сласти

— Заткнись! — звонко, стойко и серьёзно. Голос у Катсуки совершенно не дрожит. Нет, показалось. Он просто много кричал на окружающих его оболтусов, много говорил с дерьмоволосым и его ядерной подружкой, много раздражал горло, не запивая съеденное. Слишком много всего. И Катсуки не оправдывается, он доказывает. Внутри у него все дрожит, каждый нерв на пределе. Девчонка скачет на острие ножа, не подозревая об опасности внизу. Ещё чуть-чуть и её съедят его ебанные демоны. Голодные и озверевшие от долгого ожидания. Они щелкают пастью, рычат и скребутся. И Катсуки тоже рычит, он щёлкает зубами о любое неправильно сказанное слово со смыслом, понятным только ему. Понятным только его языком. Ему не обо что скребстись, просто нечем. Ногти давно сломаны под корень, а кожа на пальцах стерта до неприятно болевших мозолей. Ладони искрятся, огонь вырывается из него без спросу, жаждет поджечь все рядом находящееся в метре от него. Желваки ходят ходуном. Рот раскрывается, Бакуго хочет сказать что-то острое, едкое, чтобы эта щекастая со своей зареванной мордой ускакала отсюда далеко к своим правильным дружкам. Случайно ударив его по лицу своей кошачьей ладонью, которая и боли то совсем не приносит. Слишком блять мягкая. Взлетела бы вверх, опять же случайно не сдержавшись и сняв свою массу до состояния перышка. Но… он не может. Слова вертятся в голове словно пчелы в своём гнезде. Жужат, заглушая реальность. Ему есть, что сказать. Но губы, потрескавшиеся от частых нервных кусаний, словно приклееные. Во рту пустыня Сахара, зубы противно скрипят, сбивая эмаль в песок. Ему вообще противно. От сладкого вкуса, от пряного запаха, что окружает напротив стоящую облаком, да вообще! — и от нее самой. А ещё, вот это неожиданность! — он себя считает противным. За свои чувства и эмоции. Он не может сдержать себя от мыслей «а если» да «а может», но все прекращается, как только щекастая снова (и снова, каждый чёртов день!) улыбается дибильному Деку. Красноглазому вообще-то пофиг на весь мир. Но это не отменяет того факта, что Бакуго Катсуки весь воспламеняется. Он шипит и плюётся ядом, словно это не квирк черноглазой Мины, а его. Но квирк Катсуки — огонь, пожар, взрыв. И сам блондин — огонь. Опасный, горячий (во всех смыслах этого слова), сжигающий всё на своём пути. Она ему не подходит. От слова совсем. Очако Урарака мягкая, громкая и милая. У неё круглое лицо, большие глаза олененка из диснеевского мультфильма. Она либо с ним расплавится, храбро сражаясь до последнего, сжигая свой стойкий характер до жутко-покорной-сломанной принцессы. Либо превратится в пепел, словно та белая липкая штука на палочке над костром. И все варианты в его голове имеют плохую концовку. Она словно зефир, который жрёт по ночам у телевизора в гостиной. Он-то знает, он видел это своими глазами и сохранил это воспоминание, как собственный секрет. Только его. Хотя бы это будет с ним. И Бакуго ей не пара. Даже не охуенный друг, который всегда поможет, так просто знакомый. Он её подожжет, подпалит бока, пушистые волосы, и щеки будут гореть не смущенным румянцем, а лишь злобой. Оставит ожоги и сбежит, на лечение подкинув Деку. Её любимому, её сладкому (тьфу!), её парню мечты. Этакий принц на белом коне. А Катсуки дракон-разбойник. Он крадёт чужое и портит. И нет ему хэппи энда в этой сказке. Поэтому он молча уходит, зыркнув из-под сведенных на переносице бровей, оставляя Урараку сгорать в собственных эмоциях и домыслах.