Once In A Million Years

Непривычно было после всего ощущать, что время подошло к концу. И ночь длиною в двадцать четыре года осталась позади ― теперь Ривер предстояло отправиться в Библиотеку, а Доктору жить с осознанием, что больше свою жену он никогда не увидит. Конечно, для нее всегда имелись лазейки, пока она встречалась с его прошлыми воплощениями, умело маскируя свою личность и лишь иногда давая слабину, когда дело доходило до обнажения чувств. Однако, разумеется, Доктор ничего из этого не помнил. Не должен был помнить, раз его жена стирала память о себе во временном потоке. Она крала крупицы встреч, продлевая им жизни снова и снова, почему же он не мог позволить себе подобного? Время ― жестокая и коварная штука, неподвластная никому, заставляющая ежесекундно чьи-то сердца разбиваться. И Доктор знал, что однажды, когда после очередной дремоты приоткроет глаза и захочет ощутить вкус весны на ее губах и яркую искру в глазах напротив, ее рядом больше не будет, потому что она исчезнет раз и навсегда. Он будет стоять посреди ТАРДИС совершенно один, а ощущение на кончиках пальцев защиплет от очередной и уже последней возможности выложить все карты на стол. Он не скажет ничего, не позовет ее, не будет следовать за собственным печальным отражением в зеркале, даже если потеряется смысл жизни. Пожар, потеря, потоп. Катастрофа, карма. Несправедливость. Беспощадность. Удушение, вина, тиски. Эти слова крутились вновь и вновь в голове Доктора, которому пришлось выдержать долгий и нудный разговор с Нардолом о том, что часть поручений и заданий в качестве компаньона Ривер переложила на него, рассчитывая на прилежное поведение своего мужа в будущем. «Он свихнется, если рядом тебя не будет. Можешь надрать ему задницу, если наступит критическая ситуация», ― буквально за месяц до расставания сказала Ривер Нардолу, которого буквально полгода назад вернули в прежнее тело. Они оба казались такими потерянными, такими повзрослевшими, потому что за такое долгое время наконец принимали всю тяжесть их жизни на своих плечах. И в последний месяц на Дариллиуме шел бесконечно дождь; наступало медленное время для рассвета, погода тут слишком быстро менялась, и на горизонте появлялись странные с пестрыми крыльями птицы, которые каждый раз словно улетали в первые лучи бесконечно холодного солнца, сменяющего наконец-то долгую ночь, окрашенную в оранжевый отблеск. Дождь словно кристаллы сыпался по крышам домов, и Ривер заворожено наблюдала за каплями, попадающимися на ее ладонях, когда они скатывались по желобам вниз, на террасу. Да, в эти дни наступала вечная тишина, и слова оказывались лишней, пустой тратой времени. Они и так друг другу достаточно уже успели сказать, не так ли? Больше нет секретов, больше нет сбившихся таймлайнов. Только чистая откровенность вперемешку с крайне обнаженной уязвимостью. Доктор мечтал самый последний день провести где-то, где они уже все знали и видели, чтобы после окончательное мгновение провести на Дариллиуме прежде, чем все погрузиться в вечный мрак. Он много перебирал вариантов, склоняясь к живописным и тихим планетам, но он соврал бы самому себе, если бы утверждал, что ни разу не думал про Землю, где можно было встречать самые красивые закаты. Много мест, так много предложений, однако его выбор в итоге пал на греческий Санторини, с которым связано так много старинных легенд про закат. Большего труда стоило организовать ужин на маяке Фарос, на самой смотровой площадке, где в те часы их бы никто не стал беспокоить и искать. К тому же, после некоторых дискуссий с хозяевами, Доктор явно оставался довольным, зная, что он нашел идеальное место для… последнего ужина. Они с Ривер не говорили об этом, не начинали долгие беседы. По факту он больше замечал в поведении жены, как страстно она не желала отходить от него или же встревать в обыкновенную экстремальную перепалку на другой планете. Они изменились, и очень сильно. Мудрость и доверие бок о бок делали их старше, разумнее, крепче, как союз двух душ. ― Может быть, мы все же здесь останемся, дома? ― спросила Ривер, когда Доктор с уверенностью опередил ее с желанием сводить на свидание. Как странно звучало слово «дома», учитывая, что за их совместную долгую жизнь они никогда не могли толком найти подходящее определение под слово «дом». Слишком запутанно, слишком тяжело. ― Позволь мне, Ривер, в этот раз… ― он хотел сказать «последний», но прикусил язык, зная, что тем самым только испортит настроение. ― Мы еще успеем вернуться домой, доверяй мне, пожалуйста. С цветами и книгами ничего не случится. Можем пригласить Нардола, и он тут посидит, ― искренне, как мог, он улыбнулся, кончиками пальцев скользя по ткани ее домашнего комбинезона, придвигаясь все выше и выше к лямкам, чтобы аккуратно их поправить, а затем убрать непослушные локоны с ее глаз, задерживая взгляд на пухлых губах. ― Хорошо, но если он здесь что-то разобьет, то всю вину я повешу на тебя, милый, ― она улыбнулась, прежде чем подняться по лестнице консоли наверх и пройти к коридору, но все же быстро повернулась, стараясь за искрящимися глазами всей силой скрыть бесконечную грусть. ― Особые пожелания? ― Мое любимое платье, жена, ― он заметил улыбку на ее лице и сложил руки в карманы брюк, так же наспех снимая с себя удобное худи и приготавливая себе костюм. Как только с вечерним туалетом было покончено, она увидела его взгляд, полный желания и азарта. ― Ты выглядишь прекрасно. ― Ты до сих пор не разбираешься ведь в том, как я выгляжу, ― ее мгновенная улыбка потухла, а взгляд зацепился за какую-то неровность на металлическом полу, пока Ривер на высоких каблуках переминалась с ноги на ногу, все больше и больше обеспокоенная тем, что это все действительно происходит. ― Я не молодею, Доктор, и мое лицо давно испещрено морщинами, а волосы не такие золотистые, как в самом начале регенерации. Я чувствую, будто часы с каждым разом тикают все медленнее и медленнее, но не хочу показывать слабость, потому что рядом с тобой так делать нельзя. Доктор стоял с приоткрытым ртом, словно он много чего хотел ей наговорить, но в итоге молчал, как рыба в воде, пытаясь переварить крупицы этой информации. Он за последние года вовсе не хотел наблюдать за ее изменениями, не признавал то, что в одной оболочке долго жить не получалось. Он желал ее всю, и неважно в каком виде. Эти морщины напоминали ему о том, как долго они находились вместе, ее потемневшие кудри делали ее как юной, так в то же время и мудрой женщиной, за спиной которой насчитывался уже ценный опыт. Ему все нравилось в ней, поэтому совершенно точно не мог понять причину, почему она считала в его глазах себя большим разочарованием. ― Мне неважно, сколько у тебя морщин или почему ты закрашиваешь появляющиеся седые пряди. Для меня это все не имеет значения, потому что ценность жизни человека заключается далеко не во внешней оболочке, а с тем, что ощущается внутри. В любом случае, с годами некоторые вещи нужно переосмыслять. Ты была всегда такой необузданной, смелой и безумной, что я еще могу ожидать, когда годы назад Тишина готовилась преподнести мне такой подарок? ― Доктор сделал шаг к ней, внимательно изучая ее лицо, потом еще один шаг навстречу, отмечая неверение в ее глазах. Однако стоило ему всего лишь самую малость улыбнуться, как уголки ее губ едва заметно приподнялись, а голова сделала небольшой кивок. ― Если бы меня волновала во всех остальных только внешность, боюсь, что мне вообще тогда стоило бы держаться подальше от человечества и Вселенной, ― его пальцы медленно, с осторожностью и щепетильностью дотронулись до ее ладони, мягко поглаживая костяшки и линию вены на запястье. ― Ты помнишь Манхэттен? Как сломала свое запястье и утаила это от меня, потому что боялась разочаровать? Я не ожидал этого, думал, что ты по-настоящему мне не доверяешь. А когда попытался все исправить, лишь бы не видеть рану, ты сказала, что было душевно больно. Да, я не люблю концовки, дорогая, но в этот раз ни ты, ни я ничего не можем с этим поделать. Доктор не дал ей сказать ни слова, притягивая за эту же ладонь Ривер к себе в объятия, смыкая свои руки на ее талии и плечах, позволяя хоть немного расслабиться и перестать думать о самом плохом. Он и так зачастую ловил себя на мысли, как это невыносимо больно смотреть кому-то в глаза и продолжать причинять им вред, с которым никто не властен. Его горячее дыхание коснулось ее кудрявой макушки, а руки так и тянулись за тем, чтобы дать как можно больше теплоты, уюта, утешения… Ее пульс замедлялся, а глаза уже не так часто моргали, чтобы убрать влагу из уголков и щек. Просто стояли в тишине, растворяясь в одном моменте, чуть ли не забывая про все на свете, в том числе и ужин на маяке. Без слов Доктор отошел к консоли, поворачивая вниз рычаг, чтобы наконец-то попасть в воронку времени, а затем и в нужное место во времени и пространстве. В этот раз он посадил ТАРДИС бесшумно, отжимая педали тормозов, чем очень сильно удивил Ривер, как и его собственными руками, мягко оплетшимися вокруг ее талии, когда он медленно подталкивал жену ко входу, попросив лишь на минуту прикрыть глаза. Да, сегодня он сделает что угодно, лишь бы порадовать Ривер на столько, что все тревоги на время исчезнут. На смотровой площадке было необычайно тихо, за исключением чаек, кружившихся над морем в поисках свежего вечернего перекуса. Дуновение ветра, все такого же теплого и мягкого, разевало волосы Ривер на ветру, а лучи заката нежно прикасались к кожи Ривер, заставляя ее на долю секунды жмуриться, потому что они казались слишком яркими, слишком горячими, будто в любой момент могли обжечь. Глаза Ривер медленно приоткрывались, и прекрасный вид с маяка раскинулся перед ней, словно величественный исполин. Да, она давно не была на Земле, и давно не видела такой красоты, скрывавшейся у всех на виду. Перила позволяли подойти к самому краю, ухватиться за них и вдохнуть полной грудью воздух, а с другой стороны от Старушки уже стоял подготовленный стол с прекрасными греческими блюдами на ужин, несколькими бутылками вина разных сортов и оливковыми ветвями, украшавшими всю скатерть и блюда меж собой. У Ривер перехватило дыхание, когда она открыла глаза и стала замечать на горизонте первые отблески красивейшего заката. Голубые оттенки смешивались с золотистыми и огненными всполохами, и тут же проступали малиновые полоски совсем немного на горизонте. Ее платье струилось и переливалось в угасающем солнечном свете, ее волосы тоже искрились неожиданно платиновым свечением, а на губах женщины появлялась мягкая, нежная улыбка. Она смахнула одинокую слезу с щеки и почувствовала на своей талии горячие ладони, крепко прижимающие ее к мужской груди. Они стояли в тишине и любовались зрелищем, понимая, что никакие слова не выразят столько, сколько накопилось у них на душе за такое большое время. Да и лишь взглядами они понимали друг друга куда лучше, чем если бы им пришлось вести долгие и скучные беседы. Она чувствовала теплое дыхание у себя на шее, пальцы, которые гладили ее живот через плотную ткань платья, и по спине и груди разливалось приятное тепло, словно этот кокон являлся всегда ее защитой и очагом. Она не оборачивалась, не старалась слишком сильно прижаться к груди Доктора, чувствуя, будто бы она парила где-то в воздухе сейчас, и за ее спиной постепенно вырастали белоснежные крылья, как у ангела. Хотя за все ее приключения крылья таким образом должны стать черного цвета, раз уж ее помыслы никогда не были слишком чисты. Ривер чуть откинула голову ему на плечо, пока ей в руки передали бокал вина. Это последние моменты, когда они наслаждались подобной рутиной. Последний миг свидания, которых больше не случится. ― Знаешь, мы походим на Розу и Джека с Титаника, которые также стояли в лучах заката и плыли по морю, ― вдруг произнесла Ривер, отпивая вино. Доктор лишь фыркнул, дав жене понять, что такое сравнение ему явно пришлось не по душе. ― Что, сладкий, такое не по душе? ― Чрезмерная романтика, дорогая, ведет к слишком простым выводам. К тому же, мы с тобой далеко не юнцы. ― Да, но это не отменяет тот факт, что они также проводили свои последние дни жизни. Ты сказал, что все заканчивается, но во мне еще теплится надежда, что однажды… ― Не надо. Ривер, прошу тебя, не обманывайся ложными надеждами. Мы знаем теперь совершенно все. И если ты думаешь, что за шуткой сможешь скрыть боль, то я не могу так. Невыносимо. ― Доктор, я… ― Не хочу портить нам настроение, Ривер. Я привез тебя, чтобы наслаждаться этим видом, хоть он и напоминает о слишком очевидных вещах. ― Тогда давай поедим и насладимся ужином, ― и с тех пор они действительно не проронили ни слова, лишь обмениваясь многозначительными взглядами, стоило им чуть придвинуть стулья или попросить ТАРДИС поменять на маяке музыку. Доктор рассказал ей, почему выбрал Грецию, поведал мифы и легенды о старом добром Маяке, а потом переплел их пальцы, лежащие на столе, пытаясь в таком просто жесте выразить все чувства и эмоции. Нет, они не говорили о ее экспедиции, не решали, в чем она поедит или какие вещи возьмет с собой. Все было предрешено, снова и бесповоротно. История рассказана, их пути отдаляются, а Доктора снова грызла вина, потому что Ривер не заслужила подобного. Не должна, не обязана, не может… Они расстелили большой плед на площадке, удобно усаживаясь на него и наблюдая за тем, как закат все быстрее и быстрее уходил, оставляя после себя лишь ночное небо. ― Нам пора? ― спросила она, мягко поглаживая Доктора по щеке, чтобы он обратил на нее внимание. ― Да, дорогая. Иначе ты совсем замерзнешь, и даже мой пиджак тебя не спасет, ― он улыбнулся Ривер, поправляя бретельки ее платья и быстро поднимаясь, тут же протягивая руку, чтобы Ривер могла ухватиться за нее. В последний раз был брошен взгляд на ночное земное небо, а потом рука об руку они зашли в ТАРДИС. И, конечно же, Ривер умудрилась прихватить с собой две бутылки вина, которое им приносили на ужин. Туфли с тяжелым стуком упали на пол, и Доктор также повесил пиджак на вешалку, прежде чем вбить координаты и вернуться на Дариллиум. В голове было непривычно пусто, кроме невысказанных слов сожалений, любви друг к другу и приключениям. Время зацикливалось, останавливая для них свой ход. Ривер смотрела горящими в полутьме глазами на Доктора, когда она тут же схватила его за руку и повела в сторону спальни, помня, что почти все ее вещи уже были сложены и их осталось только уменьшить в размере, чтобы в скором времени попасть в свою квартиру на Луне, а потом встретиться с Лаксом и компанией в Университете перед окончательным решением и подписанием документов. Коробки стоят в отдельной комнате, и Ривер задерживает на них свой взгляд всего лишь на пару секунд, а после следует за Доктором в спальню. Перед окнами снова стоит мольберт и краски, чем он уже долго не занимался, ее фен и укладочные средства несколько раскиданы по туалетному столику, а в углу только-только расцвели красивые фиалки, привлекая к себе своими красками и ароматом. Доктор вновь решает уйти на корабль, чтобы исправить кое-какие неполадки, пока Ривер в старых вещах находит свой манипулятор и кладет его в ящик тумбочки, далеко не убирая от себя. Она хватается пальцами за собственные кудри, на лице полнейшая беспомощность, а в глазах ― уязвимость. Неужели вот так все закончится? Неужели завтра уже ничего из этого не будет? По ее щекам бегут слезы, губы слегка подрагивают, как и ее дрожащие ладони. Она чувствует внутри боль, которая с каждым разом все сильнее ударяет по сердцам. Воздуха стало катастрофически не хватать, и она потянулась за стаканом воды, но в итоге его лишь опрокинула. Рядом с манипулятором лежал ее дневник, совсем полный, в нем больше не осталось места для записей. Он такой обтрепанный и ветхий, что стоит лишь дотронуться кончиками пальцев до обложки, как она тут же рассыпалась бы в пепел. Руки сами тянутся до дневника, крепко прижимая к груди, как самое дорогое, что еще осталось в ее жизни. И Ривер просидела так достаточно времени, прежде чем Доктор появился в дверях спальни и увидел эту картину. Он сам выглядел не лучше и явно не проводил время за починкой корабля. Его волосы также были растрепаны, его голос ужасно хрипел, а глаза казались слегка покрасневшими. И он идет ей на встречу, тут же сильно сжимая ее в кольце собственных объятий, когда она продолжает вздрагивать у него на плече, впервые за столько лет по-настоящему обнажая свои истинные чувства. Без лжи. Без гордости. Без уловок. И шепчутся слова признаний, грусти, боязни одиночества. Их губы касаются всех открытых участков тела, пытаясь запомнить, изучить, впитать в себя неповторимый запах и ощущение контрастов. Подушечки пальцев порхают, соприкасаясь все время с висками, желая поместить в родную память как можно больше, насколько это возможно. И губы, правда, отдают вкусом весны, а в глазах, хоть таких и неярких и тусклых, все еще теплится слабый огонек надежды. У всего есть конец. У всего есть свое начало. Каждый сам выбирает себе путь и его создает. Миры сжигаются, реальность давит на единственное существо, изображая его до боли призрачной копией самого себя, все кажется уже не тем, как было в начале собственного пути. Просто никто не может осознать, когда хороший человек остается с разбитым сердцем и пониманием, что нельзя повернуть время вспять, изменить то, что когда-то наделал. И добродетель раскрывается в последний финальный час без надежд, без свидетелей и без наград. Время идет дальше, но призраки никогда не исчезают — они скрываются глубоко внутри, появляются в отражении зеркала, как напоминание о том, что невозможно перечеркнуть прошлое. Боль разливается по телу, мир сужается до крохотного предмета мебели, которое хочется выбросить в окно или разбить, чтобы лишний раз не вспоминать, не предаваться искусным иллюзиям. Осколки врезаются в кожу, но не чувствуется ничего, потому что многое перестает иметь значение. «Лучше иметь разбитое сердце, чем не иметь ничего», — сказали бы люди, что нас окружают, но на деле совершенно нестерпимо оставить позади себя все, что имеет значение. Краски стираются из жизни, оставляя лишь мир в черно-белых тонах, а сама жизнь давно разломилась на две части — до и после. ― Не отпускай меня, прошу, только не этой ночью, ― шептала она, зная, что все это продлиться лишь считанные мгновения. И ее пальцы снова касались его поседевших волос, немного с силой сжимая их, чтобы муж не мог увернуться от ее взгляда. ― Так будет всегда, я обещаю тебе. Ривер, я… ― и его голос обрывается, когда с губ срывается протяжный стон, и он чувствует, как кружится его голова. ― Люблю и всегда любил. Верь мне. Они тяжело дышат, продолжая смотреть неотрывно друг другу в глаза. И в это самое мгновение они делятся совершенно всем, что накипело в их сердцах. Горячие признания, горькие сожаления, его грустные до боли слова, когда честно он признается, что больше ее после этой ночи на Дариллиуме никогда не увидит. Он вновь шепчет ей на ухо свое настоящее имя, и Ривер смакует его на губах, словно мантру, продолжая повторять снова и снова, и снова. Он знает, что сойдет с ума. Знает, что потеряет часть себя, как только ему придется двигаться дальше. И он будет оборачиваться назад, со страхом и ужасом вспоминая, как догорало ее тело на этом проклятом техническом стуле. В конце концов, они засыпают, и у Доктора есть лишь одна просьба ― чтобы на утро Ривер еще оставалась рядом, дав ему напоследок в последний раз насладиться ее поцелуями. Она лишь кивает, прикрывая устало глаза. Но так или иначе, Ривер вновь солгала, когда с утра пораньше она быстро оделась, взяла в руки новенькую отвертку, дневник и манипулятор. Она засматривалась долго на спящего мужа, и ей отчаянно хотелось его разбудить, но она не могла. Если он проснется и потянется к ней за объятиями, она никогда не сможет от него уйти. Так и останется лежать в его кольце рук и получать от него поцелуи, пальцами скользя по его волосам. С трудом Ривер заставила себя написать записку, положив ее на тумбочку возле своей стороны постели. Она все же наклонилась к мужу, запечатлевая поцелуй на его щеке и лбу, а после беря рюкзак, в котором лежали все вещи, нажала на кнопку манипулятора и исчезла в облаке электрической пыли. Доктор проснулся чуть-чуть позднее, потянувшись в кровати и шаря рукой по второй половине постели, ощущая рядом с собой лишь только холод. Доктор оглянулся, но никого в комнате не нашел, на балконе тоже, он звал Ривер снова и снова, но встречался только с тишиной. За окном пели птицы, а солнце вовсю уже светило. Ночь подошла к концу, уступая место дню. На тумбочке он увидел записку, явно записанную впопыхах, и не читая ее нисколько притянул к своим губам, оставляя на ней свой поцелуй. Она ушла, как и всегда. Оставив его с разбитыми сердцами и без права на счастливое будущее. Их история подошла к финальной черте, и теперь он мог все рвать и крушить, не желая принимать реальность. Больше он никогда ее не увидит, не поцелует, не скажет, как на самом деле ее всегда горячо любил. Он стоял в одиночестве, прижимая записку к сердцам, на которой было написано: «Я ушла, так было нужно, иначе я бы никогда не смогла бы покинуть твоих ласковых объятий. Я жду встреч с тобой во всех Вселенных, где бы ты ни находился. Дай мне только одно обещание: ты не будешь себя топить в скорби и сходить с ума, двигайся вперед, как ты это делал всегда. Я скоро вновь с тобой встречусь, и это еще не наш конец». Она ушла, забрав с собой и его душу тоже. Время остановилось. А дальше солнце больше не светило так ярко, погружая жизнь Доктора в мрак…