Двадцать лет спустя

— Что ж, вижу, дело спорится, — довольно произнесла Лара, придирчиво оглядывая комнату, — а отделка просто глаз радует. — Благодарствую, пани! — поклонился ей приказчик, руководивший работами. — Угодили, значит. — Ну, мы еще поглядим, как вы все закончите, — снисходительно улыбнулась Лара. — Но если продолжите так же, как и начали, в накладе не останетесь. Щедро вас отблагодарю, даже и сверх того, что обещала. — Бог да воздаст вам, пани, за доброту вашу! Лара еще раз прошлась по комнатам, чтобы до конца уж удостовериться, что все действительно в полном порядке, после чего отправилась восвояси. Новый дом в Нежине Лара купила ровно месяц тому назад, вскоре после того, как уехал Левушка, а Софья Станиславовна вместе с Васей настояли-таки на своем и притащили в Косачевку несносных девчонок. Да, конечно, то, что произошло с сестрой Васи, ужасно, но все-таки нельзя терять хладнокровия. Если рассудить здраво, то дочерям ее, невесть от кого прижитым, лучше будет где-нибудь на стороне. Марианна и без того уж опозорила семью тем своим бегством да внебрачной связью с каким-то проходимцем. Софья Станиславовна после получения письма проплакала весь вечер, вспоминая те времена, когда дочь ее жила с нею: как они переживали гибель Алексея и как потом Марианна влюбилась без памяти в офицера, приехавшего погостить в одно из соседних поместий. Она сама тогда только-только вернулась из столичного пансиона, куда ей помог поступить Николай Дорошенко. Николай Александрович хотел было познакомить сестру своего лучшего друга с хорошим знакомым его семьи: человеком степенным, с довольно-таки солидным капиталом, вдовцом, но еще довольно молодым, всего на пару лет старше самой Марианны. Супруга его трагически погибла через полгода после свадьбы. Бедняжка поехала кататься верхом, лошадь понесла, и женщина разбилась насмерть. Марианна же наотрез отказалась знакомиться с потенциальным женихом, заявив матери напрямую, что уже дала слово другому. Софья Станиславовна никогда не стала бы принуждать дочь, она просто хотела познакомиться с ее избранником, побеседовать с ним. Но вместо того, чтобы выполнить просьбу матери, Марианна сбежала из дома. Позже выяснилось, что тот проходимец соблазнил ее, наговорил всяких глупостей, мол, весь мир против их любви, поэтому нужно бежать как можно дальше, и Марианна, обезумев от страсти, поверила ему. На деле же мерзавец вовсе не думал жениться, он поселил Марианну в Петербурге, в квартире, которую снял специально для нее, и изредка навещал возлюбленную. Сам же при этом вел праздную, разгульную жизнь. Когда несчастная была на последних месяцах тягости, молодчик уехал по делам службы на Кавказ да и пропал там без вести. В судьбе Марианны принял живое участие его лучший друг, и очень скоро они стали жить вместе. Он был женат, но жена его жила далеко, в поместье, и никогда не приезжала в Петербург. Вскоре после рождения второй дочери он бросил Марианну, заплатив ей, правда, немалую сумму. Она уже подумывала вернуться домой и упасть матери в ноги, но тут ей нанес визит младший брат ее второго ухажера. Скоро меж ними завязался бурный роман, который вскоре окончился довольно-таки скромной свадьбой. В положенный срок на свет появился сын Федор. И вроде бы жизнь наладилась, но тут Марианну подкосила болезнь… Лара несколько раз говорила Василию, что лучше бы детям остаться в Петербурге. В конце концов, это дело вдовца Марианны, как-никак, одна из девочек — его племянница. — Они и мои племянницы! — отрезал Василий. — Поэтому я их не брошу, и точка! — Что ж, — скривилась Лара, — не стану больше спорить. Решайте как знаете! Это же ваш дом, твой и Софьи Станиславовны. — Лариса, — укоризненно взглянул на нее Василий, — ну пойми же ты, им будет лучше здесь, с нами. Нельзя бросать сирот, это тяжкий грех! Лариса сдалась, хотя и могла бы ответить, что грех совершила прежде всего мать этих девочек, а их семья тут совершенно ни при чем. Старшей дочери Марианны, Марии, или как стала называть ее Софья Станиславовна, Марьюшке, сравнялось уже семь лет. Это была худенькая, немного болезненного вида девочка с белокурыми волосами и огромными голубыми глазами. Она с испугом смотрела на новых своих родственников, говорила, ежели к ней обращались, тихо, стесняясь при этом и робея. Младшей, Вареньке, исполнилось четыре, и она была полной противоположностью сестры: румяная, круглолицая, черноволосая и кареглазая; очень живая и веселая. Она без устали бегала по дому, придумывала новые игры и донимала всех глупыми вопросами вроде того, почему цветы вишни нельзя есть точно так же, как и ягоды. Василий же, казалось, и сам в дитя малое превратился рядом с детьми. Он возился с ними, катал на спине, гулял в саду, бегал наперегонки, укладывал спать и рассказывал сказки. «Впал в детство!» — думала про себя Лара. Она и сама с трудом могла бы объяснить, почему, но ее раздражало поведение мужа. Лучше бы он подумал о будущем племянниц, нежели бегать с ними по саду. Как там ни крути, но они — незаконнорожденные. И очень скоро всей округе будет о чем посплетничать. Будто и без того мало их полоскали! Однако же, ни Василий, ни Софья Станиславовна даже и тени сомнения не допускали, что ведут себя весьма опрометчиво. — Ах, Васенька так добр к малышкам! — умилялась Софья Станиславовна, глядя на игры Васи с племянницами. — Вне всяких сомнений, — улыбнулась она Ларе, — он будет превосходным отцом, когда родятся ваши с ним дети. — Да, конечно, — еле выдавила ответную улыбку Лара. Она поспешила уйти в свою комнату, заперла дверь и от злости расколотила об пол фарфоровую вазу и выругалась, прошептав: — Чертова старуха! Да как она смеет! Что она хотела сказать? И разве прилично это — попрекать Лару тем, что она до сих пор не понесла дитя? Но ясно ведь, что именно это она и хотела сказать. Лара с трудом смогла сдержаться и не разрыдаться в голос, пришлось бы потом объясняться с мужем… А еще ей стало вдруг стыдно, отчего на душе сделалось муторно: вот, оказывается, откуда эта неприязнь к племянницам. — Ларочка, родная моя, — воскликнула маменька, когда Лара пожаловалась ей, — ты попросту делаешь бурю в стакане воды. — Нет, маменька, — ответила она, — все яснее ясного. Она считает меня какой-то… неполноценной. Пустоцветом! И Вася теперь, вслед за нею, станет думать то же. К тому же он целые дни теперь проводит с этими девчонками, точно они и впрямь его родные дочери. Вернее, они заменили ему дочерей, которых я не могу родить! Он и его матушка ясно дали мне это понять! — Господи, Лара, ну что ты такое говоришь? — Правду, маменька, — горестно вздохнула Лара. — Софья Станиславовна выразилась предельно ясно. Мол, Васенька так любит милых сироток, прям отцом родным им стал! Дескать, я родить не могу, так хоть племянницы ему радость приносят. — Ларочка, — маменька взяла ее за руки, взглянула в глаза, — право, ты преувеличиваешь. Я просто уверена, что Софья Станиславовна не имела в виду ничего похожего. Просто она привязалась к внучкам. — Да, — вспылила Лара, — именно — к внучкам, которых отчаялась дождаться от меня. — Послушай, — маменька погладила ее по руке, как когда-то в детстве, когда хотела успокоить, — я повторяю: тебе нет причин ревновать к этим несчастным девочкам. Они ведь для пани Косач — родная кровь. Кроме того, еще и напоминание о бедной ее дочери. И для твоего мужа — тоже. Скажи, разве ты сама не станешь любить детей Левушки, своих родных племянников? — Это совсем другое дело! — отмахнулась Лара. — Вовсе нет, — отрицательно покачала головой маменька. — А что же до всего остального, то и здесь тебе нет нужды переживать. В конце концов, замужем ты всего только несколько месяцев. — Тогда почему Люба уже успела понести, хотя побыла замужем те же несколько месяцев? — в отчаянии воскликнула Лара. — Что же до нас с Василием, то стоит сказать, что это со дня свадьбы три месяца прошло. Что же касается всего остального, то… гораздо больше времени! — Лара покраснела и поспешно отвела взгляд. — Милая моя, — маменька вновь сочувственно взглянула на нее, — но ведь… это по-разному бывает. Как говорится, Богу лучше знать, когда благословить супружескую чету детьми. — Маменька, да как вы не понимаете, — Лара готова была расплакаться, — это может быть связано с тем случаем, и я могу никогда больше не стать матерью! Вспомните, что случилось с женой Григория Петровича. — Ох, Лара, — вздохнула маменька, — но это же совсем другое. С Натальей Александровной произошел несчастный случай, она чуть не погибла, когда у нее начались преждевременные роды. В твоем же случае все иначе, да и Аркадий Семенович заверил меня, что никаких нежелательных последствий для тебя попросту не может быть. — Он мог и ошибиться, маменька, — продолжала настаивать на своем Лара. — Лара, послушай, тебе стоит успокоиться и не отчаиваться раньше времени. Пока пусть события идут своим чередом, постарайся не думать о плохом, выжди некоторое время. Коли ничего не случится, я обещаю тебе, что мы найдем лучших врачей. Из-за границы выпишем, если надо будет, и даст Бог, они тебе помогут. Слова матери немного успокоили ее, и Лара обняла ее: — Спасибо вам, маменька! Вы всегда помогаете мне разумным советом. — Все будет как нужно, милая. Лара решила последовать совету матери и не делать покамест из мухи слона. В конце концов, маменька права: она еще молода, и у них с мужем впереди вся жизнь. А что до этих девчонок, ну, что же, пусть покуда живут в доме Косачей. Со временем можно будет придумать что-нибудь. Определить их, скажем, в тот самый Киевский пансион, где воспитывалась Люба. Там они получат должное воспитание и образование, а после можно будет и женихов каких-никаких им подыскать. Пока что Лара большую часть времени проводила в Нежине, занимаясь делами, причем, стоит сказать, она весьма преуспевала. В галантерейной лавке Григорий Петрович неплохо справлялся и без посторонней помощи, хотя дела там могли бы идти и лучше, но все же прибыль они получали. Лара помогла мужу и его компаньону, вложив часть своего приданого, дабы расширить дело, закупить новые товары. Кроме того, Лара придумала открыть еще мастерскую по пошиву одежды и магазин готового платья. Однако этот вопрос следовало еще обсудить с мужем и как следует все обдумать. Сверх того, она купила небольшой дом под предлогом того, что раз им приходится много времени проводить в городе, то и жить лучше будет здесь же. Правда, пока о покупке дома Лара рассказала лишь матери. Василию она решила сделать сюрприз, а Софью Станиславовну потом просто поставить перед фактом. Она и так уж начинает косо поглядывать на Лару: дескать, та «слишком много времени уделяет делам, коими должны заниматься мужчины». А дело жены — вести домашнее хозяйство. Лара на это мягко возразила ей, что, к примеру, ее матери ничто не помешало заниматься и тем, и другим после смерти отца. Хотела было прибавить еще, что возможно, именно поэтому доходы семейства Софьи Станиславовны всегда были не слишком-то высокими, но вовремя прикусила язык. Неожиданно Любе пришла вдруг в голову мысль отдать госпоже Райской поместье, которое она получила в приданое. То самое, что некогда принадлежало деду Лары, отцу маменьки. Лара ехидно поинтересовалась у Любы, а с чего, собственно, она вдруг решила стать такой щедрой меценаткой, но та явно не поняла ее иронии. Люба ответила, что де матушка ее и без того уж настрадалась, и вне всяких сомнений она заслужила спокойную жизнь достойной и благородной женщины. Тут уж Лара не выдержала и в лицо заявила милой родственнице, что с ее стороны слишком уж непрактично — делать столь щедрые подарки. — Но она же мать мне все-таки, — пожав плечами и глядя на Лару невинными глазами, сказала Люба. — А кроме того, Левушка одобрил эту идею. Мы говорили с ним накануне его отъезда. Лара вопросительно взглянула на маменьку: — Maman, как же так? — Ежели они с Левушкой так порешили, — отозвалась та, — я не вижу причин, по которым подобное было бы невозможно. — Но… это же ваш дом! — возмутилась Лара. — Он уже давным-давно не мой. Да собственно, он таковым и не был никогда… Теперь Белоцерковка принадлежит Любови Андреевне, и она в праве распорядиться имением по своему усмотрению. Госпожа Райская, стоит сказать, наотрез отказалась принимать от Любы столь щедрое подношение. Видимо, гордость помешала ей сделаться приживалкой пусть и у родной дочери. Сколь бы Люба ее не упрашивала, она, к огорчению последней, отказывалась. Сошлись на том, что мадам Райская выкупит у молодой пани Червинской Белоцерковку за цену, которую та сама назначит. Разумеется, это была лишь формальность, и цену Люба выставила самую маленькую. Управляющий и нотариус лишь неодобрительно хмурились и качали головами, дескать, как же барыня могла так продешевить. Сверх того, от Левушки пришло письмо, где он передавал сердечные приветы всей семье, сообщал, что благополучно прибыл в полк, и в самое ближайшее время они отправляются на Балканы. В самом конце письма он обращался к Любе и напоминал, что коли надумает она «совершить ту сделку, дабы помочь дражайшей Катерине Степановне, то так тому и быть». Таким образом всем спорам был положен конец, и сделка состоялась.

***

В начале лета решено было всем семейством съездить в Белоцерковку, дабы, как выразился Григорий Петрович, осмотреться на месте. Судя по всему, он собирался если не жить там вместе с Катериной Степановной, то по крайней мере частенько навещать ее… Честно сказать, увиденное Лару разочаровало. Она ожидала увидеть роскошный дом с мраморными колоннами, подъездной аллеей, садом, оранжереей, — словом, почти как в родной Червинке. Да и маменька, помнится, рассказывала и не раз, каковым было имение, где она провела раннее детство. Однако же, когда все они вышли из кареты, то взору их предстал совершенно неухоженный двор, запущенный сад, в котором тут и там виднелись пустые мраморные постаменты, скульптур же на них не наблюдалось вовсе. Фасад дома был обшарпанным, парадные двери и вовсе заколочены, а правый флигель чернел обгорелыми, пустыми окнами. — Да тут вообще живет кто-нибудь? — воскликнул Григорий Петрович, оглядываясь по сторонам. — Будто от чумы все сбежали, — вздохнула на это Катерина Степановна. — Мы же писали местному управляющему, — нахмурилась Лара, — нас должны встретить! Кажется, тут живут одни разгильдяи да бездельники. — Да… прежде здесь было все иначе, — тихо проговорила маменька. — Надо думать, — хмыкнула Лара. — Без хозяйского глазу тут все распустились, не иначе, — поддержал их Григорий Петрович. Все же их, как оказалось, ждали, потому что к гостям уже спешила худощавая женщина в простом коричневом платье и платке. — Господа! — воскликнула она, кланяясь. — Приехали! А мы ждали вас позже, что же, проходите, милости просим! Только… покорнейше прошу простить, пока только через черный ход. Заброшено у нас тут все. Мы подготовили вам комнаты на втором этаже, там все отделали, как должно, а в остальном… Женщина оказалась домоправительницей, которую пан Михаил Александрович поставил надзирать тут за всем после отъезда Аглаи Кондратьевны. Представилась она Лукерьей. В доме, по ее словам, сейчас кроме нее находится еще кухарка, так что ужин господам подадут вовремя. — Еще управляющий здесь, он… — она замялась, явно испытывая некоторое смущение, — в общем покуда он в домике садовника квартирует. Велю ему прийти, когда в себя придет, — прибавила она, понизив голос. — А чтоб убирать в комнатах, я найду вам двоих-троих горничных, не извольте беспокоиться! — Я думаю, Катерина Степановна и свою горничную перевезет сюда, — отозвалась маменька. — Наверное, — согласилась та, — мне будет куда спокойнее, если при мне останется моя Сашенька. Она уже несколько лет мне служит. — Как прикажете! — вновь поклонилась Лукерья. — А покамест тут у нас дочка управляющего еще живет. Она поможет. Да что же мы стоим-то?! Лукерья провела их по запыленной лестнице на второй этаж, показала комнаты, сообщила, что ужин скоро приготовят, а ежели господа желают отдохнуть, так малая гостиная в их распоряжении. Малой гостиной оказалась небольшая комната в конце коридора, довольно-таки уютная: с камином, большими окнами, удобной мебелью и, к радости Любы и Катерины Степановны, даже рояль там нашелся. — Верно, его настроить надо, — улыбнулась госпожа Райская, проведя рукой по клавишам. Лара лишь пожала плечами: ей до рояля не было ровным счетом никакого дела. Маменька же тем временем подошла к окну, некоторое время молча смотрела в сад, а потом покачала головой и тихо произнесла: — Так странно… Вроде бы все знакомо, но в то же время… — Вы правы, Лариса Викторовна, — улыбнулся Григорий Петрович, — это довольно-таки странно: ты точно помнишь, что должно быть вот этак. А на деле — все по-другому. Я именно так себя чувствовал в Червинке, когда вернулся после двадцати лет отсутствия. А вас здесь не было гораздо дольше. — Почти сорок лет… Мне было восемь. Целая жизнь… Вон там, — она указала рукой на узкую тропинку, которую было видно из окна, и которая вела куда-то вглубь сада, — был пруд. — Пруд и сейчас есть, — встряла Люба, — зарос, правда. — И беседка. Мы с сестрой любили убегать туда и играть. А еще я вспомнила: здесь, — она окинула взглядом гостиную, — была комната Митеньки. Моего брата по отцу. Он, знаете ли, хорошо рисовал; отец хотел поначалу отправить его военному делу обучаться, как самого старшего нашего брата, Николеньку, но Митенька был, к несчастью, слаб здоровьем, поэтому и остался дома. Когда выяснилось, что он имеет талант к рисованию, отец нанял ему учителей. Вот тут, у окна стоял его мольберт. Он мог целыми днями сидеть здесь и рисовать. А мы с Эжени донимали его, без конца требовали, чтобы он нарисовал нас. Я вообще его обожала, он был удивительно добрым! После того, как отец… Нас забрали родственники, и с тех пор… Словом, теперь я даже и не знаю, живы ли они, где они… — Так получается, у вас было два брата? — спросила Лара, поскольку помнила рассказы матери лишь о Митеньке, о котором та всегда отзывалась с теплотой. — Два моих старших брата — сыновья отца от первого брака. Николай, Николенька, старше меня на десять лет. Отец был ранен под Малоярославцем, долечивался уже у себя в имении, и тогда-то познакомился с будущей женой. А вскоре после возвращения из Заграничного похода он женился. Вроде бы она была дочерью соседей — обычная история. Второй мой брат, Митенька, родился через два года после первенца. А жена, к несчастью, умерла родами. Детей воспитывали няньки да камердинеры, отец же продолжил службу, но в двадцать шестом подал прошение об отставке. — Почему? — быстро спросил Григорий Петрович. — Потому что два его двоюродных брата были арестованы за то, что состояли членами тайных обществ. А старший, ко всему прочему, принимал самое деятельное участие в восстании Черниговского полка. — Ничего себе! — Григорий Петрович только что рот не раскрыл от удивления. — Обоих потом в Сибирь сослали. Одного на вечное поселение, второго — на каторгу, на пятнадцать лет. За ним, насколько мне известно, уехали мать, родная отцова тетка, и сестра. Отец-то сам никогда этого их поступка не принял и иначе как преступниками, опозорившими род, кузенов не честил. Но тем не менее, как он любил повторять, ему весьма недвусмысленно намекнули, что несмотря на все его военные заслуги, как ни прискорбно, пятно на славной фамилии на всю жизнь останется. Он вышел в отставку, и с той поры пошло: карты, вино… Что и привело его в итоге к печальному концу. Правда, случилось это много позже. А в двадцать седьмом он решил поправить свои дела женитьбой на моей матушке, за которой давали неплохое приданое, а ко всему, она еще состояла в родстве, пусть и дальнем, с самим генерал-губернатором. Через год после свадьбы родилась моя сестра, чуть позже — я. Мать умерла от горячки, когда мне было пять. Николенька к тому времени уже был в кадетском корпусе, Митенька тоже стал почти совсем взрослым, а за нами с сестрой приглядывала Оксана… Она поначалу у матушки служила, и когда та болела — ухаживала за ней. А потом… Домоправительница — именно так отец велел называть ее всей остальной дворне. Ну, а ему самому уже никто не мешал предаваться всем мыслимым и немыслимым удовольствиям. Все! Хватит предаваться воспоминаниям! Надо бы осмотреть дом. — Честно признаться, господа, — вздохнула Катерина Степановна, — я ужасно проголодалась. Хорошо бы распорядиться насчет ужина. — Вы правы, — согласилась с ней Лара. — Что ж… — начал было Григорий Петрович, но его прервал стук в дверь. Вслед за этим раздался до боли знакомый и такой ненавистный голос, заставивший Лару вздрогнуть: — Прошу извинить, но Лукерья меня тут послала узнать… — Ты?! — воскликнула Лара. — Люда! — не к месту обрадовалась Люба. — Вот так встреча! — Да уж, — пробормотала Лара, — встреча, как в романе, не хватало тут только этой… Она осеклась, уставившись на вошедшую, потому что почувствовала вдруг, как земля буквально уходит из-под ног. Мадемуазель Остапчук была в тягости, и никакое свободное платье уже не могло скрыть ее интересного положения.