Вдоль

      Она вся колючая, с его именем на левом запястье, которое даже не пытается прикрыть, а лишь настойчиво тычет всякий раз под нос, — на, псина этакая, полюбуйся, и только попробуй забыться глубоким сном, — стреляя злобными глазами из-под неровно обрезанной челки, и только правое держит под измазанной дорожной пылью повязкой, да елозит сальной тряпкой по коже, словно старается стереть написанное на ней, — хранит свою тайну так ревностно, со жгучей ненавистью, что Псу почти хочется содрать с неё проклятый лоскут, да срезать кинжалом полоску бледной кожи под ним, лишь бы успокоилась чертовка проклятая, — та ворочается, скрепит песком на зубах и буравит его жгучим взглядом, на что Сандор только усмехается – знаем, имя ниже ладони его, корявое и размашистое, ядовито чёрное с нитями бурой крови в уголках острых букв, можешь успокоится, девчонка; — Арья зажимает в кулаке щербинистый камень, испачканный засохшим речным илом, пересчитывает в голове личный список ненависти и скользит мутным взглядом по широким мужским ладоням со скрытыми потрёпанной рубашкой запястьями, — и только потом засыпает, — по кромке сознания скользят едкие ленты ленивых воспоминаний, острых и тянущих тухлым мясом, с холодными лужами растаявшего снега на самом дне её персональной ловчей ямы, в сотне корявых силков, в которой путаются вязкие кошмары, посыпанные сверху опаляющей и выжигающей под основание ненавистью, и Арья чувствует что огня там внизу все меньше, и повторяет каждое имя с особым чувством, насильно раздувая личный пожар в решетке ребер над сердцем, — ядовитые побеги тянутся к нему, сплетаясь с отвратительно горечью фраз-слов-обрывков, и, распахивая в немом ужасе глаза, Арья встречает внимательный взгляд стальных глаз напротив, встряхивает с обоженных и липких ресниц едкие капли, и утром они об этом не говорят.       Вода холодная, кусает ледяным репейником бока с насыщенными следами тёмно-синего на рёбрах, и у берега вязкие комья ила, набитого ломкими ракушками с острыми зазубринами на краях, врезаются в разбухшую кожу на ступенях, — Арья поспешно отбрасывает взгляд от надписи родственной души в аккурат по тонкой голубоватой вене вдоль запястья, и ныряет в мутноватую жижу, зачерпывая горстями шероховатый песок – тело горит, но чешуйки грязи послушно освобождают розоватую мякоть неожиданно гладкой кожи – Арья кривится; костёр совсем небольшой и его света едва хватает чтобы выхватить грузный силуэт на самом краю округлого блюда оранжевых бликов, — хвороста вокруг достаточно, но хмурый Сандор точно не собирается больше кормить проклятое ненасытное пламя, лишь скользит точильным камнем по мечу до хрустящего скрежета, — ещё мокрые ладони Арьи зачерпывают горсть треснувших веток и засохшие хлопьями коры осыпаются между её пальцев, но бросить их в костёр она не успевает.       — Огня достаточно.       Голос у Пса хриплый и на зубах скрипит дроблёным камнем, и такой злобный, что руки Арьи послушно разжимаются.       — Мне холодно.       — Нечего было торчать в воде так долго, проклятая леди. Наставления покойной септы вспомнила?       — Катись в пекло.       Грубая ткань одежды вонзается колючими зубчиками в мягкую от воды кожу, и больше напоминает наждачку, но Арья стискивает зубы в глухой злобе, и глубже заворачивается в плащ, сжимая ладонью с налипшими сухими листьями гадкую гравировку букв на левом запястье, неразборчивым шепотом проговаривая имена.       — Стучи зубами потише, чёртова девчонка.       — Я замерзла.       — И что прикажешь делать?       Она отворачивается от него, подползая ближе к потухшему костру, — алые бусинки ещё дребезжат среди трещин углей и Арья ловит их глазами, насытив собственный костёр ненависти на самом дне.       — Ничего.       Горячие мужские руки опускаются ей на плечи, захлёстывая краем тяжёлого плаща, и Арья благодарно молчит.

***

      Тонкая лента бурого скользит по мясистой припухлости под большим пальцем, опутывая крохотную мозоль от грубой рукояти длинной палки, заменяющую ей настоящий меч, прямо как раньше, когда Игла таилась на дне сундука, а стук тренеровок отдавал только деревом с сыном мясника на берегу реки, — у тех воспоминаний привкус крови, обиженная морда лютоволчицы с камнем у мощной лапы, и перекинутое через сидение тело, разрубленное от плеча до пояса, — заноза длиной с две фаланги указательного пальца вошла в ладонь больше чем на половину, разорвав поддатливую тонкую кожицу, — Арья цепляет её ногтями с грязными нитями под обломанными пластинками, и тут же соскальзывает, загоняя деревянный брусок ещё глубже и позволяя медленному потоку алого окропить проклятые буквы чуть ниже суставной косточки.       — Дай руку.       — Иди к черту!       — Если ты не перестанешь скулить – я оторву её по самое плечо, глупое волчье отродье, и скормлю твоим лесным братьям. Дай сюда!       Сильная лапа Пса капканом смыкается на собственном имени, останавливая тонкую ленту крови, и огрубевшие от постоянных тренировок руки настоящего мечника с неожиданной осторожностью касаются поврежденного места, — и Арья вздрагивает от вида смуглых пальцев на своем запястье, почти пропуская момент, когда тонкое древко рывком дёргается в её руке.       — Хватит!       — Неженка проклятая. Всё, успокойся!       Мёртвая хватка разжимается, позволяя отчаянно рвущейся девочке шарахнуться в сторону под негромкие раскаты грубого смеха, и неловким движение зацепив краем ботинка горсть ещё горящего хвороста на самой кромке костра, она едва не опускается в пылающий жаром пепел, широкой дугой рассыпая алые капли, и тогда она впервые замечает в глазах мужчины страх, и ей почти хочется неловким движением закрыть ладонью буквы, под размазанный коркой красного, — редкий оранжевый рой застилает темную фигуру Пса, едва не касаясь его самого, и делая и без того резкие линии старого ожога ещё страшнее, — Сандор резким движением отступает назад, касаясь рукояти меча в фантомной попытке дорого отдать свою жизнь давнему врагу, — имена в голове перебирает не только она.       — Ты правда так боишься? — шепчет она с тугим комом над лёгкими, и глаза у него тёмные, горят судорожным блеском старых воспоминаний, и изувеченное лицо совсем близко к ней, скрывая под паутиной пугающего шрама алые всполохи боли, — Арья задыхается от ударившей в неё волны ненависти.       — Ты тоже хочешь услышать интересную историю о жаровне, деревянном солдатике и двух братьях? Гора не только в твоём списке, волчонок.       Она тянет горький горячий воздух, ломкими пластами укладывает его в грудину, и судорожно сдерживает сухой всхлип, совершенно неуместный и неправильный, и протягивает вперёд руку с подсохшей пеленой крови на чужом имени, почти касаясь грубого шрама, но широкая ладонь перехватывает её неловкий порыв, впиваясь большим пальцев в воспалённую рану.       — Не нужно меня жалеть, чёртова девка.       Но костёр каждый вечер теперь разжигает Арья.

***

      Она вся в сплошных острых углах, с короткими прядями черных волос, обрезанных его же рукой – с левой стороны на висках локоны короче, торчат пушистыми перьями и касаются здоровой половины его лица, когда девчонка засыпает в седле, опоясанная кольцом грубых рук, — у неё едва заметные и совершенно нелепые веснушки под слоем дорожной пыли, больше подходящие её рыжеволосой сестре, — Сандор думает, что совершенно устал от Старков, и точно был проклят покойным лордом Эддардом перед его смертью; — сухой хворост под ногами трещит сломанными пальцами, ворочая в гулкой голове ветвистые паутины воспоминаний, оседая – и сухим эхом вторит ему чужой шепот.       — Сир Илин, сир Меррин, король Джоффри, королева Серсея, Дансен...       — Заткнись, будь добра.       — Полливер, Рафф-красавчик, сир Григор, Щекотун и...и...       Арья давится тихим воем, выворачивает исцарапанные ладони, пытаясь заткнуть собственный рот, и плачет до распухшего пчелиным укусом горла, — гордо отвернутая от него спина дрожит, — она все острая, даже когда жмётся к нему ночью, старается не замечать его насмешливого взгляда, и ворочается под тяжёлым плащом, — на пробу прижимаясь чуть ближе, чтобы позже, когда он уже уснёт, долго разглядывать мутные в темноте черты лица, оскальзывая замёрзшими пальцами по обожжённой мужской щеке, не скрытой ночью под решеткой волос, и, обозлившись на саму себя, резко отворачивается, так и не узнав, что в ту ночь он глаз не сомкнул, — через несколько часов Арья будет извиваться в его руках у распахнутых ворот Близнецов, заглушая собой вопли ужаса и боли, доносящиеся из замка, — она молчит тогда, почти не ест, а по ночам вопли её разрывают белое девичье лицо на две части, пока тяжёлый подзатыльник не опускается ей на макушку, задевая бугрящуюся гематому от удара топором плашмя – он насильно кормит её, приставив кинжал к горлу, и отдаёт свой плащ на ночь.       — Седьмое пекло! Девочка, я не нанимался тебе в няньки.       Руки у него неласковые, сжимают больно, до синяков на мягкой коже, — и Арья рвётся в сторону, сквозь решетку мокрых ресниц взглядываясь в уставшее, половинчатое лицо мужчины, и во снах у неё умирает сотня и тысяча, упавшие от её рук на самом дно – там совсем юный мальчик конюх, и голова с гладким срезом кровавой массы катится по ступеням под крик Сансы, а Игла бесполезно холодит уставшую руку, со следами кошачьих когтей вдоль по линии костяшек.       — Они все мертвы. Все! Они убили их, а я бросила... Я должна была их спасти, они могли быть ещё живы... Это все ты! Ненавижу тебя!..       — Правильно, чего меня любить, я злой и страшный пёс. Не реви.       Она скользит мокрым носом по грубой ткани его плаща и падает макушкой на локтевой изгиб мужской руки, словно с надрезанной до позвонков шеи, конвульсивно изворачиваясь дрожащим телом у его коленей, — за спиной у него тяжёлые блики и чернилами насыщенные тени, сотни пройденных дорог и кровавых рек без брода, и на сотни лиц жаждущих, таящихся, тянущих скрученные ненавистью пальцы, все от плеча до пояса со срезанными лицами, — у Сандора ловчая яма глубже, — и Арья всё глядит, путаясь в скользких нитях своих-чужих кошмаров, с треском огня и всхлипами острого металла, — деревянный солдатик и коридоры Винтерфела, длинные и запутанные, белые плащи и мёртвые голуби в ладонях, — смуглая ладонь прижимает её ближе, кипяточная, исполосованная недавним ожогом, не таким глубоким и пугающим как на лице, но кожа горит под пальцами злым жаром, и Арья старается не вспоминать как накладывала на неё каждое утро повязки, читая на лице мужчины боль, — тогда она была пленницей, злобно стреляющей глазами по сторонам в попытке отыскать булыжник побольше, и почти специально затягивала узлы потуже, скалясь на злое рычание, — теперь она глаз не отводит в страшной жажде, проскальзывая мутным от слёз взглядом по лицу напротив, хмурому и тёмному, радуясь тому, что солёные капли скрывают странную эмоцию в глубине её зрачков.       — Твоя сестричка боялась на меня смотреть.       — Я – не она.       — Верно. Двух таких сучек, как ты, я бы не выдержал.       — Сандор, — имя срывается с её губ впервые, и тяжело раскатывается на языке хрипловатыми вдохами. — Я хочу убить их всех.       — Успеешь ещё.       У Пса глаза серые, мрачные, с призраками прошедшей жизни в густой темноте зрачков, — на обоженной стороне лица веки полуприкрытые, а за ними горечь без бликов.       У Арьи взгляд волчий, недоверчивый, с умершим на дне детством и потухшим костром ненависти в уголках покрасневших от слёз, — там родные лица под слоем холодного снега.       Сегодня она гасит костёр сама, прижимается к широкой груди, и Пёс знает, что кинжала сейчас в её руках нет.       Его имя исчезает из списка ненависти.       Но на её правом запястье под тугой повязкой остаётся.