***
— Таня, ты что такое говоришь?! Ты не слышала его, что ли? Я не могу оставаться вот здесь вот так! Я должен… — Тише, — шепчет Татьяна, прижимая тонкий палец к губам Журналиста, — тише, говорю. Послушай меня спокойно. — Таня, она же не только мужа убьёт, но и… — Послушай. Да, Нателла хочет подорвать всех к чёртовой матери, но знаешь ли ты, Юрочка, чем хороши знакомства в полиции? Ты помнишь полковника Жилина? — Который тебе собачку нашёл? Тот ещё подозрительный тип… — Лицо Журналиста проясняется и холодеет; микрофон сам собой вылезает из-под полы. — В прошлом месяце отмазал от тюрьмы своего одноклассника, засунувшего гражданку Кашину в… — Юра! Подозрительный или не подозрительный, однако за чашечкой кофе мне признался, что к нему вчера ходила Стрельникова. Таня умолкает, многозначительно глядя на Журналиста, а он кажется совсем сбитым с толку. — Что? — То! Она ходила и просила Жилина организовать подрыв. — Какой кошмар! А ну пусти меня! — Тихо, дослушай! — Татьяна крепко сжимает Юре руку. — Он не собирается подрывать приглашённых деятелей вместе с ОПГ, он… он сделал всё так, чтобы… он просто подорвёт её дом. — Дом Нателлы?.. — совсем уж изумлённо спрашивает Журналист. — Да. Он же не садист какой-нибудь, сам подумай. Честный человек. — Честный человек… — Теперь ты спокоен? — Она встаёт совсем близко. — Положи свой чёртов микрофон и поцелуй меня как положено. — Но, Таня… Как же так? Стрельникова умрёт, в таком случае? — Ты расстроен? — Я… Нет. — Положи микрофон. Журналист смотрит на Восьмиглазову несколько долгих мгновений. В эту минуту она ещё прекраснее обычного: глаза её широко раскрыты, дыхание прерывисто, кончик языка медленно касается нижней губы, волосы чуть взлохмачены и пахнут чем-то сладким и вишнёвым. Журналисту кажется, что он едва не тонет в этом запахе. Не помня себя, он нерешительно подаётся вперёд — их губы встречаются, и нетерпеливое желание мгновенно захлёстывает обоих. Он с большой нежностью обхватывает Таню за талию и, чуть попятившись, увлекает её к клетчатому дивану. Мягко укладывает и нависает сверху. Они не говорят друг другу ни слова: это требовало бы оторваться от поцелуя, а Журналист, представляя его, провёл слишком много бессонных ночей. Танины руки беспокойно, но ласково исследуют его тело, расстёгивая и сбрасывая осточертевшую кожанку. Водолазку он спешно стягивает сам, и Таня, прикусив губу, задумчиво оглядывает его, уже полуобнажённого. Её пиджак тоже летит на пол. Журналист от волнения не может совладать с пуговицами на тоненькой белой рубашке и смущённо выдыхает; его пальцы чуть заметно трясутся, пока на Тане остаётся всё меньше одежды. Она помогает ему стянуть юбку и предвкушающе улыбается, поднимая на замершего Журналиста глаза: — Любуешься? Не отвечая, он вновь прижимается к её губам и щёлкает застёжкой бюстгальтера. Шея, тонкие ключицы, грудь, рёбра — он целует всё без разбору; он любит без разбору каждую Танину частичку, каждую её родинку и ямочку. Сквозь разлившееся по телу желание она чувствует: это не бесстыдно-эгоистичные ласки Ричарда, но чуткие, искренние прикосновения, дышащие любовью. Подобную нежность и трепет Таня ощущает впервые, но всё же мягко сжимает Журналисту локоть, настороженно говоря ему взглядом: «Будь осторожнее». Это лишнее: он бы ни за что не причинил ей боль. Журналист слегка наклоняет голову, направляя себя, и медленно входит в неё. Тихий стон вторит его тяжёлому выдоху. Войдя полностью, он почти бессознательно утыкается лбом Тане в шею и начинает осторожно двигаться, всё ещё крепко держа её в своих руках. Она тут же прижимается к нему вплотную, словно боясь упустить, и другой прерывистый стон срывается с её губ.***
Последний глубокий толчок. Проходит горячая, захлёстывающая секунда, и Журналист, вмиг обессилев и едва не захлебнувшись в собственной нежности, мягко роняет голову Тане на плечо. — Танечка… — шепчет он одними губами, силясь угомонить сбившееся дыхание. Шея и плечи его тяжело вздымаются. — Что же ты делаешь со мной? Ответом ему служит молчаливый глубокий поцелуй. Благодарно укусив Журналиста за губу и чуть улыбнувшись, Таня прижимает его голову к своей груди в сладкой тревоге и, вся размякнув от удовольствия, приглушённо признаётся: — Я люблю тебя.***
— Подожди, солнышко, а чего это вы с полковником Жилиным гоняете вдвоём кофей?.. — У нас с ним доверительные платонические отношения. — Ничего себе отношения — признаться в заговоре против президента. — Юрочка, Юрочка… — Пальцы Татьяны игриво пробегают по его волосам, и она широко усмехается. — Жилин считает, что я очень красивая и очень глупая, а потому проболтался. — Это он тебя на кофе пригласил?.. — Ну, не я же его? — Своему «доверительному» передай, что ты моя, Татьяна Восьмиглазова. — Твоя, только твоя.