⸙ ⸙ ⸙
Осень злая, как голодный бродячий пес. Облезлый, измазанный грязью, щедро усеянный репеем, он преследует Нюру по дороге из школы. То забегает вперёд, то отстаёт, шмыгает в узкие щели между гаражами, и вновь выныривает, вызывая испуганную дрожь. Не от холода — финское стеганое пальто с синтепоновым подкладом греет замечательно. Фигурка в бледно-лиловом выделяется среди серого неба, оголенных костлявых деревьев, ржавых коробчонок гаражей. Весёлый жёлтый помпон шапки подпрыгивает в такт шагов, узкие лямки импортного ранца впиваются в плечи, заставляя прогибаться в спине, чтобы снизить нагрузку. Спрятаться бы. А пёс не отстает. Как и мужская фигура, которую девочка заметила почти сразу, как свернула с оживленной улицы. Нюра кусает трясущиеся губы, ищет малейший намек на человеческое присутствие, сжимает ладони в кулаки в огромных карманах пальто и чувствует, как задники чехословацких сапожек натирают пятки — колготки совсем протёрлись. Сорваться бы на бег, но она, как на зло, сегодня взяла в школу новую пару туфель. Не разношенную, неудобную, но так замечательно сияющую в свете ламп лаковыми бочками... Зависть девичьей половины класса ощущалась стойко и тяжело, как крепкий парфюм классной, выливающей на себя пол флакона «Сигулды» от «Дзинтарс». У Нюры аллергия на латвийские духи. Сапоги чавкают по грязи — ночью был дождь, придется отмывать обувку, огрызаясь Юрке — волшебным образом, ванна и туалет требовались им одновременно, и если раньше совместные купания были рядовым событием, то ныне двойняшки старались не пересекаться в мелкой холодной хрущёвке — у брата появились свои, «взрослые дела», из-за которых он перестал посещать школу, а требование классной привести родителей, оставалось не выполненным. В паре комнатушек с низкими потолками они скорее, были гостями, чем хозяевами. Всё равно это лучше, чем та квартира, от которой остались воспоминания о пьяном визгливом смехе, клубящимся под потолком сигаретном дыме и узкой щели болезненно-жёлтого света, пробивающегося в огромный шкаф, куда мама прятала их перед работой, и забирала с наступлением утра. К девяти годам они перестали влезать в шкаф — оба длинные, нескладные, вечно хотящие есть. Тогда отец, приехав глубокой ночью после истерики матери, затолкал мало что понимающих двойняшек в машину и остановив её в тёмном дворе, почти волоком дотащил до панельной коробки на окраине. Там и живут уже третий год... Всё из-за новых туфель, из-за страха остаться на одной стороне улицы с Шевчучкой и её подпевалами. Шаги приближаются. Нюра успела зажмуриться, прежде чем огромная ладонь сжалась на костлявом плече и дёрнула назад. Жестяные листы загудели, когда девчачья спина ударилась о стену гаража. Школьница сжалась и ощутила на щеке горячее дыхание. Голосовые связки парализовало, а сердце застучало о ребра так, что стало больно. Щурясь и, не замечает, что плачет, Нюра кое-как выдавила: — Я-а-а от...отцу р-раск... — голос стих до неразличимого шепота. Ладони, широкие, мозолистые, схватили полы пальто и рванули в разные стороны. Тугие кнопки (о которые девчушка не раз ломала ногти) с глухим щелчком расстегиваются, открывая широкую полосу молнии. Вжик! Стылый осенний воздух проникает сквозь коричневое форменное платье, вызывая стайку мурашек. Узкая полоска воротника с аккуратно пришитым белым воротником, который Нюра отпарывала, стирала и крахмалила каждый вечер, врезается ей под горло и она задыхается. А может от того, что кончик выкидного ножа цепляется за гипюровые цветы фартука. Одно неосторожное движение, и лезвие окажется внутри, промеж рёбер. — Похожа, — прокуренный голос слышится словно через комья ваты в ушах. Тьма с запахом сигарет и противного одеколона «Эдгар» накрывает её, и девчушка задыхается, погружаясь с головой в тягучую осеннюю грязь.⸙ ⸙ ⸙
Гомон телевизора — новости девятого канала, разбавляют душную темноту прихожей. Пальтишко, совсем недавно бывшее светло-лиловым, не занимает привычное место на крючке, украшенным металлической накладкой в виде котёнка. Круглые глаза смотрят с осуждением и непониманием. Куртка Юрки — такая же импортная, и пропахшая сигаретами, таинственно поблёскивает светоотражающими полосами на рукавах. Нюра плетётся мимо залы прямо в ванную, шмыгая то ли простывшим, то ли разбитым носом. Растрёпанные, присыпанные прелой листвой волосы, скрывают её от брата — пацан приподнялся из кресла, да так и застыл, не узнавая сестру. — Нюнь? — Сипит Юрка, понимая, что произошло что-то нехорошее. Хлопок двери оглушающий, будто выстрел из стартового пистолета. Подросток бросается к ней с низкого старта и долбит кулаками хлипкую створку, угрожая выбить нахрен. — Открой! Открой! — Орёт он, зло пиная и шипя от боли в отбитых пальцах. — Ну открой, а-а-а? — Жалобно просит, прислоняясь взопревшим лбом к дереву, выкрашенному в белый. Шум воды, заполошенный, с воздушными плевками ржавчины — днём отключали весь район, ненадолго глушит истеричный смех. Как он там сказал: «Передай отцу привет от «Бронзовых запонок», малая»? Утыкаясь лбом в острые разбитые коленки, Нюра плачет и смотрит, как кусочки увядших листьев застревают в ловушке для волос, равно как песчинки, комочки глины и мелкие камни, выпавшие из-под подошвы сапог. Ширма не глушит треск выбитой двери, но скрывает её, пока не рассчитавший силы Юрка сорвал целофанновое полотнище с пластиковых колец. — Нюнь, к… кто это сделал? — Парень опускается на скользкий кафель и опасается даже пальцем тронуть сестру, и в это же самое время, желая её обнять. Но, кажется, сделай он одно-единственное неосторожное движение, и Анька развалится на части. — Отцу передай привет от «Бронзовых запонок», — хрипит она, ложась на дно ванны. Юрка испуганно вскрикивает — голос дал петуха, — и его лицо пропадает, но зато, слышен удар пластика о фаянс и звуки рвоты. Наверное, братишка ушёл — входная дверь оглушительно хлопнула, а когда вода перестала течь, то стал слышен дикий, ни на что не похожий, вой матери. Ну, конечно, ни в какую школу Нюра не пойдёт. Ни сегодня, ни завтра, ни через неделю. Потяжелевшая ткань форменного платья давит на грудь. Вот бы оказаться опять в Ялте, от которой не осталось воспоминаний, лишь пара фотокарточек в альбоме и редкие рассказы матери. — Ничего, ничего, всё же будет хорошо? Да-а? Ха-ха-а, — истерично смеётся примчавшаяся с другого конца города Нателла, вычёсывая из волос грязь и помогая переодеться в чистое. Как хорошо, что Снежана сходила и заплатила за телефон, а не заныкала деньги или не спустила на дурь, а вот то, что Путана-матка услышала, было совсем не хорошо. Когда макушки облысевших клёнов начинают розоветь, она, наливая себе и мужчине, сидящему напротив, новую порцию алкоголя, спрашивает: — Ты же разберёшься, муженёк? — Пить совершенно не хочется, этой горькой дряни она, будучи простой хипесницей*, на сто лет вперёд нахлебалась, но случай… Сейчас слишком больно. Нателле Наумовне очень хочется услышать: «Как говорят американцы, кто встал на тропу мести… тот уже… ну, уже тот с неё не уйдёт». Но мужчина молчит, раз за разом собирая и разбирая пистолет. Всё-таки, «Бронзовые запонки» держат этот город порядочное время, и молодой борзый конкурент — «Железные рукава» им совершенно не нужен. — Ты должен их наказать, муженёк, — отняв лицо от скрещённых на столешнице рук, говорит женщина, и лидер банды видит подтёки туши, донельзя изменившие знакомое лицо. — Они должны заплатить. — Как говорят американцы, если причиняешь вред близким, то они… ну, это, будь готов. Юрка, привалившись к верному косяку, трёт слезящиеся глаза, думая, кому это поможет — точно не Нюрке. Утерев рукавом растянутого свитера юшку, текущую из распухшего носа, мальчишка, стараясь не шуметь, на цыпочках дошёл до залы, куда положили сестру. Телевизионная таблица настройки светилась преимущественно голубым — надо подкрутить. Холодные блики отражались в будто покрытых матовой плёнкой глазах девчушки, укутанной по самый нос в колючий плед, в сине-белую клетку. Нестерпимо медленно, вызывая желание броситься прочь, глаза обратились в сторону замершего Юрки. — Ты плакал? — Хрипло поинтересовалась Аня Стрельникова. Юра Стрельников согласно шмыгнул носом. Кокон из одеял и подушек зашевелился и край пледа коснулся потёртого паркета и узкая, а длиннополая ладонь похлопала по освободившемуся месту. Две фигурки — нескладные, ещё не скоро обрастущие «мясцом», сплели костлявые руки и ноги. Нюра засопела в сгиб шеи брата. — Я убью этого урода, — пообещал парнишка, чувствуя боль сестры, как собственную. — Я буду первее, — двойняшка боднула горящим лбом твёрдое плечо, наконец-то засыпая. Розовые плиты, из которых построены хрущёвки, сияли в рассветном солнце мелкими кристаллами инея, превращаясь в причудливые узоры на некоторых окнах. Как, например, на окне стрельниковской квартиры, под которой стояла чёрная иномарка, нетерпеливо помигивающая фарами. Ни Нюра, ни Юра сегодня не запачкаются в крови, за них это сделают взрослые — не сумевшие защитить, но способные отомстить. Больше — меньше крови, какая разница? На главаре банды «Железные рукава» — перчатки, а на малиновом полушубке алых брызг будет не видно.