Пустой сосуд

Спасибо отцу-султану за знатную кровь, сильное войско и клубящуюся под ногтями тёмную магию. Всё это даёт Мехмеду почти сиюминутное исполнение его самых извращённых прихотей — за десятилетие настолько исказившихся в юношеских фантазиях, что иногда он специально придумывает что-то эдакое, чтоб проверить, через сколько он это получит. Ему надо богатство, красивые женщины и власть, и молния пронзает бедняжку Хасана прямо перед отречением отца от престола, что вынуждает султана в скором времени посылать своих людей за оставшимся отпрыском. И Мехмед въезжает в палац с видом победителя, уже предвкушающим всё, чего так хотелось. Рабыни готовят ему лучшие покои, швеи облачают в самые дорогие ткани, министры кланяются так низко, будто хотят прикипеть лбами к острым носкам обуви навечно, а женщины кидают на юношу полные обещаний взгляды. Швыряя презрительные комментарии в вассальное отродье, тщательно лелея победоносные планы по захвату Византии, Мехмед чувствует себя на вершине мира. А потом сквозь его всемогущие пальцы ускользает Лале. Она постоянно рядом, часть (не) его семьи; старательно учится во дворце, бегает на конюшню мимо него и водится с рабами, а потом выплевывает в лицо оскорбления, отважно топнув ножкой — и всё, ему не нужен гарем из самых прекрасных дев мира, ему нужна кузина. Которая не поддаётся. У которой на всё своё мнение, постоянно не совпадающее с его. И которая доверительно протягивает свою ладонь другому мужчине, ниже по статусу. Мужчине, который априори не может тягаться с султаном, но почему-то забирает желанное девичье сердце без усилий. Тёмная магия клубится сильнее, стягивает сердце, заставляет руки дрожать. Мехмед ссылает вассалов прочь из столицы, запирает Лале во дворце, задаривает заморскими причудами и, получив презрительный отказ, срывается ей на крик. Пальцы сами сжимаются в кулаки, чистая ярость отказа движет им, когда кожа встречается с деревом кровати. Лале вздрагивает, кидается от него в угол и замирает запуганной полевой мышью, чёрными глазами наблюдая за его застывшей фигурой. — Ты никогда не будешь моей, — шепчущее осознание прошибает его холодным потом, и Мехмед восточным ветром вылетает из её покоев. Обиженный, униженный, растоптанный. После этого образ Лале больше никогда не покидает его. Реальная она прячется от него по пустым коридорам и широким садам, пока фантомный образ дурманит голову ночами и отвлекает днями от дел насущных. Византия и походы отходят на второй план, блекнут на фоне борьбы за благосклонный взгляд Лале-хатун. Но тот лишь печально направлен на далекий горизонт, а мысли её заняты другим, ушедшим далеко, но оставившим ей гулко бьющееся, влюбленное сердце на память. Бессильно опускаются руки. Министры что-то нашептывают об указах, налогах и возгорающихся бунтах, но он отмахивается от них будто от помойных мух. Вместо политики он следит за её прогулками по саду в компании гончей и тяжело молчит во время их совместных трапез, когда тишина наваливается грудой камней на плечи. Между ними поселяется клубок шипящих змей, каждый раз жалящих сильнее предыдущего и скользкими хвостами сковывающих тело. Поэтому Мехмед вооружает армию, запирает Лале в покоях и спустя месяцы походов и битв на усеянном павшими воинами и пеплом поле боя пронзает клинком бьющееся только для неё мужское сердце. Даря свободу своей женщине. И вот она тут. Лежит на его простынях, первая и единственная жена, но её пустой взгляд скользит выше его головы, взирая то ли на узорчатый потолок, то ли на снизошедший к ним лик умершего возлюбленного. Она где-то не здесь, возможно, воссоединяется с ним в раю, возможно, оплакивает холодное тело на поле боя. Но всё же мысли блуждают — а тело здесь. И Мехмед не может прикоснуться. Он так долго бегал за ней не для насилия. Ему хочется увидеть её тёплый взгляд, подставить волосы под почти материнскую ласку любящей девичьей ладони, вкусить сладость мягких губ, смоченных мёдом и ответным чувством. Но внутри у неё пустота. А пустой сосуд ему не надо. Мехмед берёт парчовую простынь, оборачивает вокруг исхудавшего тела, оставляет братский поцелуй на лбу. — Спи, Лале. И уходит. В тишине. Приказывая стражникам не беспокоить госпожу. Чтобы на утро найти её тело далеко внизу, раздробленное на камнях, с её уже привычным мертвенно-холодным лицом. Чтобы спустя шестьсот лет дрожащими кончиками пальцев прикоснуться к тёплой Лайе, цепляя клубящейся под ногтями тёмной магией смуглую кожу.