На своих условиях

      День рождения императорской благородной супруги Лин начинается не с праздника и поздравлений, а с визита лекаря Е. Она не дожидается вопросов о самочувствии, о жалобах, а говорит с до сих пор ужасающей многих прямотой:       — В последнее время я много кашляю.       И протягивает лекарю Е правую руку.       Вэй Инло хворает с весны. Простудилась на холоде и все никак не может долечиться, и в груди болит и тянет, и не помогают ни притирания, ни драгоценные масла, ни настои… Вэй Инло тяжело дышать, особенно по утрам: долгий сухой кашель изматывает ее тело, а в горле и гортани будто поселился бешеный дикобраз. Хуже только приступы слабости, но они редки. Вэй Инло чувствует их заранее, и потому под благовидным предлогом отсылает от себя всех, а после пьет мерзейшие на вкус настои.       Сегодня ей было особенно худо.       Лекарь Е проверяет ее пульс с четверть часа, а потом хмурится.       — Императорская благородная супруга Лин, боюсь…       Вэй Инло не дает ему договорить. Она не слепая и видит, как ее старый почти друг изменился в лице. У него не просто плохие, а отвратительные новости. С таким лицом лекарь Е смотрит на тех, кого болезнь уже приговорила.       Не то чтобы Вэй Инло этому удивлялась: запас своей удачи она исчерпала еще в прошлом десятилетии. Два вздоха уходят на то, чтобы обуздать волнение и спросить спокойно:       — Сколько мне осталось?       — Около двух лет.       Несказанное облегчение заполняет все ее существо. Она молодец и все успела.       Видимо, даже драгоценная пилюля из Мьянмы имеет свой срок.       Досадно, что она проглядела, как недолеченная весенняя простуда превращается в неизлечимую грудную хворь. Это молоденькая девочка могла перенести болезнь на ногах, а женщину зрелую и шесть раз рожавшую сырость императорских дворцов и небрежение к здоровью сведут в могилу.       Но два года — это очень много. Это бесценный дар судьбы. Лучше насладиться этим временем, радоваться каждому дню, чтобы потом ни о чем не жалеть.       — Этого хватит, — говорит она легкомысленно-беззаботно.       Лекарь Е вздыхает.       — Доложить ли мне государю?       — Разумеется. Даже не так — мы вместе скажем.       Лекарь Е уже немолод, но по-прежнему остроумен. Этот толстый и жизнерадостный человек — один из тех, кого Вэй Инло непререкаемо уважает, ценит и почти любит, не говоря уже о том, что старик был верен ей и на вершине власти, и на дне.       Ожидаемо, владыка Поднебесной гневается и велит ей лечится. Едва двери захлопываются, как следует крайне сердитый вопрос:       — Вэй Инло, ты собралась от меня сбежать?       — Разве я бы посмела?       — Тебе лишь бы шутить и дергать тигра за усы!       — Этот тигр мне не по зубам. Чахотка…       — Вэй Инло! Слышать ничего не желаю.       Она вдруг понимает, что за гневом государя скрывается обычная растерянность. Больше того, государь не только за эти годы привязался к ней, но и рассчитывал состариться вместе. Судьба в очередной раз жестоко посмеялась над ним.       — Мне нужна преемница, — Вэй Инло говорит холодно и жестко, — спокойная женщина с головой на плечах, которая будет заботиться о вашем величестве, управлять шестью дворцами, не лезть в политику и держать весь этот змеюшник в узде.       — Тогда ты будешь жить вечно.       Нет, она на это не подписывалась.       — Что?!       — В моем гареме множество цветов, но точно нет богини Гуаньинь. Лечись, поправляйся и возвращайся к своим обязанностям. И становись уже императрицей!       Вэй Инло подбирается, как тигрица перед прыжком и выпаливает:       — Ни за что на свете!       Годы не изменили нрав государя: из дворца Яньси он, несмотря на свои уже почтенные годы, вылетает. Бедолаге евнуху Лю опять достанется, но тот только рад послужить Поднебесной и Сыну Дракона. «Получишь пинок под зад — сохранишь чью-то голову», — самодовольно объяснял он тогда еще наложнице Вэй.       Отпустив прислугу, Вэй Инло растирает тушь и садится за письма детям. Она терпеть не может несделанных дел. Выведя последние штрихи, она принимается составлять список. Раз государь не хочет облегчать ей работу, придется самой, как всегда самой.       Супруга Цин отпадает. Всем хороша: и умна, и образованна, и не запятнала себя участием в интригах и скандалах, но слишком тиха. Ее сожрут быстрее, чем государыню.       Имя супруги Юй, нынче монахини Цзяньтянь, она тоже вычеркивает. Супруга Лин умеет быть благодарной, а эта маленькая отважная женщина заслужила хотя бы покойную старость.       Наложница Сян… ох, нет. Женщина из завоеванной страны, да к тому же мусульманка, не может быть матерью народа. И уж тем более ей не может быть та, к кому из далекого Сяньцзяна тянется множество ниточек от соотечественников, которые все еще жаждут вернуть независимость родине, сбросить ненавистное иго. Лучше, конечно, убрать Ипархан подальше, но государь считает ее зароком мира. Кроме того, он любит красивое, опасное и яркое, не говоря уж о том, чтобы укрощать чужую строптивость. Правда, благосклонности самой Ипархан смог добиться только после того, как уставшая глядеть на представление «Гордый повелитель Великой Цин потерял голову от красивой и опасной чужеземки» Вэй Инло как бы случайно подсказала напомнить Сян-фэй о родном доме. И сама тут же занялась цветами, которые требовали пересадки. Государь помощь оценил и даже добился взаимности, велев воссоздать под окнами Ипархан уменьшенную копию ее родного селения. Самой Лин-хуангуйфэй он подарил после этого саженец глицинии и без обиняков заявил, что будь ее воля, она бы отбила у государя и последнюю радость.       Вэй Инло чуть не прибила его подушкой. Не за предположение, а за то, что государь оказался прав.       Тогда все остались довольны: Ипархан покорилась судьбе, государь уверился в собственной неотразимости, Вэй Инло еще раз расширила свой зимний сад. Ну и приготовилась ждать неизбежных танцев. В отличие от наложницы Шунь и других гаремных женщин, Ипархан до ужаса прямолинейна. Внучка духовного лица, она с детства привыкла к уважению. Ей было в Запретном Городе тяжело, а уж становиться главой гарема, с ее-то бешеным нравом...       Нет уж, Вэй Инло хочет спать спокойно.       Она не сомневается, что не пройдет и десяти лет, как Ипархан либо попытается убить государя, либо убьется сама.       Хэшэн? Этот красивый наглец из клана Нюхулу так и вьется возле государя, но назначать его главой шести дворцов?! Вэй Инло не совсем из ума выжила и слишком хорошо представляет, какой скандал закатят ей на том свете предшественницы и достойные предки. Подумать только, в роли императрицы — мужчина! Да самого Кун-цзы от такого хватит удар!       Итого два имени.       К вечеру, после подарков и празднования, она вычеркивает последнее и зовет доверенную служанку.       — Завтра я желаю видеть супругу Хуа.       — Будет исполнено, госпожа.       Служанка кивает, став до боли похожей на Минъюй. И намучилась же Вэй Инло, обтесывая ее бурный нрав. Хорошая девочка, только уж очень вспыльчивая, как бы не наговорила чего лишнего государю. С годами он сделался ворчлив, как старая бабка, и точно велит придушить Чжэньчжу. Лучше дать ей приданное и выдать замуж, велев создать жизнеописание императорской благородной супруги Лин. Девочка на редкость способна к литературе.       О чем она напишет?       О том, что ее хозяйку боялся весь Запретный Город? О любви к вышивке? О том, что она училась всю жизнь даже у своих врагов? О том, как научила всех здешних пленниц смеяться? О том, как была верной и добродетельной супругой государя?       Как же тошно.       Вэй Инло снимает чехлы для ногтей.       Вот ее правда: она и в самом деле самый страшный человек в Запретном Городе. После свекрови, разумеется, но та, к счастью, бесподобна.       … Однажды, еще в саду Юаньминъянь, Вэй Инло набралась храбрости и спросила, отчего великая вдовствующая императрица не любила ни покойную государыню, ни супругу Сянь.       Вэй Инло ждала вспышки гнева, но свекровь лишь рассмеялась.       — Я не испытывала к императрице Фуча ненависти, глупое ты дитя. Просто она не соответствовала этой должности. Она плохо сделала, что умерла. У императрицы Хойфанара… она сильный противник, но нутро у нее гнилое.       — А я?       — Напрашиваешься на восхваление? Я скажу: ты живая. И в тебе есть страсть, жар души. Ты могла бы быть великой святой и преобразить небо и землю своей силой, но… Супруга Лин тоже весьма хороша.       — Великая вдовствующая императрица видит во мне слишком много достоинств. Во мне нет ни капли святости. Я очень плохой человек.       — Зато хватает ненависти. Инло, святость не равна благостности. Оставь сладкие улыбки Запретному Городу и дыши полной грудью, пока можешь. Больше такой возможности не будет. Скажи, что ты ненавидишь?       — Предательство и вранье.       — И для твоей ненависти двенадцать лет не срок, совсем не срок. Хорошо. Хорошо. Постарайся вспомнить о тех, кого любишь. Без любви в этой жизни нет опоры.       Но супруга Лин не любила никого.       Вышивальщица Вэй Инло любила сестру Инънин и свою госпожу, любила Минъюй, хотя в юности подруга была невыносима.       Чуть меньше, чем их, она любила Фухэна и свекровь, зная, что в нужный час без жалости бросит их в огонь своих целей. Те ничуть не возражали.       К Цзысян она не успела достаточно привязаться, но и это была любовь.       И чем она закончилась?       Своим детям Вэй Инло была скорее старшей сестрой и наставницей, но они принадлежали не ей, а стране и государю.       Своего мужа, императора Цяньлуна, Айсиньгёро Хунли Вэй Инло не любила. Это другое. Она знала его как облупленного, прекрасно представляя, что за умный и холодный человек рядом с ней, она понимала его, как никто другой. Как и государь знал всю ее подноготную, все уловки и хитрости. Им не было нужды притворяться друг перед другом.       Власть… Вэй Инло ценила возможности, которые она даёт. Смешно говорить, но власть лично для себя была Вэй Инло нужна не больше, чем песок в пустыне. Сначала ей двигала жажда мести, после — желание справедливости и стремление защитить Минъюй, но… она слишком хорошо знала одну истину. И ненавидела ее всей душой, больше, чем вдовствующую благородную супругу Юй и ее сына.       «На вершине власти и в смерти ты остаешься один».       Вэй Инло дважды предстоит проверить это на собственном опыте.       При мысли о том, что и после смерти ей лежать рядом с государем (он наверняка отдаст соответствующие распоряжения, а дети, естественно, не посмеют ослушаться) ее охватывает тихий и неудержимый смех.       Вэй Инло сорок пять, она моложава, полна сил, речь ее кипит умом и остроумием, на голове нет ни одного седого волоса, она только начала понимать и любить жизнь, отпустив своих мертвецов, и вот ей уже пора.       Смерть и старость — невежество небес.       Нет. Не так. Смерть — это последний враг и последняя истина.       Она вытирает неуместные слезы и говорит себе, что это была хорошая жизнь.        Вэй Инло не боится встретить тех, кого убила или погубила. Не боится их гнева и ненависти. Больше того, вдовствующей супруге Юй там, где уже нет дворцового этикета, она с удовольствием расцарапает лицо и утопит ее в кровавом озере, а ее драгоценному сыночку отрежет голову.       Если на то пошло, Вэй Инло не верит в богов и ад. Слишком хорошо она знает, что такое жизнь в Запретном Городе, судьи Яньвана после этого — вчерашние ученики, сдавшие императорский экзамен и перепившиеся на радостях.       Всю жизнь она верила в одного единственного человека — себя.       Теперь этой веры недостаточно.       Вэй Инло боится немощи и хвори, превращающей цветущих молодых мужчин и красивых женщин в обтянутый кожей скелет. Брезгливости, которую вызывает изнуренное болезнью тело. Боится жалости в чужих глазах. Боится бессилия.       А больше она не боится ничего.       Первые три месяца жизнь течет как обычно.       Вэй Инло держит свой змеюшник в жесточайшем подчинении, на ходу пресекая две интриги молоденьких наложниц. Дурехи посажены под замок — размышлять о своем поведении и переписывать сочинения о женских добродетелях.       Кашель становится привычным. Вэй Инло время от времени знобит. Ее начинает мучать холод, и тогда, не желая выдавать свою слабость, она кутается в накидки, приличествующие ее положению, шелковые и шерстяные шали из Индии с причудливым узором. Стоят они целое состояние. Никто больше не осмеливается надевать такие. По Запретному Городу ползут недовольные слухи. Наложницы и супруги завидуют красоте ткани, привезённой из чужой земли, и совсем не замечают того, что у императорской благородной супруги Лин слишком ярко блестят глаза, а на щеках проступает болезненный румянец. Женщины чувствуют себя обделенными и пытаются уколоть Вэй Инло побольнее. Вновь говорят о ее нищенском происхождении, о подлости и коварстве.       Вэй Инло давно это не заботит.       За нее неожиданно вступается Ипархан, нрав которой за семнадцать лет не стал тихим и кротким:       — Совсем стыд потеряли, — она говорит, и каждое ее слово бьет, как плеть, — думаете, если человек заболел, его можно сожрать без перца и соли? Вы хуже помоечных собак!       — Наложница Сян, какие гадкие вещи вы говорите!       — Я уйгурка. Мне можно. А вы совсем забыли, кому кланяетесь?! Так я напомню.       — Сестра, — просит ее довольная Вэй Инло, — не будь так строга к тем, кто не столь счастлив, как ты.       — Ты мне не сестра, — без обиняков заявляет Ипархан, — а начальница над этим курятником. Беспорядка я не терпела и терпеть не буду. Лучше уж ты, чем кто-то из этих…       Чем хороша Ипархан — она никогда не снисходила до подлости. Спесь и достоинство не позволяли. Вэй Инло обмахивается веером.       — Разве твоя религия не говорит, что все люди братья?       — На все воля Аллаха, но чем такая родня, лучше быть мне сиротой. Ты черепашьим жиром лечиться пробовала?       Вэй Инло мутит от одной мысли.       На неподобающее обращение к себе она давным-давно не обращает внимания, чего еще ждать от Ипархан? Остальных это приводит в ужас.       Вечером, глядя на тяжёлые кисти и переплетения узоров шали, государь не пытается сдержать неудовольствия.       — Ты меня разоришь!       — Вам так жаль куска шерсти для этой служанки? Неужели дела великой Цин настолько плохи?       — Еще одно слово — и я прикажу снести тебе голову!       — За что?!       — За пораженческие настроения!       Государь и впрямь пытается ее придушить, но это скорее странная прелюдия, предшествующая игре тучки с дождем.       Только пыл государя тут же стихает, стоит Вэй Инло изобразить бурную заинтересованность, а после гонять Сына Неба вокруг ширмы с золотыми цветами.       — Опять испортила мне все удовольствие.       — Ваше величество, — смеется Вэй Инло, — идите ра…       Она не успевает договорить. Ее сотрясает приступ кашля такой оглушительной силы, что, кажется, легкие вот-вот прорвут ребра и вывалятся наружу комком синеватой слизи. Она теряет сознание, захлебываясь в пошедшей горлом крови. Первое, что она видит, проснувшись, — это лица государя и лекаря Е.       — Не смей больше так меня пугать! Вэй Инло, ты что, мало сжила своих врагов со свету?       У Вэй Инло шумит в ушах от злости на свою слабость, на свое больное тело. Как оно вообще смело ее подвести.       У нее дрожат руки. Значит, никакой вышивки сегодня.       — Боюсь, что эта женщина мне не по зубам.       — Всему надо учить. Женщина, верблюда едят по частям. Твоя болезнь — верблюд. И благодари богов, что ты можешь есть его мясо с солью!       Государь уходит, отвесив верному Ли Юю пинок под зад, а лекарь Е заставляет ее выпить жэньшеневый отвар:       — Государь очень настойчив.       Говоря иначе, упрям, как любой муж, не желающий терять ставшую привычной жену. Вэй Инло пьет, не чувствуя вкуса.       С того дня ее начинают поить молоком ослиц и верблюдиц с кедровыми орешками. Вэй Инло терпеть не может его жирный, противный до невозможности вкус, но терпит — как и сеансы иглоукалывания, и новую, по варварской моде, неудобную сидячую постель, и неизбежные изменения многолетних привычек, и множество пилюль, лекарств и притираний.       Она еще не все сделала.       Ненадолго лечение помогает. Служанки и наложницы, распустившие было языки и предвкушавшие торжество пополам со злорадством, после лишения жалования и порки прячутся по углам. О недомогании императорской благородной супруги Лин отныне говорят тихо. Иносказаниями.        Вэй Инло возвращается к беседам и наставлениям своей преемницы.       — Тебя должны бояться, — объясняет она супруге Хуа, — настолько, чтобы боялись самой возможности наказания. Не давай им послаблений.       — Я поняла и не подведу вас.       Супруге Хуа тридцать один год. Дочь ученого, она вошла в Запретный Город еще при предыдущей императрице, а родилась в тот год, когда Вэй Инло только начала свое долгое восхождение. С самого начала эта женщина старалась не лезть в слишком большие дрязги и не поддерживать ни тех, ни других. Супруга Хуа никогда не искала покровительства или дружбы благородной супруги Лин, но и враждовать не пыталась. Она красива, но красотой в Запретном Городе никого не удивишь: сюда даже служанок отбирают миловидных. На супругу Хуа, на ее утонченную без приторности красоту хочется любоваться. Ее нежные, как лепестки пиона, губы просят поцелуя, и Вэй Инло охватывает шальная мысль: закрутить роман напоследок и оставить государю на добрую память ветвистые рога.       А что, ему бы пошли, тем более, такая женщина рядом! Кто бы посмел осудить Вэй Инло?       Кстати, о святошах.       — Добейся уважения великой вдовствующей императрицы.       — Разве она не покидает свой дворец все реже и реже?       — Неважно. Она все еще мать народа и государя.       Лекарь Е говорит, что свекрови осталось не так много, но Вэй Инло знает: великая вдовствующая императрица еще всех переживет.       — Благодарю старшую сестру.       Вэй Инло приказывает принести расходные книги и рассказывает, чем обеспечивается и живет Запретный Город. От предшественницы, от императрицы Хойфанара ей достался отлаженный механизм, работающий как заморские часы. Она не только ничего не испортила, но и довела многие задумки до ума. Здесь ей не в чем себя упрекнуть.       Супруга Хуа ловит каждое ее слово.       — Могу я узнать, отчего старшая сестра вошла во дворец?       — Что за вопрос: из желания служить Сыну Дракона.       — А на самом деле?       Давно уже не осталось в Запретном Городе людей, помнящих, как Вэй Инло чистила ночные горшки. Здесь живут и умирают быстро. Очень быстро. Те служанки, что остались в живых, либо вышли замуж, либо помалкивают и сплетничают тайком от тысячеглазой супруги Лин.       — Я хотела справедливости и мести. А ты?       — Родители сказали мне идти, и я пошла. Я ни на что не рассчитывала. Позже… я поняла, зачем живу, но старшей сестре следует поберечь себя. Мои рассказы покажутся ей слишком скучными.       — Вот как… Почему?       — Моя жизнь и мои обстоятельства слишком заурядны для Запретного Города.       Лицо у супруги Хуа — камни под спящей водой.       Когда-то Вэй Инло хотела себе такое же. Нет, другое. Милое и безмятежное, как у покойной наложницы Шунь. Как бы с ним было удобно творить злодейства. Чэньби это, правда, не сильно помогло…       — Довольна ли младшая сестра своей жизнью?       Опасный вопрос, на который следует спокойный и уместный ответ супруги Хуа:       — Младшей сестре нечего больше желать.       — Какие твои любимые цветы? Орхидеи?       — Камелии. Но мне их некуда ставить.       — Это не страшно. Красные или белые?       — Розовые.       Вэй Инло решает вышить в подарок преемнице полотно с камелиями и бабочками. Да, так и сделает. Это будет хорошее прощание.       Они ещё сидят над расходными книгами, как из дворца свекрови приносят в дар нефритовые четки, сборник сутр и лекарства.       — Великая вдовствующая императрица сказала, что будет молиться о здоровье императорской благородной супруги Лин.       — Императорская благородная супруга благодарит государыню за оказанную милость.       В сборнике сутр ногтями подчеркнуты слова «уходить» и «дворец». «Инло, — почти слышит она слова свекрови, — ты никак собираешься нас бросить? Немедленно лечись и выброси эти глупости из головы! Ты что же, собираешься осиротить великую Цин?»       Императорская благородная супруга Лин качает головой. Великая вдовствующая императрица ее простила, особенно после того, как второй сын Вэй Инло сгорел от крупа, но простила — не значит забыла.       Той ночью ей снится плещущиеся у порога воды Юндинхэ, долгий дождь и нежный голос:       — Мы тебя ждем, сестричка. Поторопись.       Вэй Инънин, вышивальщице Амань, навеки двадцать. Вэй Инло часто думала, как бы сложилась их с сестрой судьба, не прерви ее жизнь похоть принца Хэ и трусость его матери. Инънин была тихой и ласковой, скорее всего, она бы дослужила до двадцати пяти лет и в положении общей любимицы вышивальной мастерской стала бы наследницей тетушки Чжан, либо покинула бы это место.       Но все сложилось, как сложилось.       Вэй Инло кладет голову на любимое плечо, и по-дурацки, хлюпая носом, как девчонка, говорит:       — Подождите еще немного. Старшая сестра, скажи, ты довольна, твой дух спокоен?       В глазах сестры благодарность и упрек, а руку она сжимает совсем как живая.       — Инънин благодарна сестре, но меня печалит то, что ты с собой сделала. Инло, не надо так. Эти люди того не стоили.       Горло сводит от гнева.       — Ты стоила. Сестра, я никого не оставила безнаказанным.       Вэй Инло заходится в кашле. Сестра развеивается, как туман.       Утром она долго сплевывает кровавые сгустки и пытается замыть красные следы на простыне. Ее тело словно само себя сжигает, как феникс в погребальном костре.       По Вэй Инло будто промаршировала императорская армия. Молоко верблюдиц уже почти не помогает, как и резко пахнущие травы в курильнице для благовоний. Пролежав два дня в постели, она становится деятельна и за четыре месяца выводит на чистую воду целую банду подворовывающих евнухов. Они научились хорошо прятать, заметать следы и заполнять бумаги о порче дворцового имущества.       Заскучавшее управление исполнения наказаний принимает их как дорогих гостей и обещает сделать пребывание в застенках незабываемым. Евнухи падают на колени, причитают и говорят, что это их тёмная сила попутала, и просят пощадить негодных слуг, куда же без этого. Увидев среди несунов собственного племянника, Ли Юй явно хочет провалиться под землю. Государь не знает, смеяться ему или злиться.       — Если я скажу тебе распутать заговор стран запада, ты, разумеется, это сделаешь…       — А он есть? — спрашивает она, невинно блестя глазами.       — Найдем.       — Ну, если вы выделите мне в помощь супругу Хуа… Кого вы желаете выслать? Англичан? Французов?       — Немцев.       — Они же нищие!       — У них кошмарная музыка. Вэй Инло, ты что, смеешь обсуждать мои решения?!       Вечер этот заканчивается в постели. Надолго их не хватает, годы уже не те. К счастью, государь вспоминает, что у него есть язык и десять пальцев. А правила гарема… ему и ей они всегда были не указ. Слишком уж его величество любит плохих девочек, даже когда им под пятьдесят.       — Вэй Инло, только попробуй умереть!       — Я бы с радостью не пробовала, но мои преступления допекли Янь-вана.       — Пусть уводит чужую жену, а не мою. Пойдешь в императрицы?       — Нет. Тогда я умру в два раза быстрее. Это же сплошные обязанности и никакого удовольствия.       — Не забывайся!       — Ах так! — она хватается за подушку. — Защищайтесь!       Бурная ночь переходит в не менее бурную потасовку, которая, однако, чуть не убивает ее приступом. Приходится посылать за лекарем Е, вердикт которого беспощаден:       — Императорской благородной супруге Лин показан полный покой и воздержание.       — Можно ли сделать что-нибудь еще?       Государь злиться, но, кажется, всерьез встревожен. Отныне болезнь больше не кажется ему выдумкой. Прежде чем ответить, Лекарь Е что-то считает в уме, но супруга Цин, которая теперь довольно часто приходит к Вэй Инло вечерами, подает голос первой:       — В странах Запада говорят, что течение этой болезни может облегчить свежий морской воздух и поедание винограда.       На море Вэй Инло едет, но лишь спустя пять месяцев. До этого им с супругой Хуа приходится и впрямь распутывать заговор иностранных держав. Работать с ней — сплошное удовольствие: людей эта женщина понимает превосходно, быстро учится и перестраивается, с легкостью отбрасывая предрассудки. А как она меняет маски, оставаясь при этом собой! Первый раз Вэй Инло жалеет, что не родилась мужчиной. Тогда бы она просто женилась на супруге Хуа, занимаясь с ней вышивкой и расследованиями, а не всеми этими глупостями.       Супруга Хуа тонко ей улыбается:       — Ах, сестра, отчего мы не встретились и не узнали друг друга раньше?       Вэй Инло чувствует себя маменькой, пытающейся на краю могилы повыгоднее пристроить любимую дочку. Не стесняясь, она расписывает государю достоинства супруги Хуа, ее ум, безупречный такт и чутье. Все то, чего так недоставало ей в первые годы в Запретном Городе.       Под конец государь не выдерживает:       — Вэй Инло, у меня такое чувство, что ты сватаешь меня постороннему мужчине!       — Женщине.       — Неважно! Расхваливаешь ты ее не как женщину, а как царедворца!       Упустить возможность в очередной раз уесть государя — ну уж нет!       — Государь, я не могу расхваливать супругу Хуа как женщину, ведь я с нею не спала.       — Замолчи, бесстыжая! Как я тебя столько лет терплю? Сделай уже это, наконец, но так, чтобы я не знал.       — Ваше величество, в мои годы пора уже подумать о душе, а вот лет на десять раньше…       — Молчи!       Государь не хочет ее слушать, не хочет признавать, что болезнь неизлечима. Он слишком привык к тому, что от его упрямства падают ниц горы.       Лишь слова лекаря Е о воздержании не дают ему пуститься во все тяжкие.       Итог расследования печален: французского посла выдворяют со всеми чадами и домочадцами, а ведь Вэй Инло так нравился этот остроумный господин и его роскошные усы! И вообще, на этого носача посмотреть было приятно, не говоря уж про его красавицу-жену. Такая шея, такие плечи, засмотреться можно!       Но государь неумолим. И не станет терпеть наглость молодого короля западных варваров.       — Что о себе мнит этот сопляк?!       За распутанное расследование Вэй Инло награждают очередной великой картиной, нефритовыми браслетами, шелком и… девчонкой-кружевницей, которая едва говорит по-китайски, шарахается от собственной тени и всего боится.       — Будь любезна, — говорит ей государь перед отправкой на юг, — сделай из этой мартышки человека!       Девчонка, а зовут ее Луиза (ужасное имя), приходится племянницей портному бывшего французского посла. Вэй Инло приводит ее в чувство тремя короткими затрещинами, а после принимается стращать, драконить и чередовать это с лаской и заботой. Девица Лу так благодарна за спасение своей жизни, что с радостью принимается учить и сложнейший язык, нещадно коверкая звук «р», и свою новую госпожу — плетению кружев. Ремесло занятное и превосходно успокаивает.       В поездку на юг Вэй Инло провожают ритуальными пожеланиями здоровья и тысячи лет жизни. Евнухи твердят затверженные слова, наложницы прячут радость в глазах. Супруга Хуа низко кланяется ей и государыне:       — Я обещаю старшей сестре исполнять свой долг, заботиться и государе и беречь покой Запретного Города.       — Супруга Хуа, поднимитесь.       В дороге и в приморском дворце Вэй Инло досадует, что глаза уже не те и устает она быстро, но каждое утро неизменно надевает придворное платье, просит сделать себе прическу и украсить ее убором дяньцзы. Она весела и любезна, и только что не поет, как птичка.       …. С каждым днем в груди болит все сильнее.       Не говоря о том, что она худеет и, кажется, скоро начнет вываливаться из платьев. Похоже, о красивой и благопристойной кончине остается лишь мечтать. Грудная хворь — это как разбитый параличом отец, который подчиняет себе жизнь всего семейства. Хочешь не хочешь, а все пляшут вокруг него.       Одни боги знают, какое бешенство чувствует императорская благородная супруга Лин после очередного приступа, исполнительно глотая гадкие порошки. На ее столике выстроилась целая армия.       Лекарства не лечат, а лишь не делают хуже.       Вэй Инло знает, что ее ждёт, а потому позволяет себе быть счастливо беззаботной и радоваться каждому часу.       Она все равно умрет, так смысл переживать о том, что уже случилось?       Вместо этого она слушает рассказы своей новой служанки. Девица Лу рассказывает о дальних странах, о мантильях и блондах. Она же учит Вэй Инло вышивке родной земли, на ее вкус, слишком уж простой. Сплетни девица Лу пересказывает также хорошо, как шьет и плетет кружева. Особенно от нее достается предыдущему королю, который обижал добрую королеву и тащил себе в постель даже шлюх.       — Его последняя фаворитка — это же ужас что такое! Бедная дофина, годами терпеть возле себя эту мерзавку! Неудивительно, что ее арестовали.       — В самом деле, почему бы вашему королю, если уж он не может ограничиться одной женщиной, не поступить, как честный человек и не устроить себе гарем, где у каждой наложницы и супруги есть свои права, обязанности и статус?       Девица Лу в ужасе прикрывает рот руками.       — Что вы, госпожа, грех большой! Римский папа этого не одобрит и от церкви отучит!       Для Вэй Инло все эти короли и папы реальны не более, чем фея Чанъэ со своими кроликами.       Она откладывает подушку с плетением и долго прокашливается.       — Принеси мне чай. Не расплескай по дороге.       За окном приморского дворца бушует непогода. Ночью, вопреки ожиданиям Вэй Инло, ей снится не государыня, а Цзысян.       — Тебе было страшно?       Цзысян надувает губы и задирает нос.       — Скорее больно и унизительно. Инло, я так скучала! Ты теперь почти государыня. Как думаешь, нам позволят видеться чаще?       — Пусть только попробуют запретить!       Утром во дворец приезжает не гонец, а сын. Юнъянь едва сдерживает слезы.       — Матушка… супруги Цин больше нет.       — Отравили?       — Сердце.       Вэй Инло кажется, что ее вот-вот начнет сносить ветром.       И это во времена, когда ей так нужно умение стоять на обеих ногах!       Мерзкая, отвратительная слабость!       У наложницы Цин… у супруги Цин всегда было слабое сердце. Поэтому она и не лезла в дрязги и свары, берегла себя. Вэй Инло отдала сына ей на воспитание не только потому, что хотела получить себе союзника в борьбе с императрицей Хойфанара, но и потому что желала защитить детей и обеспечить им надежный тыл. Что им могла дать мать — бывшая служанка, за которой не стоял могущественный род? Наложница Цин и великая вдовствующая императрица — совсем другое.       Вэй Инло думала, что супруга Цин переживет ее надолго.       Она обнимает сына, который искренне любил обоих.       — Можешь поплакать в меня.       — Матушка!       — Другой возможности не будет.       Юнъянь, который выше ее на полторы головы и с детства стыдился сильных чувств, рыдает, уткнувшись ей в плечо.       Вэй Инло гладит его по голове.       Из всех сыновей государя Юнъянь не самый умный и талантливый, но так и править не ему. Это ее сын, любимый мальчик, а для Вэй Инло главное, чтобы дети, пока это возможно, были здоровы и благополучны.       — Супруга Цин была хорошим человеком.       Больное сердце — мгновенная смерть без боли и мучений. Вряд ли супруга Цин что-то поняла и почувствовала.       Вместе с сыном Вэй Инло передает вышивку и в очередной раз переписанные письма его сестрам и младшему брату.       — Веди себя хорошо и не приезжай больше.       — Матушка!       — Я хочу, чтобы мои дети запомнили меня веселой и счастливой, а не тенью.       — Матушка, — Юнъянь шмыгает покрасневшим носом, — отец спрашивает, не согласитесь ли…       — Нет.       — Он расстроится.       — Какой ужас, а сколько он расстраивал в этой жизни меня?       — Матушка, отец придет в ярость!       — В таком случае передай его величеству: если после смерти он попробует возвести меня в императрицы — клянусь ножницами, наперстком и павлиньими нитями, я начну ему сниться, жужжать над ухом и мешать встречаться с Сян-фэй или заглядываться на этого красавчика из клана Нюхулу… как его, Хэшэн?       Сын яростно сопит, сделавшись еще больше похожим на отца.       Юнъянь терпеть не может Нюхулу Хэшэна.       «Вэй Инло, — почти слышит она полный негодования голос, — мелочная, мстительная женщина. Значит, тебе можно ронять свои бесстыжие глаза в вырез на платье жены французского посланника, а мне оказывать поддержку скромным и красивым юношам Поднебесной нельзя?! Да тебя убить мало!»       Его величество иногда сам как ребёнок. Юнъянь откланивается.       — Скажи отцу, чтобы был счастлив и хоть на старости лет ни в чем себе не отказывал.       Сын оборачивается, глядит с понимающей насмешкой.       — Простите этого недостойного сына, матушка, но услышав эти слова, отец впадет в неистовство, начнет кашлять кровью, потребует воскресить вас, чтобы…       — Подарить мне белый шелк? Юнъянь, ты что же, думаешь, твой отец не придумает ничего любопытнее? Езжай. И передай привет сестрам.       Вэй Инло остаётся одна.       В положении любимой супруги императора есть множество преимуществ. Например, государь уважает ее уединение и дает уйти с достоинством. Императрица была бы на виду у всех, и ей пришлось бы терпеть бесполезное лечение и обряды и видеть каждый день надоедливых людей…       Вэй Инло хочет напоследок насладиться виноградом, солнцем и свободой, которой у нее никогда не было. Теперь нет нужды поддерживать огонь влечения к себе и держать оборону, храня сердце неприступным.       Да и что осталось от ее сердца?       Волны за ее окном шепчутся все громче.       Ночами Вэй Инло видит давно ушедших людей. Не все из них благостны и любят ее. Императрица Хойфанара, даже храмового имени не удостоенная, ничего не говорит, а только смотрит с торжеством. Вэй Инло это веселит.       — Ваше величество, уж не думаете вы, что я вас боюсь? Что нам делить на том свете? Хотите быть главой шести дворцов — пожалуйста, избавьте меня от этой скуки.       — Я не злорадствую, Вэй Инло. Я предвкушаю.       — Вам что, мало одной супруги Чунь?       — Для завоевания мира? Да.       Вэй Инло просыпается с колотящимся сердцем. Ночное одеяние можно выжимать.       У Хойфанара Шушэнь получилось страшное: Вэй Инло вздрагивает от ужаса и теперь хочет жить вечно, жить любой ценой, чем вот так…       Глупости. И императрица Хойфанара, и остальные — плод ее расстроенного воображения.       С того дня Вэй Инло начинает таять, как свечка. Она много спит и гуляет вдоль берега моря, собирает ракушки и гальку, смотрит, как багровый диск солнца окрашивает воду в цвет крови, цвет заморского вина... Слова лекаря Е неутешительны:       — Госпожа у последней черты. Если ваши страдания станут невыносимы, я могу…       — Благодарю. Подождем.       Среди трав лекаря Ё есть и такая, которая вызывает мгновенную остановку сердца. Она есть, но Вэй Инло не спешит выпить отвар.       Несмотря на изматывающий кашель, боль в груди и худобу, она не может вот так просто взять и проиграть.       Приступы становятся все сильнее, и чем дальше, тем больше они похожи на пытку, после которой Вэй Инло чувствует себя совершенно разбитой.       У нее почти не осталось сил, и начали выпадать волосы… Хоронить ее точно придется в парике.       Служанки пытаются спрятать от неё зеркала, и тогда Вэй Инло первый раз в жизни обещает выпороть бестолковых девиц и поставить на битый фарфор. В гневе она смотрит на свои ставшими почти прозрачными руки.       Да какими уж прозрачными, сплошь костлявые мослы. Голос ее, однако, звучит сурово.       — С ума сошли!       — Госпожа, — служанки плачут и шмыгают носами, — вы ведь такая красивая были… Мы не хотим, чтобы вы расстраивались!       — Слышать ничего не желаю. Вам что, давно не поручали тяжёлой работы? Вперед на кухню, перебирать просо. И только попробуйте убиться, когда я….       — Госпожа!       Последним человеком, которого она видит, становится Солунь Хайланча. Бывший воздыхатель Минъюй теперь гоняет молодых дворцовых стражей и рассказывает о делах Запретного Города, о возвышении супруги Хуа, об осложнении после родов старшей дочери Вэй Инло, отводя при этом глаза.       Погодите, ее что, жалеть вздумали? Солунь Хайланьча, что, из ума выжил?       Ну да. Жалеет. Не ее, понимает Вэй Инло, а себя, пережившего и похоронившего любимую женщину, ближайшего друга и теперь вот ее.       У имперского стража Солунь — верного помощника его величества — есть право на эту нежную жалость того, кто остается совсем один.       — Супруга Лин, ваш внук чувствует себя хорошо. Ваша дочь обязательно поправится.       Вэй Инло знает, что это ложь.       Еще одна нить, связывающая ее с жизнью, обрывается.       — Что я могу для вас сделать, имперский страж Солунь?       — Скажите Фухэну, что он дурак.       — Скажите сами.       — Вас он послушает, а меня пошлет гонять комаров.       — Больше ничего?       — Скажите Минъюй, что ей недолго ждать.       Удивительно порой вершатся судьбы: имперский страж Солунь, красавец и любимец женщин, сначала много лет ждал Минъюй и ее освобождения от службы, а после ее смерти… после самоубийства подруги он уперся и не женился. Любить только одного женщину или только одного мужчину — что может быть хуже?       — Это запросто.       Солунь Хайланча отдает ей драгоценную смолу для благовоний.       — Супруга Хуа просила передать. Для лучшего сна.       Для устранения мешающей соперницы — слишком грубо. Или… или наоборот, это помощь друга и последнее милосердие?       Вэй Инло — старая сентиментальная черепаха. Она давно не верит в людей и в лучшее. Достаточно прожить в Запретном Городе год, и от твоих иллюзий не останется и следа. Она не верит в людей, но в супругу Хуа — еще как.       Запретный Город теперь в надежных руках.       — Поблагодари ее от меня. Больше благородная супруга Хуа ничего тебе не сказала?       — Сказала, что любит ваши камелии, которые только что не пахнут. Государь к ней хорошо относится.       — И ладно.       Перед сном Вэй Инло заверяет завещание печатью.       Сегодня хорошая ночь, чтобы подвести итоги. Даром что приступы не беспокоили ее уже три дня. Скверный знак. Следующий, Вэй Инло знает, окажется такой силы, что она уже не встанет, только пролежит в агонии сутки, царапая себе грудь и лицо от невыносимой боли. Это как задыхаться и тонуть на суше разом.       Приступим.       Девицу Луизу Пелетье она нижайше просит вернуть на родину, как только та закончит обучать мастериц Запретного Города. Она также просит щедро наградить бойкую француженку и до конца жизни за службу считать поданной Сына Неба. В том, что эта девчонка, в отличие от прямой, как палка, Чжэньчжу, легко устроит свою жизнь, сомневаться не приходится. Вэй Инло просит отпустить ее и выдать замуж       Лекарю Е она жалует редкие книги и травы.       Чтобы принять ванну с лепестками цветов и растереть благовония, уходит не так много времени, как и на то, чтобы надеть любимое платье с летящими журавлями. Белые фигуры птиц на черном поле платья обещают свободу и счастье. Вэй Инло распускает волосы и зажигает курительницу для благовоний. Сладковатый дым плывет по комнате.       Вэй Инло знает, как он называется. «Нежная смерть».       Напоследок она смотрит в зеркало. Хороша. По-прежнему хороша, несмотря на то, как вымотала ее болезнь. Будь она мужчиной или супругой Хуа, Вэй Инло непременно бы предложила поиграть себе в тучку и дождик.       Она ложится в плен подушек и засыпает.       Утром дворец наполнят плач и стенания, а ее положат в гроб и отвезут в усыпальницу великой Цин.       Но это все остается далеко позади. Не здесь.       Перед ней лежит портовый рынок после горячего дня, на удивление чистый. У причала стоит готовая к отплытию лодочка.       Вэй Инло подбирает одежды и идет вперед. Боль в легких, непрерывно терзавшая ее два последних года, отступает. Ей как будто снова пятнадцать, и впереди вся жизнь, и все еще жива сестра…       Она оглядывается. Меньше всего это место похоже на царство мрачного Яньвана. Это скорее озеро или огромная река, противоположного берега не видать. В чистой темно-синей воде тонут звезды и луна, на поверхности распускаются лотосы.       — Удивлена?       В лодку с громких плюхом садится Минъюй, которая аж лучится самодовольством. Не поколотить ее веслом нет ни малейшей возможности.       — За что?!       — За все хорошее! Ты почему молчала?!       — А что ты могла сделать?       Признавать чужую правоту неприятно. Вэй Инло дуется.       Пока не слышит нежный голос:       — Инло, Минъюй, не ссорьтесь. Что вы как маленькие?       К государыне в белых одеждах прижимается смышленый и красивый мальчик. Будь воля Вэй Инло — она бы затискала этого ребёнка за обе щеки, но вряд ли государыня одобрит такие вольности.       — Простите нас, — винится она, — мы больше не будем.       — Езжайте.       Нет, так нечестно: обрести и сразу же потерять! Вэй Инло на это не подписывалась.       — А вы?       — Мы с Юнцуном подождем… кое-кого.       Вэй Инло могла бы много чего сказать про то, что государь наверняка доживёт до нового века, что точно не оценит такой преданности и верности, но молчит.       — Фухэн ждет тебя.       — Хорошо. Я, конечно, обещала защищать его в следующей жизни, но прежде хорошенько поколочу!       Лодка отходит от причала и плывет по озерному небу. Нехорошо брать чужое, но Вэй Инло, не стыдясь вообще ничего, тащит себе в лодку лотосы и целуется с карпами. Раз уж ада нет, а ей не положены вечные муки, глупо упускать возможности.       Минъюй плещет ей в лицо водой:       — Жалеешь, что так рано?       — А, так ты хотела видеть меня старой, седой, морщинистой и беззубой? Ну и вкусы у тебя, Минъюй!       — Бессовестная, совсем бессовестная!       Над озером несутся песни и смех, на голове у Минъюй оказывается венок из водяных лилий. Луна широко освещает их дорогу, лодка уплывает все дальше за горизонт. Страха нет, есть только жажда новых приключений и неизведанного.       Благовоние в курильнице догорает.       Императорскую благородную супругу Лин и в самом деле похоронят в гробнице великой Цин, рядом с ее госпожой, императрицей Фуча. Преемница Вэй Инло, теперь уже благородная супруга Хуа, выдержит траур, затянет удавку на чужом горле и живо научит весь Запретный Город послушанию. Императора она будет любить, как родного отца, и с лёгкостью простит шашни с молодым и красивым фаворитом по имени Хэшень.       В конце концов, чем бы дитя не тешилось.       Меньше чем через четверть века государь ляжет точно между императорской благородной супругой Лин и императрицей Сяосяньчунь.       Тогда новый император, сын Вэй Инло, взявший себе девиз правления Цзяцин, посмертно возведет мать в императорское достоинство и даст ей храмовое имя Сяоичунь.       В том же десятилетии бывшего французского посланника и его красавицу жену познакомят с мадам Гильотиной.       Через сто тридцать лет, в новый, иной век в усыпальницы великой Цин ворвутся озлобленные, полные ярости люди. Они осквернят могилы императора и его жен, вышвырнут на камни старые кости. В отчетах отметят, что останки императрицы Сяоичунь сохранились на удивление хорошо.       Дальнейшее — тайна. Люди, содеявшие такое, долго не проживут: безжалостный век перемелет их кости в пыль, невзирая на имя и звание. От них самих не останется ни лиц, ни имен.       Вэй Инло все же сбежит из Запретного Города. На своих условиях.