыгало в груди, норовя выскочить в горло. Его трясло, а тело прошиб холодный пот, пропитав и ночную рубашку, и простынь. Эльф резко поднялся и почувствовал противный звон в ушах, от которого начинала кружиться голова. Закрыл глаза, опустил голову и закрыл лицо вспотевшими ладонями. «Это… был… сон», - отрывисто, желая успокоить самого себя, полушепотом произнес герцог. Выпрямился, запрокинув голову назад и ощутив, как по всему телу разлилась тягучей карамелью слабость, вобрал в легкие холодного воздуха – в его спальне было прохладно – и шумно выдохнул. Сильная дрожь не проходила. Нужно было вставать. Словно находясь в бреду, мужчина опустил ноги на пол, вцепился руками за край кровати, смяв простыню, и замер, не решаясь подняться. Уставился пустым, лишенным желания жить взглядом в узорчатый паркет. Холодно. Было холодно. Сквозь туман, оплетший его разум, он услышал за окном противное завывание ветра. Нужно было вставать. Скрипнули тихо половицы – Натаниэль встал, рукой опершись о ближайшую стену. Вдох, выдох. «Это всего лишь кошмар, нужно успокоиться», - вновь проговорил сам себе мужчина и облокотился уже всем телом о стену. Закрыл глаза, желая подавить в себе приступ истеричный смех, что стал когтями рвать его изнутри. Не смог – губ коснулась кривая, нервная улыбка. Прошла неделя, неделя безустанных поисков и Юнилии, и Вильмы, пропавших без вести в одночасье. Отряды гвардии стирали подошву сапог, рыская среди обломков зданий Тор-Шолле, надрывали голоса, опрашивая каждого встречного, истязали собственные тела, отдаваясь заданию, отданному герцогом, даже под покровом ночи. Прошла неделя, и даже за этот короткий срок часть тайны, как гной на воспалившейся ране, вылезла наружу: Вильму похитил некто, кто уже несколько десятков лет зуб точил на его отца, Лиаса де Кайраса, за «предательство», за нежелание развивать дело, способное в одночасье загубить миллионы жизней, - выращивать, создавать и продавать наркотические вещества. Теперь этот некто, чье существование превратилось в одну полосу неудач, решил выплеснуть всю накопленную злобу на его единственного сына и стянуть с него то, что когда-то задолжал ему бывший герцог. А насчет Юнилии… было ничего – слуги тихо молились о том, чтобы Звездный дракон и Эдолина спасли ее и вернули в поместье. Кое-как добравшись до шкафа, мужчина неохотно открыл дверцы, вытащив оттуда рубаху, шоссы, пурпуэн и мантию, отороченную пушистым мехом, и стал одеваться, напрочь забыв о собственных слугах. Как только теплая накидка легла на его плечи, в его покои ворвался запыхавшийся Элиот с поднятой дыбом короткой шерстью – его звонкий цокот копыт Натаниэль не слышал – витал в темном тумане, созданным кошмаром – и, увидев своего господина, задыхаясь произнес: - Там… внизу… Юнилия… двери… Одного лишь ее имени было достаточно, чтобы Натаниэль, терзаемый остаточной дрожью от своего сна, сорвался с места и выскочил из комнаты, цепляясь пальцами за перила лестниц и сбегая по ступенькам вниз. Почему-то именно сейчас голос надежды, что все это время надрывно кричала внутри души эльфа, мужчина слышал лучше всего. Под ногами разверзалась земля, делая каждый шаг Натаниэля неустойчивым: мужчина, задыхаясь от бешеного ритма сердца, что клокотало где-то в горле, руками цеплялся за все, что попадалось ему на пути. Он хватался за тонкие перила и стремительно летел по ступенькам вниз, пытаясь удержаться на дрожащих ногах; опирался о холодные стены, отталкиваясь от них и продолжая нестись вперед, к выходу из поместья. Плотная и тяжелая одежда замедляла эльфа, неосязаемыми цепями сковывая каждое его действие, и мужчина, срывая дыхание до хрипа, лишь больше прикладывал сил, чтобы бежать. Тяжелый шаг, гулким эхом раздающийся в пустынных коридорах, пробуждал все поместье ото сна: встревоженные слуги зажигали свечи, что поочередно вспыхивали в разукрашенных изморозью окнах, разгоняя ночную темноту; следом стали драть горло псы, заунывно воя и лая, и их звонкие голоса слились с криками других испуганных слуг. Горло начинало саднить, его раздирало невидимыми когтями, оставляя знакомый медный привкус на корне языка. Дверные петли, застывшие от зимнего холода, туго поддались, неприятно полоснув скрипучим лезвием по ушам. Злой ветер – в лицо, ноги – в снегу, что окутал пушистым одеялом улицы, деревья, дома. Идти тяжело – дороги не видно, а слуги еще не успели расчистить снежные барханы. Герцог утопал в снегу, утопал в его хрусте, продолжая идти до кованых ворот, скрывающихся в утреннем мраке. Внезапно – ржание, затем – скулеж. С каждой секундой танцующие тени становились более четкими, понятными, и вскоре Натаниэль замер, не в силах пошевелиться: он чувствовал, как его тело охватывает дрожь, высасывающая силы – все, вплоть до последней капли, а сердце стискивает когтистая лапа Скверны. Юнилия… Это была она, вне всяких сомнений. Измученная, истощенная и… израненная она обмякла в руках сторожка, едва мужчина смог уберечь герцогиню от падения в колючий сугроб. Зверь, на котором приехала эльфийка, в панике метался из стороны в стороны, а собаки, боясь быть затоптанными под его мощными копытами, с визгом отскакивали и щерились, норовя вонзить клыки в мягкую плоть коня. - Юнилия! – на выдохе выкрикнул Натаниэль и почувствовал, как ледяной воздух обжег его легкие; он подбежал, едва не падая в снежные сугробы и перехватил свою супругу, позволив сторожу успокоить коня с алой пеной у рта. Руки, объятые нервной дрожью, осторожно коснулись сквозь легкую вуаль снега – он тает, тонкими ручейками стекая вниз – растерзанной кожи, усеянной множеством шрамов, ссадин и коричневых корост. Пальцы нащупали на спине огромную рану. Герцог не мог дышать – не хватало воздуха, словно кто-то его жадно пил рядом с ним; мужчина бессильно опустился на колени, позволив зимнему холоду свирепым хищником вгрызться ему в ноги. Сердце шумело в груди, и этот стук, ставший монотонным звоном в ушах, окутал Натаниэля, насильно утягивая его в туман. Он не видел ничего, кроме лица Юнилии, некогда прекрасного лица, что теперь было измучено, изуродовано чьими-то когтями, охвачено нездоровым румянцем. Ее трясло от слабости, нахлынувшей огромной морской волной, и тело, в котором едва ощутимо билось сердце, становилось все холоднее. В груди защемило. Натаниэль часто задышал, склонившись над эльфийкой и коснувшись ее лба своим. Он смотрел, широко раскрыв глаза, в пустоту, что пожирала его сознание и сладко шептала ему на ухо одну единственную фразу: «Она умирает». От мыслей – в холодный пот. В горле мгновенно пересохло. Руки невольно сжали Юнилию, впились в бледную кожу, и ее лед игриво лизнул пальцы – они пылали эфемерным пламенем. «Она умирает вместе со своей красотой, - герцог внезапно ощутил гнилое дыхание Скверны у себя на затылке, почувствовал, как ее когти скользнули по шее, и задрожал от этого еще сильнее, поглощенный настоящим ужасом. – Она не застынет навечно». Он даже не заметил, как прибежали другие слуги. - Что б тебя! – шепот, пропитанный ядом отчаяния, срывается с губ и теряется в разрастающемся вокруг гомоне, и мужчина, пошатываясь, встал на ноги. – Выводите Иву на задний двор, быстро, быстро! – голос срывался на высокие ноты; в мужских серых глазах чувствовался лишь страх да ужас. – Зовите знахарей, выдергивайте их из постели, готовьте травяные отвары! Делайте хоть что-нибудь! Под злобный свист ветра, что танцевал бурный вальс со снегом, и непрекращающееся восклицание слуг, сменяющееся вздохами и всхлипами, эльф понес ее обратно в особняк. Он видел, как едва заметно вздымается ее грудь, видел, как дрожат бледные губы и покрытые снегом ресницы, видел… как жизнь медленно покидала ее тело, и осознание этого отравляло хуже ядов, хуже проклятья! Внутри души горел пожар из противоречивых чувств, что кидались друг на друга в смертельной битве, желая уничтожить своего противника навсегда: скверная жажда конца, из года в год подтачивающая нервы эльфа, и вопиющая совесть, отрезвляющая разум. Стоило только зайти внутрь поместья, как к Натаниэлю тотчас подлетели женщины-служанки, уводя его в ближайшую из спален. Загремели тазы с травяными отварами, зазвенели склянки, зашуршали ткани: они снимали со своей госпожи изорванные тряпки, пропитанные грязью и кровью, омывали ее раны и ссадины, бережно обходя гнойные нарывы, в то время как герцог мрачной тенью стоял возле двери, закрыв лицо рукой – не желал смотреть, боялся вновь услышать тот самый скрипучий голос, от которого прошибал холодный пот. Знакомое цоканье копыт вырвало мужчину из плена мыслей, и он, растерянный и отрешенный, обернулся, стоило двери слегка приоткрыться: Элиот, отведя уши назад и поджав хвост, тихо сообщил своему господину, что Иву вывели на задний двор и она стоит возле дверей. Безмолвно кивнув, эльф неохотно отошел от стены и направился к кровати, на которой лежала без сознания Юнилия, одетая уже в новые чистые одежды – белую сорочку. Одна из служанок взяла в руки теплую накидку и, прижав ее к собственной груди, с надеждой взглянула на Натаниэля, и тот вновь подхватил угасающее тело герцогини и, борясь с внутренней скверной, понес ее к Иве. Драконы – могущественные существа, которым под силу невозможное: они могли даровать жизнь кому-либо, так и забрать ее без возражений. Они, словно были богами, но только из плоти и крови, и жили, поддаваясь простым желаниям о еде и сне и позволяя эмоциям брать над собой контроль. Золотая драконица, что служила оберегом семьи де Кайрас, широко распахнула свои маленькие каштановые глаза, сделала шаг навстречу эльфу с Юнилией в руках и осторожно опустила голову, принюхиваясь к аромату трав, что перебивал спекшуюся кровь и гнойную слизь. Ее ноздри затрепетали, и она фыркнула, коснувшись кончиком носа тела герцогини. - Прошу… - с горьким отчаянием произнес Натаниэль, с надеждой заглядывая в драконьи глаза, что внимательно смотрели на своего господина. Ива наклонила голову, издав глухое ворчание, дернула хвостом и прикрыла глаза – тело эльфийки медленно покрывало приятное золотое свечение. Раны исчезали, медленно и неспешно, не оставляя после себя ни грубых рубцов, ни багряных шрамов, что уродливыми пятнами расползлись бы по ногам, рукам, спине, груди и животу. Они затягивались, возвращая Юнилии ее привычную молочную кожу, безупречно чистую и… идеальную. - Спасибо… - все, что смог произнести герцог, перед тем, как утонуть в приливе безумной слабости.

***

Камень, гладкий, отполированный камень приятно переливался внутри бледно-розовым цветом и отсвечивал на солнце тусклой радугой. Эти цвета, смешиваясь между собой, едва заметно двигались, кружась и расходясь в странном танце. Герцог осторожно провел пальцами по камню Оршла, что находился в серебряной оправе, и резко сжал его в руке, словно желая раздавить артефакт, обратить его в прах и избавиться от него, как от ненужного мусора. Он, ссутулившись и сжавшись, опустил голову и руки, опершись локтями о собственные колени, тяжело выдохнул. Серебряная цепочка радостно блестела, виляя навесу подобно маятнику. Это было невозможно… Все эти мысли, коверкающие и отравляющую душу, что преследовали его с самого детства, были невыносимы. Они испивали из мужчины все соки, натягивая струны нервов до предела, и, проводя по ним острыми когтями, с ядовитыми ухмылками наблюдали за агонией, в которой билось его истерзанное сознание. Рука вновь изо всех сил сжала артефакт, а сам мужчина, стараясь отвлечься от той боли, разрывающей его изнутри, стиснул до скрежета зубы. Он ненавидел сам себя, его ненавидела за это жизнь, его ненавидела сама… Натаниэль осторожно поднял взгляд, скрытый за сбившимися волосами, на небольшую статуэтку богини Эдолины, сделанную из мрамора. Она стояла, обняв какого-то одинокого ребенка, и улыбалась. Горько улыбалась. …богиня. Из груди, где сердце пропустило удар, вырвался сдавленный хрип, и эльф задержал дыхание. Точно. Теперь все сходилось. Все было просто и до смешного понятно! Тонкие губы исказились в кривой, нервной усмешке. Та, которую герцог чтил и уважал сильнее всех, та, кому он молился ночами напролет, отвернулась от него с первым вздохом и без раздумий отдала на растерзание всепожирающей Скверне: его рождение сопровождалось скандалом, разрушившим семью, а взросление оказалось изуродовано гниющей жаждой хладных тел, в которой Натаниэль с каждым годом утопал все сильнее и сильнее, пока полностью не пал как эльф, в чьих венах текла аристократичная кровь. Каждый его шаг, каждое действие разрушало все вокруг, портило и уничтожало, обращая в ничто. Теперь он это понимал, прекрасно понимал, и от этого становилось так смешно! Мужчина сдерживался, чтобы не засмеяться в голос: ему казалось это настолько ироничным, что он с детства надрывал связки, читая молитвы Эдолине, которая была… глуха к нему, глуха! Рука зарылась в густые черные волосы, крепко схватила их, а затем отпустила, грубо зачесав назад. Взгляд серых глаз снова пересекся со взглядом мраморной статуи, и смех, от которого уже становилось до невозможности дурно, сменился вспышкой обжигающего гнева, затрудняющего дыхание – он душил его раскаленными цепями, обившимися вокруг шеи. Эльфа тотчас бросило в жар, а лицо изуродовала кровожадная маска оскала. Натаниэль резко поднялся со своей кровати, грубо бросив на пушистое покрывало жемчужный артефакт, и подошел вплотную к столику, на котором стояла статуэтка. Он схватил ее, опьяненный жаждой мщения, без размышлений, сжал руку до белых костяшек, а затем, замахнувшись, со всей силы бросил ее в стену. Удар, и мраморная крошка снегопадом осыпалась на пол. В стене – мелкая выбоина, на паркете – изуродованный лик богини. Герцога охватила нервная дрожь, которую было невозможно унять. Он часто дышал, срываясь на сиплый хрип, а в глазах бушевала злость. Мужчина не чувствовал ничего, кроме ярости, что белой пеленой застелила его взор. - Я давал разрешение?! – прорычал он, резко обернувшись в сторону двери, которая вновь приоткрылась без стука. В проходе испуганно застыл Элиот, прижав уши и сделав шаг назад – его взгляд замер на взмыленном эльфа, что задыхался от буйства ярости внутри собственной души. Слуга невольно сцепил руки в замок и вжал голову в плечи. Хвост с кисточкой дрожал. Этот первобытный страх, что читался в его широко распахнутых глазах, освободил мужчину из плена кипящей ненависти, резко выдернул его в реальность, оставив его со сквозной дырой в груди. - Элиот… - тихо выдохнул Натаниэль – злость испарилась, оставив после себя лишь пепелище из чувств и мыслей, от которого по телу волной прокатилась слабость. – Прости меня, Элиот… - он сделал осторожный шаг, зверочеловек вздрогнул, но остался стоять на месте, позволив подойти своему господину ближе. – Я не… прости меня. Герцог встал на колени, прижав мальчишку к себе и опустив голову тому на плечо. Дыхание мужчины все еще было сбито, а сердце стучало в бешеном ритме, словно пытаясь пробить ребра и вырваться наружу. Рука легла на мягкие волосы Элиота и осторожно провела по ним, затем снова и снова, пытаясь найти утешение. - Я не могу так больше, Элиот, - дрожащим шепотом произнес он, не выпуская слугу из крепких объятий. – Я не могу, это не выносимо. Я… словно схожу с ума. Все это уничтожает меня, я уничтожаю сам себя своими же желаниями… - рваное дыхание обожгло кожу шеи зверочеловека, и та покрылась мелкими мурашками. – Я ее слышал, Элиот. Слышал Скверну. Она шептала мне на ухо то, что я хотел бы слышать меньше всего, когда взял Юнилию на руки. Я… - Натаниэль резко отпустил Элиота и взглянул тому в глаза, словно в них можно было найти выход, спастись от собственных бед, свалившихся на герцогские плечи, - у меня нет больше сил, я не знаю, что делать. Элиот молчал, не решаясь разорвать нависшую паутину тишины, а мужчина ждал, терпеливо ждал ответа, слова чего-нибудь, что могло послужить тонкой соломинкой для утопающего, для него самого! Его взгляд светло-серых глаз был пропитан волнением и отчаянием. - Господин… - осторожно пискнул Элиот. – Госпожа Юнилия пришла в себя. Внутри что-то оборвалось, рухнуло, разбившись на тысячи осколков, что мгновенно превратились в пыль – дыра в груди стала лишь больше, и из нее сочилась черная вязкая слизь. Эльф опустил голову и закрыл лицо руками, делая глубокий вдох сквозь пальцы. Нужно было собраться с силами, нужно было, необходимо, но их практически не осталось – остались лишь жалкие остатки, как редкие объедки после сытного пиршества. Он был опустошен, сломлен, раздавлен, словно таракан, лишен всех чувств и желаний разом, однако даже так он должен был подняться на ноги и расправить плечи ради… Ради чего? Он не знал – ответа не было. - Хорошо, - полушепотом произнес Натаниэль и, слегка пошатываясь, встал с колен, оправил сбившуюся одежду и одернул меховую мантию – взгляд зацепился за артефакт, покоившийся меж складок ткани.

***

Камень, гладкий, отполированный камень приятно переливался внутри бледно-розовым цветом и отсвечивал на солнце тусклой радугой. Эти цвета, смешиваясь между собой, едва заметно двигались, кружась и расходясь в странном танце. Герцог осторожно провел пальцами по камню Оршла, но не сжал в отчаянии украшение, нет. Он, прикрыв глаза, поднес жемчужный артефакт к лицу и коснулся его губами, едва слышно произнеся: «Помоги мне хоть ты». Рука, сжатая в кулак, постучала в дверь.