Что же такое случилось, Танечка?

Вообще-то Журналист выпивать не любил. Скажем точнее — на дух не переносил ни бутылки, ни перегар, ни пьяниц. Считал, что это непрофессионально, а ведь профессионализм — то, что делает из человека настоящего… человека. Пьяный журналист репортажу не хозяин. Да и неугомонная Алиса всегда заботливо трещала в темноту: У тебя сердце больное. Людям с сердечной недостаточностью употребление алкоголя не рекомендовано. И ещё что-то нудное, не всегда нужное. Какая же тут может быть сердечная недостаточность, когда он так глубоко и несчастно влюблён? Более чем достаточность! Чёрт бы побрал этот девятый канал, этого Сапогова и эту… Танечку. Чёрт бы их всех побрал! Журналист выпивать не любил, но сегодня выдался просто отвратительный день. Без верного оператора, с воровато-тоскливым взглядом, он прокрался в гастроном, купил бутылку водки и, оглядываясь, притащился домой. Алиса больше не трещала: она ушла, узнав про Танечку, к какому-то чумазому недостроителю в каске. Теперь некому было упрекнуть Журналиста в слабости или сердечном недуге, но некому было и утешить. Проглотив рюмки две или три, сморщенный от гадости и готовый горько заплакать, он отрешенно уставился в тёмное окно. Пусто там. Пус-то. Мучительное воспоминание, гигантским усилием задавленное, выплыло само собой. Как же она… Как же она могла? Она — его Танечка, его ангелочек, его красавица, модница в строгом красном платье, его надежда — убежала обратно к Сапогову. Мерзавец лишь пальчиком поманил, шепнул ей, что лишит работы и отправит куковать в провинцию, и всё. Таня лишь грустно посмотрела и ушла. Счастливая прогулка по знойному парку, ленивое поедание сладкой ваты, смех, шутки, рассказы Журналиста про расстрелянных повстанцев — сегодня всё, всё исчезло из-за одной глупой сапоговской угрозы! Невыносимо! Журналист со злостью ударил по столу и тут же виновато зашипел, когда ушибленный кулак взвыл от боли. Танечка, Танечка, что же ты наделала?

***

Уснувшего с двух рюмок Журналиста разбудил слабый стук в дверь. На секунду ему, сонному и лохматому, показалось, что это вернулась Алиса, но кто-то, стуча, жалобно скулил. Не Алиса, выходит. Журналист неловко приподнялся, с досадой поглядел на начатую бутылку и поплёлся к двери. — Я уже иду, иду. Что за такой шум? На улице очень поздно! Ответом ему был тихий женский плач. В груди у Журналиста мягко звякнуло беспокойство, и он поскорее отпер дверь. На площадке стояла Таня. Это не была та уверенно-игривая телеведущая, громко и ясно объявлявшая победителей. Нет, перед Журналистом тряслась и плакала маленькая девочка с потёкшей от горя тушью и вымазанной помадой. Сердце его больно сжалось, и он, не сумев выдавить ни слова, торопливо пустил Таню в квартиру. — Господи, Танечка… Что же это такое? Хцапдвза, мкпдпыэх, вадав. Она была совершенно не в состоянии внятно ответить, и, хотя её своеобразный лепет всегда приводил Журналиста в недоумение, в этот раз ему словно удалось понять её. — Что же такое случилось, Танечка? — прошептал он, весь перепугавшись. — Что?.. Тебя кто-то обидел? Она кивнула, неловко вытирая глаза запачканным рукавом. — Кто? Странная догадка мелькнула в измученном мозгу корреспондента. — Сапогов? Чертовщина Сапогов? – грозно спросил он, надвигаясь на девушку. Она вновь грустно кивнула, стуча зубами и по-детски лепеча от большой обиды. Её заплаканные глаза были широко раскрыты — лучистая синь отражала тусклый свет лампочки. Журналист невольно в них загляделся, и жуткая злоба против Сапогова зашевелилась в самих его волосах. — Опять выгнал тебя? Ненавижу!.. Таня испуганно посмотрела на Журналиста и притихла. — Коммерческая дешёвка, бездарь! Дрянь! Дрянь! — Ж… — Дрянной человек! Где он?! — Р… — В студии, да? В студии?! Понятно! В исступлении Журналист не слышал и не видел, как Таня, озабоченно привстав с кресла, старалась успокоить его. Он не мог успокоиться, он только гневно одевался. Чёртова рука никак не хотела попадать в куртку, но, едва попала, Журналист нетерпеливо застегнулся на все пуговицы и вскричал: — Сядь! Чай, раковина, мёд — всё на кухне! Оставайся тут, пока я не вернусь, слышишь, Татьяна? Так странно, почти нелепо прогремели эти слова в пустой квартире, что Таня и впрямь послушно опустилась обратно. Она не понимала, почему решилась прийти к Журналисту. Его преданное, мягкое чувство висело на Тане непосильным грузом весь этот месяц. Она его не любила. Жалела, удивлялась – но не любила. Однако пришла, именно к нему пришла, и теперь сидела на стареньком кресле в гостиной, в страхе и смятении наблюдая, как её дорогой Журналист со злости не мог попасть ногой в ботинок. — Чёртова… Дешёвка… Вонючий Сапогов! Сапогов и правда был «вонючий». Таня сильно нахмурилась и вытерла щеку рукавом; поддатый, весёлый, улыбающийся, он сидел в компании молоденьких корреспонденток, вчерашних стажёрок, как турецкий паша среди наложниц. Ричард сказал: «А, Танюшка! Твой рабочий день давно роскошно закончился, почему ты ещё здесь, моя курочка?» А она просто хотела, чтобы он её проводил. Очень обидел, очень. Сапогов даже не понял, почему она разозлилась, лишь рассмеялся и отвернулся. — Я… — Таня! Отдыхай, не волнуйся! Я пошёл! И дверь с визгом хлопнула, заставив Таню вздрогнуть. Помолчав, она бросила благодарный взгляд на чёрное окно, тихо вздохнула и принялась расстёгивать испачканный костюм.

***

— Таня… Танечка, алло? Как меня слышно? Хорошо меня слышно-то? Я звоню тебе из студии. Полуясное бормотание на другом конце провода заставило Журналиста тепло и грустно улыбнуться. — Э-э, не беспокойся, не мельтеши, Татьяна! У нас… У меня всё хорошо. Я, конечно, пришёл надрать этому подлецу уши, но ты знаешь, дорогая, он и сам надрался, без меня! Весь пьяный, лежит тут... Грязно, всё испачкал своей… Гм… Своим… Испачкал! Я ему скорую вызвал, должны приехать вот-вот, хотя я сказал, чтобы они не торопились. Шучу! Ты расстроена? Нет? Смеёшься? Ну да, он прямо на полу лежал, когда я вошёл! Бутылка валяется, посуда всякая разбитая валяется… Всё валяется… Директор канала, ну! Сейчас приедут халатики, заберут его, и я к тебе вернусь. Ладно? Ты больше не плачешь, Танечка? Всё с ним будет нормально, оклемается, гадина такой! Пауза. — Не уходи никуда из моего жилища, я скоро приду. Если потом забоишься в темноте домой идти, то ляжешь у меня в комнате. Я себе в гостиной постелю…