Она рядом

Джейме с трудом удается разлепить глаза. Семеро, как же давно он не спал всласть, как же ему осточертел этот плен, - и усталость берет свое, он едва удерживает равновесие, когда девица Тарт грубым рывком поднимает его на ноги. До его правого уха доносится ее тихий теплый выдох. Одно мгновение близости, выверенное, короткое – и она отпускает его предплечье, отступает. Пекло тебя задери, этого слишком мало. Слишком мало, чтобы он успел выхватить ее меч. Если так пойдет и дальше, если он не найдет возможности набраться сил, если он не найдет причины ей подойти ближе, никакого побега не получится. - Пора идти, - бурчит она себе под нос, избегая смотреть ему в глаза, и Джейме вновь окатывает волной раздражения. Они вместе уже третьи сутки. Его уродливая конвоирша все время рядом, плетется сзади, не отводя от него напряженного взгляда – Джейме чувствует его затылком. Он пытается прощупать почву: эта ошибка природы не реагирует на его колкости, крайне неохотно отвечает на вопросы, не может поддержать ни одной нейтральной темы, чтобы не цыкнуть пренебрежительно - «Цареубийца». Тогда он предпринимает отчаянную попытку – и хотя одна мысль заставляет его скривиться от отвращения, он должен попытаться. Он соблазняет. Ладно, нужно признать, он почти не помнит, как это делается. Он никогда и не знал. Та единственная, которую он любил и желал больше всего на свете, не покорялась ни сладким речам, ни будоражащим кровь намекам: Серсея всегда знала, чего хотела, и брала это сама. В конце концов, едва она оформилась, как женщина, она захотела Джейме – с такой же бесконтрольной силой, с которой он хотел ее, и он был счастлив. Другие женщины были ему не нужны, хотя и пытались неумело намекать ему на свою благосклонность. Но если это недоразумение в доспехах необходимо было соблазнить, чтобы выбраться… что же… Джейме просто обязан попытаться. Ради Серсеи. В конце концов, даже внутри самой отталкивающей уродины внутри живет нежная дева, охочая до ласки. Все, что ему нужно, - чтобы она подошла ближе и освободила его руки. Впрочем, даже подойти ближе хватило бы. - Не заинтересована, - невозмутимо отзывается она, когда он предполагает, что способен одолеть ее - и овладеть ею. Он чувствует азарт, подогревающий кровь, наблюдая за ней искоса. Когда она умывается в реке, он говорит единственное, что может сойти за правду: - Тебе идет румянец, женщина. Она оставляет это без ответа. Когда она предает трактирных шлюх земле, в один момент коротко охнув от напряжения, он задумчиво произносит – и снова не лжет: - У тебя приятный голос, женщина. Я бы, пожалуй, послушал еще твоих охов и стонов. Она фыркает – и в этом звуке нет ни кокетства, ни намека на расположение. И жестом указывает ему идти дальше. Когда ему хочется по малой нужде, она угрюмо следует за ним, вызывая у него напряженный смешок: - Я смотрю, мы становимся все ближе... И расправившись с завязками, он приспускает штаны – резко и бесстыдно, поворачивается к ней, демонстрируя свое тело, изучает ее лицо. Но на нем нет заинтересованности – она равнодушно смотрит в пол, игнорируя его наготу. Все так же держится от него подальше. Когда она ловко тушит догорающие угли, чтобы не привлекать к месту их ночлега лишнего внимания, он протягивает к ней связанные руки, едва скрывая отчаяние: - Ночь холодная, женщина. Но мы могли бы согреть друг друга… Стоит ему поймать ее разочарованный взгляд, все встает на свои места. Высказанные слова оседают на языке горькой тяжестью, кажутся посторонними, бесчестными. Ее глаза напротив темны в сумерках, но он помнит их извечное выражение – твердости и наивности, какой-то глупой доблести. Глаза достойной и благородной женщины. Глаза девицы, не знавшей ласки мужчины. Разве могла она согласиться на это?.. - Прости, - говорит он впервые за все их путешествие. Кажется, впервые за долгое время, считанный раз за всю его жизнь. – Это было неуместно. Она не отвечает и на это. Возможно, она даже догадалась, какую игру он ведет. Но когда она делит оставшийся хлеб пополам, ему кажется, что она не держит на него зла. Когда он засыпает, последнее, что он видит, - это ее сгорбленный силуэт, склонившийся над мечом. Она и его шанс на возвращение рядом, но все же он не сможет дотянуться. *** Ее слабость открывается ему на следующий день, и он глубоко разочарован в самом себе: надо же было быть таким дураком. Верность клятвам, сомнительным лордам и леди, милость к падшим женщинам и мирным старикам… Ее уязвимость – жалость. Большое и глупое сердце. Оттого так просто оказалось притвориться обессиленным, вынудив ее склониться над ним, подставив меч под его руку. Резким, уверенным движением он обрубает веревку, которой привязан к ней, и, наконец, чувствует свободу. Сапфировые глаза напротив лучатся какой-то детской обидой, и он не может сдержать улыбки. Кто тебе сказал, что мы будем играть по правилам, женщина? Они сходятся в бою, и это упоительно. Сражаться с Бриенной оказывается сложно, будоражаще, это вызов, это испытание, это восторг. Их мечи встречаются с почти радостным звоном, как старые друзья, и Джейме сам не может удержаться от того, чтобы не подначивать ее. «Она – враг», - напоминает он себе, когда она ловко отражает его удар. - …потому что я собираюсь убить тебя, - предупреждает он, стараясь погасить в себе невесть откуда взявшееся уважение к этому несуразному воину. «Она – никто», - думает он, когда она сбивает его с ног, но стремится подняться как можно скорее, чтобы продолжить. Однако когда перед ними появляются Бравые ребята, он отчего-то загораживает ее собой. И сам не может себе объяснить этот порыв – она не дева в беде, она не беспомощна. «Она невинна», - приходит на ум, хоть он и видел, как эта святая невинность одолела и убила троих северян со свирепостью, вызывающей опаску. Когда их усаживают на лошадь – связанных спиной к спине, в Джейме отчего-то поднимает голову липкий страх. Локк неуправляем и очевидно жесток. Определенно, не лучшие попутчики. Да и пункт назначения не внушает ему оптимизма. И упрямая ослица все еще рядом. Джейме чувствует ее спину своей. *** Когда меч отсекает его кисть, мир взрывается в одной сплошной агонии, его заливает алым, заполняет черной, густой пустотой, и он слышит свой крик будто бы издалека. На фоне нечеловеческой, страшной боли в руке, когда Локк прижигает его культю, сорванное горло не ощущается вовсе. Спустя какое-то время он приходит в себя, и боль безжалостна к нему, оттого он снова и снова спасается небытием. В этой бесконечной череде лихорадочных грез и невыносимой реальности, в которой он отныне калека, нет мыслей, нет ощущений, нет ничего – кроме желания, чтобы это все закончилось. И руки женщины, несмело прикасающейся к его покрытому испариной лбу, дарующей прохладу. Джейме не открывает глаз, только с отстраненностью мертвеца понимает, что она все еще рядом. И он этому почти рад. *** Когда все это ужасное, унизительное и омерзительное путешествие позади, Джейме выдыхает с облегчением. Русе Болтон кажется ему разумным человеком, и если Джейме удастся удачно разыграть карты, то у него есть шанс на спасение. Ну или хотя бы относительную безопасность. Он спускается в бани, чтобы, наконец, смыть с себя этот невыносимый смрад, вернуть себе себя – Золотого льва Ланнистеров. Льва без лапы – приходит на ум, когда он косится на культю, и он горько улыбается. В одной из купален он замечает знакомую фигуру – и, не испытывая сомнения или стыдливости, идет туда, сбрасывая опостылевшую одежду. Бриенна замечает его, пытается прогнать, суетится под его насмешливым взглядом. - Не волнуйся - не заинтересован, - насмешливо бросает он, памятуя об ее отказе в лесу. На ее лице таится то ли недоверие, то ли истинно девичья обида на его слова, она уязвлено прижимает колени ближе к себе, обнимает их руками, избегает его взгляда. И это зрелище его веселит и… будоражит. Отчего-то - волнует. Обычно равнодушный к чужим прелестям, он реагирует только на Серсею, на ее тело, и одного только взгляда достаточно, чтобы он стал твердым, готовым к тому, чтобы ублажать ее, быть с ней. Но здесь – иное. Перед ним невинность и чистота – нагие, растерянные, и есть в этом что-то… что примиряет Джейме с ее странной внешностью. Он растерянно думает, что ее нельзя назвать уродиной, и от этой мысли некомфортно, душно – он был к ней несправедлив, называя чудовищем. Да, она не красива, но по-своему интересна, по-особенному примечательна. - Вытащи меня, если я потеряю сознание, - бросает он небрежно, и в голове уже ощущается непривычная тяжесть, пульс стучит у висков. – Не хочу быть первым Ланнистером, утонувшим в ванне. - Почему это должно меня заботить? – отзывается она, загнанным зверем прижавшаяся к бортику ванны, и он не может сдержаться, отвечает резко, бьет по больному – сам не понимая, отчего. Стоит ему упомянуть Ренли, она встает перед ним, обнаженная, отринув стыдливость и презрение в своем праведном возмущении. Возвышается над ним, грязным, покалеченным – воительница, отважная душа, которую он несправедливо оскорбил своими колкостями. Извинения, чуждые для его эгоистичного и надменного нрава, вырываются сами собой. - Я устал сражаться, - добавляет тихо, пресекая возможность дальнейшей словесной перепалки. Он действительно устал. Когда он хочет посмотреть ей в глаза, его взгляд неизбежно скользит по ее натренированному гибкому телу – точеный алебастр, серые капли воды бегут вниз, собираясь в досадных шрамах и избегая застарелых рубцов. Это тело воина, она гибка и сильна, но в сдержанном освещении бани в ней читается мягкость, чувствуется девичья хрупкость – верность идеалам, вера в достоинство и честь. Все это осталось нерастраченным, ненужным, скрылось за доспехами, и вопреки сочувствию, которое вызывает в его душе эта печальная мысль, тело реагирует на нее острее, первобытнее – зарождаясь в солнечном сплетении, короткое, но резкое возбуждение движется вниз. Его член заинтересованно дергается под водой, и Джейме едва удается совладать с этим. - Для перемирия нужно доверие, - отзывается она, поджав губы. - Я доверяю тебе. Это признание также дается ему нелегко. Бриенна - не семья, она не верный вассал, не старый друг. Его тюремщица, конвоирша на службе его врагов. И то, как она сосредоточенно и аккуратно меняла повязки на его культе, пыталась его защитить, - следствие ее отчаянного и благородного великодушия, а не какого-то особенного отношения к нему. Он понимает это, не обманывается на свой счет. Она возвращается на свое место, отворачивается, будто бы его лицо невыносимо для нее, - знакомый жест, Джейме видел его не раз за всю свою жизнь, но отчего-то именно сейчас, именно от нее это ощущается остро, несправедливо. И слова рождаются где-то внутри, идут из самых глубин, это непривычно, эта колкая и мучительная откровенность крадет дыхание, искажает голос. Он рассказывает ей правду про Эйриса – первой. Единственной. Она слушает его безмолвно, только сапфировые глаза глядят на него с тревожным сочувствием. Но ему не нужно ее сочувствие, он хочет… ему необходимо… что?.. чего он ждет от нее?.. Голова наливается невыносимой тяжестью, он с трудом пробирается сквозь свои воспоминания, все путается, Эйрис стоит перед ним, Эйрис лежит в луже крови, презрение в глазах Неда Старка, нет, это Бриенна смотрит на него с пренебрежением… За что ты так, женщина? Как бы ты поступила?.. Он хочет ответить треклятому Старку, он встает с Железного трона, но голову ведет, он не удерживается на ногах, оказывается прижат к сильному обнаженному телу, и тепло ее кожи он чувствует своей. Мягкая – как он и думал. - Цареубийца! – раздается испуганное, и ему едва хватает сил, чтобы отозваться. - Джейме. Меня зовут Джейме. Пустота зовет его, но Бриенна рядом, и ее нежные руки удерживают его от падения. *** Прощание выходит неловким: в ней чувствуется какая-то непривычная обречённость, он намеренно растит в себе отчуждение. Он обещает сдержать слово, которое они оба дали Кейтилин Старк, уходит, не отвечая на ее короткое: «Прощайте, сир Джейме», не в силах назвать ее имя. Всю дорогу из замка он пытается отвлечь себя планами, фантазиями о Серсее, ведёт вежливые и бессмысленные беседы с Квиберном, но чувствует - чего-то не хватает. На привале он узнает, что Бриенна не увидит свободы, как и хоть какой-либо жизни: Локк жестокий садист, и он возьмёт от неё все, что сможет, прежде чем убить. Эта новость бьет под дых, вышибает воздух из легких. Для него нет ничего более отталкивающего, чем перспектива вновь увидеть эти мерзкие рожи, но он не может позволить себе двигаться дальше. Просто не может. Когда он видит, как она пытается побороть медведя на потеху толпе, он перестаёт размышлять. Его ведёт какая-то древняя сила, больше него самого, больше заботы о собственной шкуре. За свою долгую жизнь он совершал множество разных поступков, некоторые из них были достойными, некоторые - нет. Служить своему королю и сражаться за него - было верным, спать с сестрой - неверным. Прыгнуть вниз, к Бриенне, схватить ее за руку, заставив встать позади, заслонить собой, - это правильно. В медведя вонзается одна стрела, затем другая, и Джейме понимает, что они спасены. Бриенна дышит тяжело, спрашивает коротко: - Почему? Как и тогда, у костра, когда его убивали лихорадка и жалость к себе, у него нет ответа. Но то, что она снова рядом, кажется привычным, успокаивающим. Правильным. *** Бриенна держится рядом весь оставшийся путь до Королевской гавани, находится возле него, когда он представляется охране замка - слишком грязный и уставший, чтобы быть узнанным. Она растерянно бродит по окрестностям, размышляя над тем, исполнена ли ее клятва, и Джейме тайком наблюдает за ней из окна. «Как мальчишка», - в какой-то момент приходит на ум, и он с раздражением покидает свой пост. Позже, когда она пытается обсудить с ним судьбу Сансы, все, что ему удается делать, - это язвить как можно меньше. Он избегает ее общества до самой свадьбы Джоффри. Бриенна рядом, когда король в предсмертной агонии падает на землю, она рядом, когда его сын испускает последний выдох. Обернувшись, он ловит ее взгляд, полный ужаса и скорби, и весь ее вид говорит о том, как она сочувствует его потере. Ей неизвестно, насколько Джоффри был чужд и далек от него – как от отца, так и от дяди, он всегда был живым свидетельством их с Серсеей связи, доказательством их любви – одним из трех, но Джейме всегда было невероятно сложно считать его своим сыном, и хотя головой он понимал это, сердце всегда отмалчивалось, держалось на расстоянии. «Не смей подходить к нему», - шипела на него Серсея, стоило Джоффри появиться на свет, - «Если он будет похож на тебя, на нас, если он будет любить тебя сильнее Роберта – мы обречены». И он отдалился, обрубил эту связь еще в самом начале, оттого единственное, что его заботит, - то, что Серсея безутешна и жаждет крови. Бриенна рядом, когда он берет Серсею рядом с телом Джоффри, и это осознание окатывает его ледяным, крадет каждый второй удар сердца, заставляет каменеть изнутри. Когда он, уязвленный и измотанный вечными манипуляциями сестры, задирает ее платье и овладевает ею на полу септы, он ничего не чувствует, кроме незримого присутствия – Бриенна рядом, все еще рядом, образец добродетели и великодушия, невинности и доброты. «Я омерзителен», - говорит ей Джейме одними глазами, но этот призрак равнодушен и безмолвен. «Это сильнее меня», - хочется ему прокричать, но он знает, что призраки глухи к просьбам и молитвам. Он изливается в сестру и чувствует в уголках глаз злые, беспомощные слезы. Конечно же, на самом деле Бриенны нет рядом. Джейме даже рад, что это так. *** Смотреть за тем, как она со сдержанным восторгом крутит в руках меч, - одно удовольствие. Джейме сам прячет улыбку, стараясь не выглядеть самодовольным. - Он твой, - объявляет, и ее реакция скора и оскорбительна. - Я не могу его принять! Однако Джейме готов к этому, аргументы, которые помогут ему уговорить ее взять этот подарок, он придумал уже давно, и они помогают: Бриенна снова изучает меч - в этот раз в замешательстве. Он должен отослать ее отсюда, должен уберечь, он заметил ядовитый взгляд Серсеи, направленный на неё, он слышал недовольный тон отца, не предвещающий ему ничего хорошего. Бриенне не место здесь, не место в этой насквозь прогнившей столице, не место рядом с разъярённым Тиреллом и не место рядом с ним, Джейме. Их путешествие окончено. В два шага он достигает доспехов, которые заказал специально для нее, обнажает их, и с наслаждением наблюдает за тем, как щеки Бриенны затапливает счастливый румянец. Семеро, как же она молода и искренна в своих чувствах… Она поднимает свой ясный взгляд на него, и ему требуется вся сила духа, чтобы не отводить от неё глаз в ответ: да, ему даже не нужны были мерки, да, он видел ее тело, да, он все запомнил. Ему остаётся лишь надеяться, что когда-нибудь ему удастся это позабыть. До ее отъезда остаются считанные дни, которые они снова проводят порознь. Но так даже лучше. Так проще. Он приходит проводить их с Подриком, потому что понимает: шанс, что они когда-либо увидятся вновь, ничтожно мал. Ее миссия обречена на провал, а в дороге ожидают такие опасности, от которых не защитят ни новый меч, ни красивые доспехи, ни, тем более, неумелый оруженосец. Оттого он не может оторвать взгляда от ее лица, впитывая, изучая, чтобы когда-нибудь достать из памяти ее образ, как из старой шкатулки, - образ человека, который воплощал в себе все то, чем Джейме Ланнистеру никогда не суждено было стать. - Верный клятве, - произносит она с достоинством и робкой надеждой в глазах, и его горло вмиг пересыхает. - Прощай, Бриенна, - выдыхает он в ответ, и это все, что он может ей сказать. Это конец для них обоих. Конец их истории. Она отъезжает, сохраняя гордую прямую осанку, вот только через несколько мгновений оборачивается, бросая на него последний взгляд. Бриенна Тарт оставляет его позади и движется вперёд, навстречу своей судьбе. Джейме Ланнистер остаётся стоять, недвижим, и стоит ему закрыть глаза - она все ещё рядом. *** Дни тянутся медленно и мучительно, и Джейме не находит себе места. Он слишком слаб, чтобы защитить брата, слишком слаб, чтобы убедить сестру и отца в его невиновности. И хотя он, не задумываясь, отдал бы свою жизнь в угоду отцу, лишь бы Тирион остался жить, этому не суждено произойти - боги отказывают ему даже в этой ничтожной жертве. Ему остаётся только смотреть. Быть свидетелем битвы, на исход которой не можешь повлиять, хотя на кону то немногое, что тебе по-настоящему дорого, невыносимо. Джейме сжимает свою единственную ладонь в кулак так сильно, что ногти выпиваются в кожу до крови, когда Мартелл выдаёт очередной рискованный выпад, дразня старшего Клигана. И в который раз жалеет о том, что не может сам выйти и сразиться за брата - пусть это и означает верную смерть: по крайней мере, это помогло бы ему избежать участи бессильно наблюдать за тем, как его собственная семья сжирает себя изнутри вместо того, чтобы утвердиться в своём могуществе, окрепнуть в единстве. Джейме никогда не был великим стратегом, он - воин, но даже ему достаёт ума понять, что Серсея лишена дальновидности, которой славится их отец, отцу недостаёт дипломатичности и тонкого знания человеческой натуры, которыми обладает Тирион, а брат слишком подвержен собственным страстям и убеждениям и никогда не сможет переступить через них, как это делает Серсея, если это необходимо. А Джейме… Джейме - просто орудие, которому нужен хозяин. В памяти отчего-то воскресает образ другого воина, несуразного и угрюмого… человека, которому не нужна рука, которая будет вести его, человека, путь которого освещает большое и чистое сердце. Как ты там, женщина?.. Джейме с тоской вспоминает их путь, который, как в этом ни горько было признаваться, сделал его… целым - хоть и стоил целостности его тела. Разве прежний Джейме терзался бы собственным ничтожеством, наблюдая за чужой битвой, разве размышлял бы о своей роли и своём предназначении? Прежний Джейме давно позабыл обо всем этом, оставив в своём глухом сердце только одно - самое простое и самое лёгкое: любовь к семье. И только Бриенна Тарт в своей глупой и неповторимой манере напомнила ему о том, что в самой сути рыцарства гораздо больше граней, чем просто чёрное и белое, есть честь - а есть честность, есть доблесть - а есть милосердие, есть цель - а есть цельность… И это знание, эта память теперь разъедает его изнутри, иссушает, меняет через боль и пот. Возвращает ему самого себя. И за это он ей благодарен, из-за этого то и дело вспоминает о ней, заприметив у кого-то из горожан соломенные волосы или широкую, но несмелую улыбку, поймав глазами отчаянную синеву неба, услышав звон мечей или узнав в ком-то из рыцарей знакомое отточенное движение, въевшееся в память так крепко, что ни вытравить, ни избавиться. Как же ты там, женщина?.. Пусть у тебя все будет хорошо: такие, как ты, нужны этому обречённому миру. «А ты - нужна мне», - недостаёт ему мужества даже подумать. На арене Мартелл совершает роковую ошибку и падает, придавленный весом своего противника. Образ Бриенны снова начинает отступать, когда к горлу подходит ужас: его брат обречён… Бой окончен, пронзительно и отчаянно верещит любовница дорнийского воина, Серсея смеётся в голос. Кажется, только отец и Тирион безмолвны, осознавая, что настал конец в их противостоянии, наступил финал их вечной и жестокой нелюбви. Вот только Джейме не может допустить, чтобы все закончилось - вот так. Мысли путаются, но что-то уже зреет, что-то привычное, что-то позабытое… Предательство - и вместе с тем милосердие. Ему нужно подумать, нужно решить, нужно решиться. Джейме чувствует, что, несмотря на то, что мир вокруг будто рушится, что-то ещё теплится внутри - и это сильное неотвратимое чувство присутствия ему хорошо знакомо. Будто бы Бриенна все ещё с ним, будто она его союзник в этом, будто бы она… все ещё рядом. Он смотрит на сестру, которая улыбается победно, без слов обещая ему свою благосклонность. Жаль, что это не продлится долго. *** Ночь после взятия Риверана не приносит облегчения или умиротворения, хотя Джейме может собой гордиться. Кажется, впервые за долгое время он поступил не как воин, а как человек. Человек, которому небезразличны жизни других людей, особенно - мирных людей, которые запросто могли стать сопутствующим ущербом в игре престолов. Человек, которым, кажется, он был всегда, хотя часто забывал об этом. Он переворачивается на своей узкой лежанке, и сон все никак не приходит к нему, сторонится его будто нарочно, уступая место сомнениям и тревогам. Он мечтает о том, как снова вернётся к сестре - теперь победителем, но в этих мыслях не ощущается привычной сладости, привычной радости. Он пытается думать о том, как можно избавиться от Его Воробейшества, о том, как славно будет, когда Королевская гавань снова заживёт мирно, без глупого морока новой религии и бесконечных проповедей, но и это не помогает. Как и не помогают воспоминания о былых сражениях, о его старых победах. Сердце ищет чего-то… чего-то другого, и он прокручивает в голове воспоминания о прошедшем дне, пока не останавливается на короткой встрече с Бриенной. Увидеть ее после всего, что произошло с ним за это время, было… странно. И остро. Почти больно. Долгожданно. Он с едва ощутимой завистью осматривал ее спокойное лицо и с плохо скрываемым удовольствием - знакомые доспехи, которые, кажется, неплохо ей послужили. Вот только разговор оказался не слишком радостным. Джейме чувствовал себя акробатом, с трудом балансирующим между своей преданностью семье и… что он чувствует к этой несуразной женщине? Благодарность? Чувство долга? Уважение? Пожалуй, все это верно, вот только есть что-то ещё… что делает разногласия между ними почти невыносимыми, ядовитыми, что заставляет снова и снова изучать ее черты, хотя в них нет ни изящества, ни красоты. Из-за чего сердце колотилось, как бешеное, и приходилось то и дело одергивать себя, заставляя дышать. Казалось, что он уже потерял ее, что позабыл - были другие заботы, другие горести, но это оказалось неправдой. Он беспокоился за неё - все это время, но тайно - даже для самого себя. Это беспокойство, небезразличие зрело где-то на подкорке, на задворках сознания, неосоднаваемое, но мучительное. И увидеть ее, наконец, оказалось невероятным облегчением. И чем-то особенным, пугающе радостным было увидеть тень такого же облегчения в ее глазах. Джейме улыбается. Удачи тебе в бою, женщина. Было приятно снова обрести тебя. Он засыпает, зная, что она пока ещё рядом - сейчас их разделяет всего десяток миль. Не самое большое расстояние, которое бывало между ними. *** Когда он в следующий раз видит ее в Драконьем Логове, горло сжимает резкая горечь: они снова оказались по разные стороны баррикад. На то, чтобы пройти мимо, не буравя ее жадным взглядом, уходит добрая половина его сил, но краем глаза он все-таки подмечает беспокойство на ее лице. А ещё… разочарование? Отчего-то это ранит сильнее, чем огонь и железо. Он смотрит на неё тайком, искоса, поджимает губы уязвлённо. А чего ты хотела, женщина? Разве ты не знала, что это - моя королева и моя сестра? Разве не знала, что когда-нибудь мы с тобой неизбежно окажемся на поле боя - друг против друга?.. Разве мы уже не стояли перед этим выбором раньше? Бестолковый Сноу и его глупая свита заметно нервничает, ожидая Серсею, он и сам мрачнее тучи: ничем хорошим эта встреча не закончится, просто - не может закончиться. Джейме уже видел девчонку Таргариен - самоуверенную, но на деле ещё очень глупую, Джейме отлично знает свою сестру, которая не умеет быть расчётливой или рациональной, когда речь заходит о власти. С чем бы эта делегация не прибыла в Королевскую гавань, они уйдут ни с чем. Важно другое, что-то едва уловимое, едва ощущаемое, фантомное. Он с досадой косится в сторону Бриенны, но она лишь упрямо смотрит перед собой, поджав губы. Переживает, хоть и не хочет подавать вида. Он усмехается горько: как же так вышло, что эта несуразная женщина за их короткое совместное путешествие въелась ему под кожу вместе со всеми своими привычками, жестами, мимолетными выражениями на якобы вечно спокойном лице?.. И что он будет делать со всеми этими знаниями и образами, когда станет ясно, что им никогда не быть союзниками, никогда не быть друзьями?.. Ревущий в бесконечной агонии мертвец, которого выпустил Клиган, его не пугает, но - ломает. Привычная картина мира, составленная политическими ходами и тактическими решениями, даёт сбой, трескается, как скорлупка, обнажая что-то страшное - страшное оттого, что неизведанное. Магию. Оказывается, эта сила в мире живет по своим законам, играет на контрасте правды и лжи, прикрывается сказками и пьяным бредом, но иногда обнажается, являя миру своё истинное лицо. Джейме никогда особо не верил в старых или новых богов, молился скорее из необходимости, чем по велению души, но от представшего его глазам зрелища душа ищет успокоения, ищет уверенности - и находит в голубых глазах напротив. Таргариен и Сноу говорят о правильных, разумных вещах, но он сердцем чувствует, что Серсея не слышит, не слушает. Они действительно уйдут ни с чем. Это злит, это иссушает, особенно сильно - когда Бриенна догоняет его, возмущённая, будто бы он лично отказал ей в помощи. Они говорят на разных языках - но только оттого, что в Королевской гавани никто не говорит на доблестном или самоотверженном, никто не печётся о благе других. И Джейме в который раз удивляется тому, что так быстро вспоминает, каково это. В который раз - и каждый раз рядом с Бриенной. Только с ней. Ее взгляд, направленный в его спину, заставляет уставшие плечи распрямиться, ее слова звучат в его голове, проникая в сердце и выходя свой выход - теперь из его губ, когда он говорит с сестрой. Он сам не понимает, когда стал говорить словами Бриенны… как будто бы она проросла глубоко в нем, будто бы всё это время в нем ширилось что-то, завоевывая в нем все больше и больше пространства. Оттого никакие обещания Серсеи, никакие увещевания, никакие угрозы не действуют, он наконец чувствует силу, силу поступать по чести - даже вопреки ее воле. Чем дальше он продвигается по Королевскому тракту, тем меньше влияния сестры он чувствует и тем ближе ему кажется Бриенна. Засыпая в трактире в какой-то глуши, ему чудится, будто бы они уже стоят плечом к плечу, будто бы она совсем рядом, улыбается ему несмело, будто бы сама не верит в это. Впрочем, ему тоже верится с трудом. *** Коридоры Винтерфелла неприветливы, встречают его угрюмой полутьмой и зверским холодом. В его комнате пусто и сыро, и он едва находит в себе силы дойти до небольшого камина у стены и добавить туда дров. Голова раскалывается на части, тени сгущаются перед его глазами, и Джейме валится на жёсткую кровать. Он ненавидит Север. И всегда ненавидел. Иронично то, что именно здесь он, наконец, встретит свою смерть. За свою долгую жизнь он повидал многое, участвовал во множестве сражений и битв, защищал, завоевывал, отнимал и возвращал, прошёл сквозь огонь и кровь, но разве мог он подумать, что его заберут вечный холод и тьма? Джейме Ланнистер не боится смерти - и никогда не боялся. Он мужчина, он воин, он был повенчан со смертью уже тогда, когда решил посвятить свою жизнь рыцарству… но сейчас он просто не готов. Если раньше его смерть означала подвиг, означала событие, означала историю, то теперь их поражение ставит под угрозу саму жизнь как таковую, а лёд и ночь не чтят усопших, не слагают песен о подвигах, не пекутся о наследии. Они просто приходят, наступают, неизбежные и безразличные к тому, что ты совершил, о чем думал и чем жил, что тебе ещё предстояло совершить и узнать. И теперь они стоят у его порога. Он закрывает глаза, и тени подступают ближе - теперь Джейме различает их лица. Те, кого Джейме давно потерял, кого не уберёг, от кого избавился, его старые грехи и победы, его семья - все смотрят на него нечитаемым безразличным взглядом, безмолвные свидетели его последних дней в этом мире. Вот с презрением поджавший губы отец едва заметно качает головой, осуждая его за то, что он оставил сестру и отправился помогать Старкам и Таргариенам, вот мать, которую Джейме едва помнит, обнимает себя тонкими руками, будто пытаясь успокоиться, вот сир Артур Дейн, посвятивший его в рыцари, опирается на свой меч, будто ожидая чего-то. Поодаль он замечает знакомую стройную фигуру - вот плавные изгибы бёдер под алым платьем, вот лёгкий полуразворот тонких плеч… но Серсея не смотрит на него, она - единственная, кто на него не смотрит. И хотя ее не должно быть - в этом мире серых теней прошлого, ее равнодушие ранит сильнее всего. - Я делаю это ради тебя тоже, - говорит Джейме вслух, в этот раз не страшась, что отец или мать услышат, - ради тебя и нашего ребёнка. Но сестра все так же не поднимает головы, не реагирует на его голос, захваченная своими собственными тревогами и мыслями. «Видишь ли ты меня? - думает Джейме, не сводя с неё воспалённого взгляда. - Видела ли ты меня хоть раз? По-настоящему, не твоим защитником, ни твоей утехой, не твоим бунтом против отца и собственной судьбы, не твоей копией - а мной? Видела ли ты меня - мной?» Серсея предсказуемо молчит, равнодушная к его словам. Темнота сужается, зовёт его в свои объятия, и где-то в глубине души он понимает, что пора, ему действительно пора, даже если войско Короля Ночи будет подвержено, даже если живые победят, ему не удержаться в этом новом мире - даже ради сестры. Драконы возвращаются, скоро наступит другой порядок, Серсее придётся отступить - добровольно или насильно, и они окажутся ещё одним из некогда великих домов, разбитых и превратившихся в насмешку над своим же громким прошлым. У него почти ничего не осталось. Из оцепенения его вырывает знакомый низкий голос, возвращая его к жизни, разрушающий душный морок ночного кошмара. Бриенна спорит с кем-то в коридоре, вкрадчиво и настойчиво повторяет одну и ту фразу, которую Джейме так и не удаётся разобрать. Улыбка касается его губ невесомо, почти незаметно: надо же, эта женщина, несмотря на все свои невзгоды и трудности, окрепла, стала увереннее и сильнее, обрела свой голос, не растеряв верности своим идеалам. Одно то, как она вступилась за него перед лицом драконьей королевы, как спокойно и твёрдо отстаивала его перед Старками, воскрешало в нем давно позабытое достоинство, взывало к его мужеству, утверждало его в правильности своего поступка. «Женщина, глупая женщина», - так и вертелось на языке, но - с гордостью, с уважением. «Моя», - добавляло усталое сердце, хотя у него на неё не было никаких прав. Она никогда ему не принадлежала. А если бы… Если бы выйти сейчас и сказать всю правду - такую как есть, неприглядную, неприметную? Сказать: «Да, я приехал сюда ради живых, я приехал сюда сражаться, но ещё и потому - что устал бороться с самим собой. Я устал жить в душноте Королевской гавани, я запутался в играх Серсеи, я больше не чувствую, что истинно и что - ложно. А с тобой рядом все отчего-то проясняется, обретает контур, обретает суть. Ты идёшь вперёд, потому что знаешь дорогу, и теперь я хочу идти рядом. Я приехал сюда по одному твоему слову, потому что как уж вышло, что ты всегда будила меня своим упрямым благородством, вынуждала сбросить маску Золотого льва, сбросить плащ Командующего Королевской гвардии и снова представить себя собой - исходным и простым, снова - чистым. И хотя ничего из моей истории уже не выкинуть, все записано, все останется на моем имени - и хорошее, и плохое, я хочу уйти с доблестью. Хочу, чтобы здесь погибла лучшая версия Джейме Ланнистера, возможная только рядом с тобой». Он улыбается, вытягивая ноги на кровати. Такой монолог сбил бы эту женщину с толку, и она непременно застыла бы на месте, мучительно подбирая слова, а Джейме… он бы с острым восторгом наблюдал бы за тем, как нежный девичий румянец покрывал бы ее щеки, переходил бы на шею. Наблюдал - и запоминал бы, чтобы было тем утешить себя в момент гибели. Вот только в этом безнадежном бою Бриенна будет рядом. И от этой мысли впервые невыносимо горько. *** - Я - рыцарь, сир Джейме, - мягко, но настойчиво напоминает она, и он не может сдержать самодовольной улыбки, вспомнив о своей роли в этом. Судя по сияющим от благодарности глазам, которыми она всегда на него смотрит теперь, - таким же, как и в тот вечер, - она тоже об этом помнит. Они оба никогда не забудут этого, и никто в целом мире не сможет понять, почему посвящение в рыцарство стало самым счастливым моментом не только в жизни Бриенны, но и в его тоже. Почему та бесконечная ночь, полная криков, крови, пота, огня, лязга мечей и стремительно затухающей надежды на спасение стала для них обоих чистилищем, из которого они вышли совершенно новыми, чистыми, живыми. Почему все, что происходило с ними до того момента, оказалось хоть и не стертым, но - потерявшим важность, оказалось старой историей, такой далёкой, что с трудом верится, что все эти события действительно происходили. Джейме выхватывает сапог у неё из рук, который она намеревалась надеть, и точным броском отправляет его в угол комнаты. Бриенна сердито оборачивается на него, прижимая к груди меховое покрывало, сдвигает брови, но он в ответ беззаботно пожимает плечами. - Я помню, сир Бриенна, - отвечает он ей в тон, - но вам ещё слишком рано возвращаться к тренировкам. Она издаёт глухой недовольный звук, продолжает свои попытки собрать одежду, когда он прикасается губами к её лопаткам, спускается по позвоночнику ниже, проводит языком по чувствительной коже поясницы. За эти несколько дней, что они провели вместе, он выучил наизусть все ее слабости, все участки ее тела, жаждущие ласки и внимания, поэтому то, как скоро меняется ритм ее дыхания, делается порывистей и мелодичнее, ничуть его не удивляет. Он познал ее быстро, будто бы и не изучал вовсе, а просто вспомнил то, что знал всегда, будто был создан для того, чтобы знать это. Поначалу он даже сожалел о том, как сбивчиво и поспешно между ними все произошло, испытывал жгучий стыд оттого, как в полупьяной ревности забрал ее невинность, но теперь он примирился с этим: их близость была неизбежна, как неизбежны восход и закат, день и ночь, это всегда было только делом времени и их неосознанной жажды друг до друга. К тому же, если бы он не увидел ее обнаженной и не заприметил рваные чернеющие следы от порванных сухожилий, разноцветные разводы страшных синяков, багровеющие рубцы от ран, она бы продолжала истязать себя на тренировках, разрушать своё тело, не обращая внимания на боль. Теперь же Джейме обрёл полноправную власть над ней, власть любимого над любящим, власть любящего над любимым, и пользуется ею. Они спорят об этом каждое утро: Бриенна рвётся на тренировочный полигон, а Джейме удерживает ее в постели лаской и страстью. И, признаться честно, ему чертовски сильно нравится одерживать над ней верх. И, хотя Бриенна никогда себе в этом не признается, ей нравится ему уступать. Наконец, она снова сдаётся, охает под его губами, и немного разводит ноги, Джейме с удовольствием принимает это приглашение, погружает пальцы в ее лоно, точно зная, что она встретит его с готовностью - сводящим с ума влажным жаром. Сорочка выскальзывает из ее рук и падает на пол, но победный звук, готовящийся сорваться с губ Джейме оказывается заглушён поцелуем. Бриенна, наконец, по-настоящему рядом - ближе просто невозможно. И это лучшее чувство на свете. *** «Смерть ощущается вот так», - думается ему, когда пальцы сжимаются на траурном платье сестры. Серсея смотрит на него умоляюще, беспорядочно целует в щеки, просит о чем-то, плачет, сетует, и он обещает, успокаивает, баюкает - на автомате, неосознанно, бездушно. Это бесчестно, печально и иссушающе - встречать свою гибель вот так, бесславно, пусть и в попытке спасти свою кровь, но Джейме не может найти в себе ни капли сочувствия, ни капли души ни к ней, ни к самому себе, ни даже к их нерожденному ребёнку. В нем ничего больше нет, он пуст, как глиняный кувшин, деревянный короб. Все оказалось зря. Он ведь убил себя - и абсолютно бессмысленно. Вырезал своё сердце, когда оставил Бриенну в Винтерфелле. Это было необходимым, это было правильным, но тогда он не знал, что это выжжет его изнутри: ни побои, нанесённые стражей драконьей королевы, ни следы от клинка Грейджоя, ни сизая пыль обрушающихся сводов замка, забивающая лёгкие, не ощущаются ничем, кроме надоедливого зуда где-то на подкорке: больно, больно. Но на самом деле, больно не это, больно совсем другое. Больно - это горькие слезы любимой женщины. Но ещё больнее оттого, что они пролиты зазря - по человеку, не заслуживающему любви, оказавшемся не в состоянии спасти свою семью, по сорняку, дурному семени, по душе, которая не совладала с собственной историей, собственным демонами, не смогла пройти свой путь достойно. Он словно всю свою жизнь шёл куда-то, обрастал решениями и воспоминаниями, превращался во что-то, взращивал в себе что-то… что-то, чему уже никогда не будет выхода. «Смерть… она, наверное, вот такая», - думается ему. Подступает незаметно, обманчивая, приглушает цвета до ослепляющей белизны, убавляет громкость до оглушающей тишины, лишает тепла до тех пор, пока не остаётся лишь обжигающий холод. И память, память медленно растворяется в пустоте, отказывается от всего, что было когда-то дорого и важно. Кости ломаются под каменными глыбами, уставшее сердце отсчитывает финальные удары, болевой шок лишает сознания… только где-то на задворках, последним тихим эхом звучит слово… почти незнакомое… разве важное теперь?.. где-то среди яркого света угадывается жизнь, которой уже никогда не будет - знакомая несмелая улыбка, треск камина, звон мечей, красно-золотые знамёна, голубоглазые дети… не будет ведь?.. Нет… Нет! Он просыпается посреди ночи, застигнутый врасплох этим жутким кошмаром, с трудом переводит дух. Сердце бьется глухо и болезненно часто, будто после долгой погони, и затёкшие мышцы тянет. Бриенна под его боком оборачивается, спрашивает обеспокоенно: - Дурной сон? - Да. «Мне приснилось, что я оставил тебя», - проносится в голове мимолетное, но это только полуправда. А полуправд между ними больше не существует. - Мне приснилось, что я потерял себя, - говорит он честно, и в ее бездонно-синих глазах в полумраке комнаты расцветает нежность силы тысячи сияющих солнц. - Это всего лишь сон, - говорит она серьёзно. - Все хорошо. Найти губами ее тёплый лоб, проследить поцелуями линию роста волос и спуститься к щеке. Вовлечь в медленный жадный поцелуй, затем ещё один: каждый будто первый - или последний. Прижаться к ней сильнее, чувствовать рядом с ухом ее осторожный, но невероятно возбуждающий рваный выдох. И точно знать, что в следующее мгновение она потянет его на себя - сильнее, глубже, ближе к отчаянному горячему сердцу, которое она когда-то без сомнений и сожалений отдала ему… Это единственно верное, единственно возможное, что могло с ним произойти. Никакой другой судьбы, никаких других выборов не существует - не для него. - Я рядом, - выдыхает Бриенна между поцелуями. - И всегда буду. Он улыбается. "И всегда была".