Ночь первая «Многие хотели стать вампирами, но не у всех хватало смелости…»
Флёр никогда не боялась ни холода, ни смерти, ни вампиров, хотя те, безусловно, были опасны, но настолько же неотразимы и прекрасны. Они словно древние боги, чьи имена складывали в молитвы и храмы, а потом уничтожали своими же руками. Она была уверена, что это делалось опрометчиво, зря, ведь их век только начинается, расцветая, будто королевские розы в январе. Этот безупречный процесс не остановить, как поняли смертные, складывая бессмысленное оружие и неукротимую власть перед другими. Слишком слабые, ничтожные и вкусные, как твердили вампиры. Люди не стали перечить — смирились, безнадёжно и несмело, предлагая артерии и вены для укусов. Она никогда не была верной мёртвым, особенно тем, кто притворялся живым, обычным, нормальным, но всё равно оставался неживым. Флёр жива, её сердце отчаянно бьётся, а судорожные вздохи срываются с губ слишком надрывно. Раньше она точно ничего не боялась, да и сейчас тоже, просто письмо-приглашение на Королевскую ночь слишком сильно обжигает пальцы, дикую душу, слабое тело, юную красоту и сильную волю. Всё хорошо, не считая того, что там собираются верховные вампиры (жрецы судеб людей), бессмертные аристократы (их несметные боги). Стэлёр даже не страшно, скорее, просто не место на таких торжествах. Вернее, там нет места никому, кто живой, а девушка и есть такая, ничего не чувствующая, но отчаянно живая. Она выбирает красивое платье для безумно красивой ночи, надеясь, что та не станет последней в её жизни. Паники нет, всё просто замечательно. Просто Флёр хочется исчезнуть незаметно в черноте платья, сидевшего на ней просто идеально, в гранатовых украшениях, которые «подарили» ей организаторы. Это не знак внимания, вовсе нет. Так отмечают идеальных жертв, достойных больше, чем простая судьба любовников или любовниц. Дело — дрянь, как считает Стэлёр, пытаясь успокоить бешеный стук сердца. Её легко могут убить, превратить в такую же пустоту или сделать кем-то вроде зверушки. Кровавое ожерелье-украшение недвусмысленно намекает на последний вариант, а заколки-капельки в серебряных волосах делают её заметной, но девушка не может сорвать украшения и послать всё к черту. Безвольная. Неотразимая. Слабая. Живая. Ей все равно, но почему тогда руки болезненно дрожат? Неправильно, некрасиво, слишком странно, ведь она не должна этого делать, да только выбора нет. Ночь безутешно начинается и опаляет небеса чернильными тонами. Кажется, будет снег. Жаль, что не окрашенный в кровь — было бы символично. Сегодня кто-то отдаст свою жизнь, кто-то обретет чуждую вечность, неминуемую смерть или проклятые богатства вампиров. Зачем это всё?.. Королевские ночи проходят в лучших местах мира: в дорогих отелях, шикарных ресторанах. Каждый раз они разные, и никто не знает, где будет торжество крови. Такова суть вампиров — разделять и властвовать, играть с людьми, развлекаться с ними, а потом есть и убивать. Суровые боги, снизошедшие в их идеальный мир… Флёр думает о том, каким будет праздник. Может, безукоризненно окровавленным, очерченным страхом и болью? Обжигающая агония в пустоте обретает свой конец, так и её мечты рассыпаются пылью несуществования, развиваясь северными ветрами и бурями всех чувств. Они ненавидят горький страх и отчаяние, отчего ей приходится натягивать лживую улыбку, которая так и сочится ядом фальши и недовольства. Пусть знают, что Стэлёр не такая, как все вокруг, начиная от подруг и семьи. Последние, кстати, были первыми добровольцами, чья кровь позволила подчинить всех остальных, негласные предатели, обрёкшие её на одиночество длиною в несколько лет. Они всегда говорили ей улыбаться, даже если небеса упадут, а она по-прежнему считает, что это было бы лучше, чем багровые реки, струящиеся из пристанищ монстров. Раньше Флёр было обидно, а сейчас просто всё равно. Умрет вслед за ними — такова судьба, выживет — пусть будет так. Красивые, безупречные пары кружатся по залу, где полутьма кажется привычной, правильной и необходимой, ведь в ней почти не видны цвета одежды гостей-жертв. Красные, как спелая вишня, принадлежат еде. Чёрные — искусителям и любовникам. Небольшой выбор, правда? Для вампиров люди — никто, а эти роли разгоняют скуку, появившуюся из-за бессмертия. Кто-то твердит, что это прекрасно или нет, другой ситуации всё равно нет. Смелость стала близкой подругой тех, кто активно поддерживает монстров, а для других — худшей карой, ничуть не лучше, чем предстоящая смерть: всё равно она всех победит, рано или поздно. Вино омерзительно на вкус и напоминает испорченную кровь, нежели благородный напиток. А может, Флёр это только так кажется из-за нервов. Ей не нравится здесь всё: страшные тени, залёгшие на стенах или в арках, бесстрастные молодые лица, напоминающие маски, шуршащие юбки платьев и вечный говор. Бездна! Именно этот шум больше всего раздражает её, заставляя слишком сильно сжимать свой хрустальный бокал до ужасного хруста в бесконечном потоке непонятных слов. Никто не смеет нападать в зале. Обычно это происходит только в номерах, дабы потом было легче избавиться от следов пиршества или провести обращение, если такова будет воля, но… никто из присутствующих вампиров не обращает никакого внимания на Стэлёр, словно её здесь вообще нет. Все люди — никто. И она тоже. Ей хочется уйти куда-нибудь, чтобы убрать из ладони осколки, но чей-то уверенный взгляд не дает ей сделать и шагу. Очередной хищник, не более, останавливается рядом с опешившей девушкой и, не спросив разрешения, касается её губ властно и жестоко. Он нашёл свою жертву…Ночь вторая «Смерть — это увядание цветка, который мог бы принести плод.»
В Королевской ночи нет удовольствия и изяществ, как считает Адам. Хоть здесь и есть много персон, подобных искусству в самых лучших его обличиях, но есть одна проблема: одни боготворят вампиров и этот вечер, и такие определённо не подходят для его безупречных картин. Они слишком безобразны: стройные тела, тёмные, гнилые души и слишком блестящие глаза. Есть и другие — те, кто презирает быстротечную вечность и кровь, текущую по подбородку от сильно острого поцелуя. У друзей Адама так происходит постоянно, в отличие от художника, имевшего свои чёткие представления о жертвах, которые должны быть обязательно красивыми, настоящими, ничуть не испорченными покорностью и желанием обрести никчёмные украшения и статусы. Нет. В их очах обязана жить страсть, а лучше жгучая ненависть с толикой сладкого трепета перед ним. Жаль, что в этот раз нелучшие люди: сплошные извращенцы, думающие лишь о том, какие бессмертные на самом деле в постели, а не о том, кто выживет после всего удовольствия и утех. Наивные глупцы… Вечность интересна Адаму как шедевр, а не время для удовольствия, развлечений и скуки. Картины живут в его умелых руках, а скульптуры почти нельзя отличить от оригинала, неважно, будь даже это простым ночным кошмаром, что так давно не снились ему. Вот и приходилось посещать сборища кровожадных монстров (он себя не считал таковым), ибо алые тона были уместны для него только лишь на холстах или на натурщиках, которые исполняли главную роль в создании картины. И печально, что в этот раз ему не везло: не было ни одной дивной красоты, подобной той, что была у Персефоны. Он вовсе не Аид, но ему тоже нравились богини, неотразимые и наивные, любящие цветы. Вампиры вообще жестоки по своей натуре, чем и доказывают эту правду, устраивая такие вечера. Приглашают сюда умных, красивых людей, которые так легко ведутся на богатства и вечную молодость, а потом убивают так же легко и просто. Их власть — отражение ужасных мечтаний и беспредела, захватывающие мир людей, пока те ни о чём не подозревают. Рано или поздно это бы произошло, а так кровожадные монстры лишь помогли всему приобрести истинные образы. Правду. Настоящее положение вещей. Истину, которая всегда была так рядом. Да, только они, дети бессмертия, нашли её среди тумана лжи и лицемерия. Это было так давно, а сейчас… ничего не изменилось. Просто крови для выживания стало больше, как и скуки. Но зачем жаловаться, если весь мир у их ног? Из ниши, где по-королевски расположились вампиры, ничего не видно, зато прекрасно слышно. Приглушённая живая музыка, стук сотен сердец, разговоры, шёпот блеклых теней — ничего необычного. Пожалуй, этот вечер действительно был ошибкой, если бы не… Не тонкий ласковый хруст стекла. Звучный, словно певчие птицы кошмаров прилетели сюда, превращая скуку в немое предвкушение чего-то интересного, страстного. Секунда, и Адам оказывается с опешившей жертвой, подходящей даже слишком сильно под его идеал искусства. Секунда, и он целует её, несильно заботясь о согласии, удовольствии и счастье, скорее. Это даже не поцелуй — всего-то отметка, показывающая принадлежность к определённому вампиру-хозяину. Ему подходит новый необычный экземпляр в галерее собственных творений, рождаемых в агонии света и осязаемых теней, там, где смерть выигрывает у жизни в честном бою и обрушивает адские муки на невинный рай. Вкус губ у девушки цветочный, с нотками горького граната, приятный и фантастический. Идеальная!Ночь третья «Почему боятся смерти? Это самое прекрасное путешествие в жизни.»
Рассвет нового дня наступает безобразно для творца — его искусство слишком своевольно, чтобы доверять монстру. Впрочем, художнику это даже нравится: слушать проклятья, ругать. Звук разбитого стекла приносит ему нескрываемое счастье. Хрустальное пламя в глазах Флёр отражает все предложения и уговоры безразлично. Нет, она слишком упёртая в неподчинении таким, как Адам, монстрам из безжизненных легенд, оказавшимся реальностью. Он не такой… — Разве ты не хочешь стать шедевром? У него в руках разные цветы, которыми он собирается украсить бордовые простыни так, чтобы всё было превосходно. Всё должно быть как всегда, и сладкая тёплая кровь не испортит первородной жестокой красоты. Осталось только пригласить на главную роль упрямую жертву, похожую на неприручённого котенка с острыми коготками. Ну ничего, Адам не впервые работает с такими, и каждый раз они подаются ему, превращая пленительное ожидание конца, который он может одарить, в нежность и боль, если что-то испортит его великую страсть, разгорающуюся уже сейчас. — Не хочу быть вампирской любовницей, — сквозь зубы шипит Флёр. Хозяин закатывает глаза, словно слова Стэлёр — бред, хотя для него это так и есть. — Моё искусство — это совсем иное. А удовольствие… это же приятное дополнение, как ты не понимаешь? — расстроенно вздыхает вампир, бесстрастно глядя на то, что происходит за окном: очередной холодный город, пустой и уничтожающий землю. Если бы он мог не появляться здесь, было бы лучше. Но творчество стоит всех жертв, принесённых неизвестным богам на его картинах, пусть смерть в их обличье и украсит весь номер, бордовые простыни, горячую, ещё живую кровь, невинные цветы и белый снег за окном. — Ты всё равно меня убьёшь, — недовольно ворчит Флёр, чувствуя неживое дыхание монстра на своей шее. Кажется, он только-только стоял перед ней, уговаривая с ним переспать ради нового полотна, а теперь Адам уже за её спиной владеет всей ситуацией, смакуя свою власть, как лучшую кровь. — Зачем тебе всё это?.. — Нам, Флёр, нам нужно удовольствие не просто ради красивого процесса, — ухмылка касается его губ, она в этом уверена, — но и невероятного завершения. Разве тебе не хочется узнать, что будет правдой про вампиров в постели? Какие мы на самом деле любовники? — Нет, — отвечает жертва, надеясь, что ей удастся избежать всего этого. Но через секунду он снова появляется перед ней слишком близко. Так, что их губы касались бы друг друга, стоит чуть-чуть приблизиться. Впрочем, именно это и делает Адам. Стэлёр чувствует поцелуй, который обжигает, как небесный огонь. Пусть он сожжёт её к чёрту вместо возбуждения, быстро стремящегося внутри неё из-за распыляющих пламя прикосновений. Адам касается её губ легко, словно даёт возможность оттолкнуть его и сбежать куда-то в ночь, но вместо этого она превращается в его марионетку, нежно тающую от одного лишь действия. Она не должна хотеть этого, большего и почти невозможного, но сейчас… эти устойчивые правила разрушаются, как стены великих городов, и ей становится плевать на всё, кроме него. Она согласна на всё… — Я уже забыл, как это приятно. Вампир снова целует, отчего девушке приходится издать недовольный стон, когда острые клыки касаются нижней губы. Осторожность исчезает невероятно быстро, неуловимо, отчего их рассудок мутнеет окончательно. Громкое сердцебиение, едва различимое дыхание и холод прижавшегося к ней тела, заставляющие сильнее ощущать дрожь собственного, — всё это лишь дополняет их картину оригинальностью и безумием. Они как судьба и огонь: стоит им встретиться, всё рядом находящееся обращается в пустоту, неистовую страсть, несдержанные рывки и слабые укусы без особой крови, нежные и до жути нетерпеливые. И это уже не остановить… Каждое движение отдаётся чем-то нереальным, слишком животным и дерзким: от платья остаются лишь клочки, как и от официального наряда Адама. Впрочем, им сейчас плевать: искусство превыше царапин на коже, ноющих от острых ногтей девушки, горящих под прикосновениями ледяных рук, или стонов, то и дело срывающихся с губ. Пошло. Унизительно. Искусно… Вампиры — опасные существа ночи, способные осушить кровь за несколько часов, но её монстр этого не делает. Наоборот, он растягивает муки надолго, то замедляясь, почти прекращая оставлять свои поцелуи, граничащие с укусами, которых пока не было в полной мере, то иногда слишком сильно играет с её счастьем, пылким наслаждением в теле и жутким бешеным взглядом. Но… Художник ещё не начал творить, украшать полотно заготовками, превращать Флёр в настоящий шедевр его искусств, но это только пока. Может, через несколько минут он решит, как стоит начать этот процесс, а пока… новый поцелуй подобен дьявольскому искушению, от которого никто не может отказаться. И она тоже. Соблазн никогда ещё не был настолько велик, отдаваясь во тьме собственной кровью и похотью, огнём по венам и льдом в вечном сердце. Только что будет потом?..Ночь четвертая «Смерть дарит им покой, вечную молодость и бессмертие.»
— Ты опаснее, чем рассвет. Флёр по-прежнему кажется, что Адам лжёт, хотя и особых причин верить ему нет. Ну, вернее, они могли бы быть, если бы художник не был вампиром, умелым любовником, требующим всё и сразу (от крови во время пика удовольствия и до нежных слёз, вызванных концом их небольшого спектакля). В конце концов, он страстный творец, который готов начать свой шедевр, пока её дыхание совсем-совсем не в норме, а сердце вот-вот выскочит из грудной клетки. А монстр холоден, строг и сделан будто изо льда — настолько собранность отражается в его облике. Наверное, это даже хорошо, да только Стэлёр ничего не может возразить или похвалить — голос пропадает, срываясь на крики, стоны, мольбы и просьбы о продолжении. Нет, ему искусство не позволяет ничего большего, чем притащить в номер краски, мольберт и холст. Впрочем, ему и этого должно хватить, ведь самое лучшее и искушённое впереди, когда всё будет вновь обагрено ночью, а костры позволят кому-то поведать неземные края рая, где таким, как он, нет места. Да оно и не нужно — вечная жизнь позволяет найти свой удел, как Адаму, открывшему свои картины всем грехам и демонам внутри. Алые, черные, белые краски готовы к тому, что через несколько минут он будет использовать только их, несмотря на то, что в свете свечей, зажжённых ещё до начала их конца появляются и многие другие оттенки. Золотой свет немного искажает реальность, а ему плевать, ведь сейчас будет всё самое интересное. Первый укус напоминает неопрятно-ласковый поцелуй под воздействием алкоголя. Впрочем, это могло быть правдой в их случае: возбуждение заменяет опьянение, хотя их страсть сносит голову гораздо сильнее. А ещё клыки, терзающие мягкую кожу губ, тоже не подходят под выдуманную ситуацию. Нет, они в номере отеля, где бордовые простыни на кровати смяты, украшены цветами, где есть немного снега. На их обнажённых телах он тоже есть, пусть и немного, тающий, но всё же лежащий на горящей коже. — Но такая же смертная, как и он. Ей кажется это неправильным, но потом всё пропадает в реках крови, объятиях и волнах бессмертия. Именно так рождаются его картины: они проходят сквозь ощутимое удовольствие, что разжигает кровь, а потом начинаются укусы, иногда легкие, нежные, напоминающие какие-то любовные игры, а не предстоящую боль и обильную кровопотерю. Хотя это ведь забудется рано или поздно, ибо с жертвами всегда так: их имена — ничто, лишь звук, рождаемый в хаосе и обретающий своё ничтожество на выдохе, который непременно никто не услышит и не запомнит. Пройдут года, века, а жертв вампиров никто не будет помнить. И только картины, творения Адама станут последним пристанищем потерянных душ. Только жаль, что об этом никто не знает. Но когда-нибудь… всё будет иначе. Может, даже мир станет прежним, безобразно нежным и слишком неправильным. Впрочем, это Адама совсем не волнует сейчас, ведь есть вещи гораздо важнее. Например, положение тел на кровати. Оно должно быть естественным, отчего художнику приходится немного переместиться и вновь припасть к нежной коже, ловя томное дыхание и шёпот Флёр. Снова укус. Клыки вонзаются глубоко. Возможно, задета вена, но сейчас это не имеет никакого значения. Сильнее, больше страсти, огня, цветов, сладостного божественного нектара, который ему так нравится! Бедная-бедная Стэлёр, чья кожа бледнеет, становится холоднее, но не настолько, чтобы стать противной. Просто ещё несколько неясных жестоких укусов в шею, чуть ниже ключицы, в бедро, куда-то ещё, и так до того момента, пока тьма не бледнеет перед глазами девушки, а Адам больше не щадит её кровь. Он пьет жадно, долго, иногда что-то говорит, но она уже ничего не понимает. Ещё один след. Слёз больше нет, как и стонов, ведь теперь уже ничего нет. Только смерть, чей приход несёт лишь холод да грусть. Флёр оказывается такой же, как все: сначала сладость непокорства, а потом горечь конца отравляет всё на свете, ломая всё, что есть. Последний вздох уходит с приходом первых лучей солнца. Красивый конец, наступающий ровно тогда, когда художник заканчивает свой кроваво-безгрешный холст. Идеально.Ночь пятая «Умереть в свой срок тоже прекрасно.»
Раньше Адам никогда не ходил на похороны своих натурщиков, ведь в этом нет смысла: их срок уже неважен, а шедевр готов — значит, их пути навсегда разошлись. Не только благодаря смерти, забравшей их в своё мёртвое царство, но ещё и по причине его бессмертия, которое желают многие, да только никто не знает всей правды о нём. Бессмертие - это пытка, грязная ложь, похожая на хриплый крик отчаяния, который никто не услышит. Никто, кроме художника, потерявшего когда-то свой путь. Только это было так давно, что его имя уже никто не помнит. Но Адам знает всё. Флёр мертва. Её кровь была самой восхитительной, что он пробовал за свои века, за все картины, написанные его неистовым вдохновением, за все пройденные года. Восхитительной и невообразимой, как кажется вампиру, отчего его посещают ужасные мысли, что другой группы или вида он больше не захочет никогда даже пробовать. Может, в мире затерялись ещё такие людишки, а может, и нет — ему пока что не до проблем, которые обязательно будут. Сейчас он находится на кладбище. И все его скоротечные думы принадлежат юной мёртвой Стэлёр. Её красивое, истерзанное им тело погружают в землю. Медленно, словно здесь должен быть кто-то ещё, но его нет, а печальная церемония продолжается. Всё тленно в их мире, кроме тех, кого коснулось бессмертие, да только и его дети страдают, наблюдая муки смертных. Впрочем, это неважно, как и многое другое. В ночи и перед смертью нет равных — лишь разница времени, которую и наблюдает Адам сейчас, в зимнем холоде, зная, что его шедевр был сотворён не зря. Он красив. Почти нежен. Почти-почти невинен, не считая излишней обнажённости и безразличия, сочащегося через холст. Почти осязаемая страсть. Почти катастрофа. Почти… Здесь собрались не только знакомые погибшей девушки, но и подруги, среди которых творец замечает пару вампирш. Новообращенные. Значит, они были из «первой» категории людей, стремящихся к глупым амбициям. Что ж, это был их выбор, как и его прийти сюда, не зная зачем. Ради цветов, которые он должен положить на свежую могилу? Ради глупого признания, что её кровь была самой лучшей и худшей? Ради искусства, которое погубило её? Он не знает ничего. «Искусство — это то, что расцветает всего за секунду до того, как испарится навсегда…»