Двадцать лет спустя

Чем ближе подъезжала коляска к Червинке, тем больше и больше Катерина сомневалась в правильности своего поступка. Наверное, не зря все же говорят, что не войти дважды в одну реку, и если уж перевернул страницу, оставил прошлое в прошлом, ни к чему возвращаться назад. Но что поделать, очень уж удачный повод подвернулся. Катерина все равно не усидела бы на месте, она давно уж все обдумала и решила: при первой же возможности вернется в родные края. Все дело в Любушке — в ее милой доченьке. Больше всего на свете Катерина мечтала поклониться ее могиле, положить цветы, помолиться об ангельской душе ее и попросить прощения. Незадолго до отъезда из Петербурга она написала на Киевский адрес Андрея Александровича, где просила указать ей точно, где же именно обрела последний приют ее несчастная дочь. Ответ пришел довольно быстро, ей написал управляющий нового хозяина. Как оказалось, наследники пана Тихвинского дом его продали и переехали. А в конце этот неизвестный Катерине человек сообщил, что ему известно, куда именно перебралась семья Андрея Александровича. С удивлением Катерина обнаружила, что это оказывается бывшее поместье Шефер. Она отправила туда три письма, но так и не получила ответа, и тогда она решила, что если вдруг судьба вновь забросит ее в места, где прошла ее молодость, она непременно наведается в тот дом, где ей пришлось так много пережить. Пусть бы даже это воскресило воспоминания, которые она предпочла бы похоронить навсегда, но узнать всю правду о том, что же случилось с ее дочкой, гораздо важнее. Бенефис прошел, как и ожидалось, превосходно, при полном аншлаге. Пускай Катерина так и не отвыкла волноваться, словно ей впервые предстояло выйти и выступать перед публикой, а сердце билось так сильно, точно готово было вот-вот выскочить из груди, но стоило ей выйти на сцену, окинуть взглядом зал и начать свою партию, волнение как рукой сняло. Дальше уже все шло как по маслу, она не брала ни одной неверной ноты, все ее движения были отточены, каждый поворот головы, каждый взгляд заставлял публику замирать от восторга. Под финал зал взорвался овациями, а она стояла на авансцене, усталая и бесконечно счастливая. Пожалуй, ради таких вот моментов и стоило пойти на сцену. Это помогало Катерине пусть на несколько мгновений, но позабыть обо всех горестях прошлого. Поздравления, цветы, слова восхищения и праздничный ужин после спектакля — это своего рода устоявшаяся традиция, к которой Катерина относилась как неизбежному, хоть и не слишком приятному ритуалу. Она прекрасно понимала, что вряд ли присутствующие актеры, актрисы, директор театра и все приглашенные гости, включая завсегдатаев и меценатов восхищаются ею искренне и от души. Но такова уж жизнь: правила требовали, чтобы она присутствовала, и она вынуждена была подчиняться. — Я надеюсь, — проговорил Лев Червинский, целуя ей руки, — что завтра вы, как и обещали, почтите дом мой своим присутствием, дорогая Катерина Степановна. — Он зашел к ней сразу же по окончании спектакля, вручил целую охапку белых роз и, куда ж без этого, напомнил о своем приглашении. — Я же пообещала вам, Лев Петрович, — ответила она, — а значит, выполню свое обещание. За ужином она только и думала о завтрашнем дне; сомнения все еще терзали ее. С другой стороны, раз решение принято, стоит ли колебаться. — Ты смотри, вдруг он тебе завтра и предложение сделает, — ехидно ухмыльнулась Амели. — Смотри уж тогда, не упусти своего счастья! — Ах, Амели, — покачала головой Катерина, — ну что ты такое говоришь, право слово! С ужина Катерина ушла довольно рано, сославшись на смертельную усталость и головную боль. Правда, уснуть все равно не удалось, и почти всю ночь Катерина ворочалась с боку на бок, не в силах побороть волнение. Лишь под утро она забылась сном. Разумеется, слишком пышный наряд она надевать не стала, ни к чему, ведь это всего-навсего дружеский визит. Поэтому для обеда у Червинских Катерина выбрала свое любимое синее платье с белым кружевным воротником и, мысленно перекрестившись, тронулась в путь. В окно кареты она почти не выглядывала, ей достаточно было зажмурить глаза покрепче, и перед ее внутренним взором сами по себе оживали одна за другой картины: вот она с Анной Львовной сидит в гостиной и читает ей; вот помогает Павлине на кухне; гуляет по саду… А вот они с Алешей идут рука об руку по проселочной дороге, и он смотрит на нее, как на чудо, обещает ей спасение… А вот она лежит, точно в горячке, мучаясь неизвестностью. Алеша в тюрьме, и бог знает, что ждет его теперь. Галина, с нескрываемым злорадством заявляет ей, что никогда уже больше пан Косач не приедет за нею. «Помер он, нешто ты не знаешь?» — произнесла Галина, только что не сияя от радости… Катерина почувствовала, как у нее замерзли руки, несмотря на то, что погода стояла теплая. Кучер крикнул ей, что они уже почти приехали. Выглянув, наконец, в окно, она увидела, что они и впрямь уже на подъезде к Червинке. Катерина перевела дух, думая о том, что, пожалуй, это к лучшему: кто знает, вдруг сегодня ей посчастливится узнать то, что мучает ее вот уже столько лет. Дома-то, говорят, и стены помогают. Пусть здесь ей суждено было пережить так много горя, но все-таки это, каким бы он ни был, это ее родной дом. — Счастлив приветствовать вас, дорогая Катерина Степановна! — Лев Червинский сбежал по ступенькам крыльца, распахнул дверцу кареты и подал Катерине руку. — Добро пожаловать в мой дом! — Благодарю, Лев Петрович, это честь для меня, — стараясь выглядеть спокойной, ответила Катерина. Он провел ее в дом, попутно выражая восхищение вчерашним спектаклем, а заодно и ее внешним видом. Гостиная, да и вообще вся обстановка в доме, насколько Катерина могла помнить, сильно изменились. Впрочем, неудивительно: как-никак двадцать лет прошло, все меняется: и люди, и вещи. — Позвольте представить вас, — Лев, кивнув лакею, открывшему перед ними двери, подвел ее к уже ожидавшим их женщинам, — моей дорогой матушке и сестре. Лариса Викторовна и Лариса Петровна Червинские. Ну, а это, — улыбнулся он, — как вы можете догадаться, госпожа Райская. — Добро пожаловать! — приветливо улыбнулась ей пани Червинская. — Я счастлива принимать вас у нас дома. Мой сын давно является страстным поклонником вашего таланта, но признаться, до вчерашнего дня я и не подозревала, насколько он всякий раз бывал прав, когда превозносил ваши достоинства. Спектакль был поистине прекрасен, и это целиком и полностью ваша заслуга. — Благодарю вас, Лариса Викторовна, но мне думается, вы все же несколько преувеличиваете. Я хочу сказать, что все играли превосходно. — Катерина вернула ей улыбку. Она сразу узнала эту женщину: однажды та вступилась за нее перед Петром Ивановичем. Как раз в то самое время, когда он отдал приказ снять траур по Анне Львовне. Сама же Катерина в те дни жила точно во сне, и думала, что траур по милому своему Алешеньке будет носить до конца дней. — Ты что, приказа моего не слышала?! — обрушился на Катерину Петр Иванович, увидев ее наряд. — Чтобы немедленно сняла с себя эти вдовьи тряпки, поняла? — он было грубо схватил ее за плечи, но тут между ними встала Лариса Яхонтова (кажется, именно так тогда звали нынешнюю пани Червинскую). — Ну, полно, полно, Петр Иванович! — она взяла его за руку, осторожно погладила по плечу. — Неужто вы не видите, что худо ей, душа у нее болит. Позвольте ей… прошу вас, ради меня! — Поди вон отсюда! И чтобы на глаза мне не показывалась, — бросил ей Петр Иванович уже абсолютно спокойным тоном. — Что же мы стоим тут? — спросила между тем сестра Льва Петровича. Катерина горько вздохнула, глядя на нее. Если бы только Любушка осталась жива, сейчас она была бы точно такой же красивой девушкой. — В самом деле, — поддержала Ларису Петровну мать. — Прошу вас! — кивнула она Катерине. — Я приглашала на обед и наших соседей, но к сожалению, они сегодня не смогут приехать. Поэтому, коль скоро все в сборе, мы можем проследовать в столовую и приступить к трапезе. — Благодарю! — отозвалась Катерина. Лев между тем подал ей руку, но тут распахнулась боковая дверь, раздались чьи-то шаги, и прежде, чем Катерина успела обернуться, Лариса Петровна воскликнула: — А вот и Григорий Петрович! Катерина вздрогнула, обернулась и почувствовала, как земля уходит из-под ног. Этого просто не может быть, ведь он… должен быть далеко. Кажется, он пытался покончить с собой, а потом его судили и отправили на каторгу. Павлина написала ей об этом тогда, очень давно… Но сейчас он стоял перед ней и смотрел так, будто бы и не было всех этих лет. Удивительно, но он почти совсем не изменился: тот же цепкий, внимательный взгляд, будто бы он хочет мысли ее прочитать; те же усы, вьющиеся мягкими волнами кудри. Разве что поседели немного, а так — все тот же Григорий Червинский. — Знаешь, чего мне так не хватало на войне, Катенька? — вкрадчиво спросил он, наступая на нее. Глаза его лихорадочно блестели от возбуждения. — Любви. И милосердия. Он прижал ее к стене, попытался поцеловать, но она успела схватить со столика, где лежало рукоделие, ножницы… Ее трясло от страха и омерзения, когда он загнал ее в кладовую, вновь прижал к стене; жалобно звякнув полетели на пол какие-то банки… Руки его между тем уже рвали на ней платье, задирали юбки. — Да чтоб тебе небо на голову упало! Что это тут делается-то? — Павлина появилась как нельзя вовремя, и Катерине удалось убежать. — Ты моя собственность, поняла! Ты — моя! — жарко шептал он ей на ухо. — И ты никуда от меня не убежишь, никогда! Все это мигом пронеслось у нее перед глазами, и Катерина вновь почувствовала себя юной девушкой. Совершенно одинокой и бесправной, абсолютно беззащитной перед панской волей. — Григорий Петрович — наш родственник, — вернул ее из прошлого в настоящее голос Ларисы Викторовны. — Мне бы тоже хотелось выразить вам свое восхищение, Катерина Степановна! — тихо произнес он, глядя ей в глаза. — Да, — она, хоть и не без труда, выдержала его взгляд, — конечно. Я благодарю вас… Он продолжал смотреть на нее, не отводя взгляда, будто хотел сказать еще что-то, нечто важное. Катерина молчала, ей не хотелось, чтобы остальные узнали о том, что с Григорием они были некоторым образом знакомы. Оставалось надеяться, что и он придерживался того же мнения. Значит, нужно вести себя так, будто она впервые встретилась с ним, хоть это, видит Бог, очень нелегко. Она все же не смогла сдержаться и отдернула руку, когда он попытался поднести ее к губам. К счастью, остальные этого не заметили, потому что Лариса Викторовна вновь пригласила всех пройти в столовую. За обедом Катерина еле-еле смогла проглотить несколько кусочков жаркого; она почти не чувствовала вкуса, и ей с трудом удавалось поддерживать разговор, поскольку все мысли ее были заняты этой неожиданной встречей с Григорием Петровичем. В довершение всего за столом он сидел как раз напротив Катерины да так и пожирал ее глазами. Пусть Катерина старалась не смотреть на него, общаясь исключительно со Львом и его матерью, но все же она кожей чувствовала: он, как и прежде глаз с нее не сводит. Катерина усиленно выискивала предлог, дабы откланяться как можно быстрее и уехать; пускай Лев Петрович наверняка обидится на нее, но это свыше всяких сил — сидеть напротив человека, который испортил ей жизнь, и делать вид, будто ничего не произошло. К счастью, буквально перед подачей десерта в столовую вошел управляющий. Катерина удивленно приподняла брови, узнав в этом солидном, изрядно, стоит сказать, располневшем человеке в дорогом костюме Тихона. Скользнув по ней взглядом тот лишь недоуменно передернул плечами и, поклонившись, приблизился к Ларисе Викторовне. — Пани, там до вас помощник управляющего с кожевенной мануфактуры прибыл. Говорит, выяснили они все по поводу тех недостающих средств, и он прямо срочно хочет видеть вас. — Где он? — В кабинете дожидается. Я туда распорядился проводить. — Спасибо, Тихон! — Лариса Викторовна отложила салфетку и поднялась из-за стола. — Катерина Степановна, я прошу извинить меня, но… срочные дела. Я ненадолго, с вашего позволения. — Я провожу вас, маменька, — Лев Петрович поднялся следом за матерью. — Я скоро вернусь, Катерина Степановна, примите наши самые искренние извинения. — Что вы, господа, все в порядке! — ответила она, с трудом переведя дыхание. Перспектива остаться один на один с Григорием Червинским пугала ее, совсем как когда-то давно, в юности. — А я пока… — Лариса Петровна была явно чем-то смущена, — словом… мне тоже нужно ненадолго отойти. Прошу простить. Григорий Петрович, может быть, вы пока займете нашу гостью? Не выслушав даже тихого: «Разумеется, как скажете!» — она выпорхнула из-за стола и умчалась куда-то вслед за матерью и братом. — Может быть, выйдем в сад? — Григорий вновь вперил в нее свой пронзительный взгляд, от которого ее затрясло, точно она вдруг оказалась на холодном, пронизывающем ветру. — А то здесь… Она молча кивнула, встала со стула и решительным шагом направилась в сад. Около беседки, увитой плющом, она остановилась и резко обернувшись, заставила себя, наконец, взглянуть Григорию в глаза: — Вы здесь… — только и могла сказать она. — Если бы я только знала, то ни за что не приехала бы сегодня. — Катя… то есть, я хотел сказать — Катерина Степановна, — опустив глаза, проговорил Григорий, — поверьте, если вы считаете, будто я подстроил эту встречу… — Я бы не удивилась, знаете ли! — выпалила она. В ответ он лишь коротко вздохнул: — Вы не правы. Я совсем недавно вернулся в Нежин, и единственное, что влекло меня сюда из дальних мест — это вы… Китти. — Он улыбнулся, назвав ее прежним именем, которым так любила звать ее покойная Анна Львовна. Но он не сможет подкупить ее хорошими манерами и галантным обращением. Ни за что на свете! — Вот как? — она даже не попыталась скрыть саркастическую усмешку. Если он желает убедить ее, что стал другим — у него ничего не выйдет. — Поверьте, Китти, я так много должен сказать вам. Я знаю, что вел себя по отношению к вам, мягко говоря, неподобающим образом. С самого начала. — Хорошо, что вы это поняли, Григорий Петрович! — ответила она, хотя, стоит признаться, слова эти прозвучали довольно-таки резко. — Но к чему теперь говорить об этом? Все это случилось много лет тому назад. — Катя… Катюша, — он шагнул к ней, взял ее руки в свои, — вы себе и представить не можете, как я теперь счастлив! Наверное, впервые за долгие-долгие годы. Счастлив потому, что вижу вас, могу говорить с вами. А прежде всего мне хотелось бы попросить вас… простить меня, — последние слова он произнес шепотом. — Господь простит, Григорий Петрович. Вы перед Ним за все ответ держать станете, когда час придет. — Может быть, настала пора нам позабыть обо всем? Вы так не думаете? Я хочу быть вам другом, Катя. Позвольте же мне… — Григорий Петрович, — Катерина отрицательно покачала головой и отдернула руку, — я не могу сейчас дать вам ответ. Я вполне допускаю, что вы раскаялись, но поймите и меня. Я… просто не могу! Она не могла ответить ему иначе: во всяком случае сейчас она не готова — слишком сложно все это. Да, прошло целых двадцать лет, никто за такой срок не останется прежним, но и забыть того, что было — попросту невозможно. Наверное, должно пройти еще какое-то время, чтобы она смогла изменить свое отношение к этому человеку. Да честно говоря, сейчас, глядя на него, она вдруг поняла, что уже и не злится. Он стал ей совершенно безразличен. — Что ж, я и не ждал, что вы сразу же меня простите, и мы станем друзьями на всю жизнь… Я знаю, вам пришлось много пережить. В том числе и по моей вине. Если бы можно было все исправить, я что угодно отдал бы за это. — Но исправить ничего нельзя, — жестко сказала она. — Время вспять не повернуть, Григорий Петрович. Я хочу теперь думать лишь о будущем, а о прошлом — позабыть навсегда. И вам желаю того же. — Что ж, — неожиданно тон его голоса вновь другим: чуть насмешливым и надменным, — видимо, будущее в компании молодого, красивого и безупречного во всех отношениях человека, да к тому же богатого наследника, куда привлекательнее! Как не понять вас, госпожа Райская, ведь в таком случае оное будущее отныне будет у вас полностью обеспеченным. Катерина отшатнулась: вот теперь он стал самим собой, сбросил маску. Перед ней снова Григорий Червинский, каким она запомнила его. Она поморщилась, чувствуя у этому человеку одну лишь жалость пополам с брезгливостью. Очевидно, осознав свою беспомощность, он не нашел ничего лучше, кроме как перейти к оскорблениям. — Да по какому праву вы смеете говорить со мною в таком тоне! — гордо вскинув голову, воскликнула Катерина. — Просто мне вдруг стало все ясно, и я вижу, насколько вы изменились. Видимо, театральный мир наложил на вас свой отпечаток, и вы, увы, ничем уже не отличаетесь от основной массы актерок — искательниц богатых покровителей и легких денег. — Замолчите немедленно! — окончательно вышла из себя она. — Может быть, вы забыли, но я давно уже не ваша собственность! Теперь я свободный человек и, во-первых, не обязана давать вам отчет в своих действиях, а во-вторых, не позволю никому, тем более вам, оскорблять меня! Григорий меж тем шагнул к ней и резко схватил ее за руку: — Надеетесь захомутать этого глупого молокососа, который смотрит на вас щенячьими глазами, пожирает взглядом? Кто бы мог подумать, что наша гордая и неприступная Китти доживет до такого: на старости лет станет крутить амуры с сопляком, годящимся ей в сыновья. Что, он так хорош, что ты не в силах была устоять? Или это твой последний шанс, так скажем, выбиться в высшее общество? Размахнувшись, Катерина от всей души залепила ему пощечину, отчего он тут же отшатнулся и часто заморгал, глядя на нее со смесью злости и обиды. — Правда глаза колет, не так ли, моя милая Китти? — прошипел он, потирая щеку. — Какого черта тут происходит? — неожиданно прогремел в наступившей тишине голос Льва Петровича. Сжав кулаки, он переводил взгляд с Григория на Катерину. — Обычная беседа провинциальной актрисы с одним из ее поклонников, — язвительно проговорил Григорий и, не обращая внимания на младшего брата, который вот-вот готов был броситься на него с кулаками, развернулся и торопливо направился в сторону дома. — Простите, Лев Петрович, — дрогнувшим голосом, произнесла Катерина, — но мне очень нужно уйти. Завтра у меня еще один спектакль, сами понимаете, нужно как следует отдохнуть. — Я провожу вас, Катерина Степановна, — он подал ей руку, и они также направились к дому. Однако же, не успели пройти и пяти шагов, как Лев резко остановился, взял Катерину, которую все еще трясло, точно в лихорадке, от волнения и обиды, за плечи, развернул к себе. — Что этот… человек сказал вам? Неужели он позволил себе какую-нибудь вольность? — Нет, Лев Петрович, поверьте, все… хорошо! Он пристально посмотрел на нее, и на щеках у него заиграли желваки. — Я прекрасно видел, как он хватал вас за руки, мерзавец! Говорил же матушке — выставить его за дверь. Приютили негодяя… Ну, ничего, я сию же минуту вышвырну его за ворота, он сюда навеки дорогу позабудет! — Как вы сейчас похожи на своего батюшку, Лев Петрович, вы бы только знали! — невпопад пробормотала Катерина. У нее все смешалось в голове, она смертельно устала и ей захотелось вдруг очутиться как можно дальше от этого дома. Льва Червинского ей еще не доводилось видеть столь раздраженным, готовым развязать ссору из-за того, что кто-кто сказал слово ему поперек. Глаза, моментально потемневшие, ставший оттого холодным взгляд, плотно сжатые губы, голос, в котором тут же зазвенел металл, тон, не терпящий возражений, — все это и в самом деле делало его очень похожим на покойного Петра Ивановича. Катерина даже вздрогнула от неожиданности: будто перед ней снова стоял ее бывший хозяин, а сама она вновь была испуганной восемнадцатилетней девчонкой: «В людской ее место, понятно вам?! Какая еще Китти? Катька она, Катька — крепостная девка!» — Maman всегда говорит то же… Постойте! Вы знали моего батюшку? — удивленно воззрился на нее Лев. — Ох, — тяжело вздохнула Катерина, — кажется, не обойтись нам без этого разговора, Лев Петрович. Поверьте, больше всего на свете я хотела бы избежать его, но наверное, это не совсем правильно и справедливо оставлять вас сейчас в неведении. Да, я знавала и батюшку вашего, и брата, то есть, Григория Петровича. Это долгая история, и случилась она очень-очень давно. В двух словах всего не расскажешь, поэтому быть может, вы согласились бы проводить меня до города, и я объяснила бы вам все толком. Кроме того… мне очень нужна ваша помощь. Собственно, я и приехала сегодня к вам лишь для того, чтобы попросить об услуге. — Я в вашем распоряжении, Катерина Степановна, — с готовностью отозвался Лев. Еще раз глубоко вздохнув, Катерина взяла его под руку: пожалуй, сейчас и впрямь самое лучшее, что она может сделать — это уехать как можно скорее. Жаль, что все сложилось так неудачно, но в этом нет ее вины. Она ничего не смогла поделать со своими чувствами, не справилась с ними и сорвалась… Может быть, не стоило так себя вести с Григорием? Все-таки он и впрямь выглядел раскаявшимся, сожалеющим о своих прошлых грехах. Что-то подсказывало Катерине, что разговор этот был у них не последним. Кроме того, она так и не увиделась с Павлиной, не поговорила с ней. А ведь она думала об этом; она слишком давно не писала своей милой «мамусе Павлусе», единственной после Анны Львовны, кто в этом доме был добр к ней. Что ж, она сегодня же напишет ей и передаст с Львом Петровичем письмо. А в скором времени обязательно вернется, чтобы увидеться и попросить прощения. И самое главное — то, ради чего она стремилась приехать сюда, она так не исполнила. Значит, придется предпринять вторую попытку, быть может, она окажется удачнее первой.