Немёртвый

      Я сам не заметил, как «заснул». Матильда была права, когда говорила про эффект сонливости, который могла вызвать остановка сердца. Я не помнил, что именно мне «снилось», но какие-то «сны» были: я знал, что видел там Лили, улыбавшуюся мне, как и прежде. За окном сгустились сумерки: был или поздний вечер, или раннее утро. Кое-как разжав объятья, я выпустил Лили из рук, выскользнул из-под её холодного мёртвого тела и поднялся, пошатываясь. В голове был словно туман. Неловким движением зацепив поднос, я сбил с него пустую чашку чая, к которой так и не притронулся. Она упала на пол, зазвенела, но не разбилась. Я проводил её заторможенным взглядом. «Целая», — отрешённо отметил я и снова пошатнулся, теряя равновесие.       Удержаться на ногах мне помогла Роберта, услышавшая шум и прибежавшая в комнату Лили.       — Ну, будет, будет, тише, милый, — приговаривала она, пытаясь довести меня до кресла, потому что куда-то ещё она бы меня просто не утащила. Управлять телом было сложно, и меня швыряло из стороны в сторону, словно я только что «проснулся». — Давай, садись сюда. Нужно что-нибудь? — Я отрешённо покачал головой. Мне бы к некромантам, да где их тут возьмёшь? — Случилось чего? — продолжала она спрашивать, с каким-то таким ожесточённым вниманием всматриваясь мне в лицо, так что я невольно улыбнулся. Один-ноль, Матильда. Мои щёки останутся целыми. Они не все такие ублюдки, как мы привыкли думать. Не все.       — Сердце, — шепнул я, потому что, кажется, сорвал связки, которые и так не слишком хорошо держались у меня в горле.       — Что с сердцем, милый? — уточнила она, сев у моих ног, и принялась растирать их, чтобы согреть.       — Больше не бьётся, — ответил я с той же улыбкой и перевёл взгляд на Лили. Моё сердце остановилось почти одновременно с её. Интересно, я уже такой же бледный? — У меня мало времени. Скоро все заметят, что я… неживой.       — Ты не неживой, милый, — строго возразила Роберта. — Ты — немёртвый. Неживыми и обычные люди бывают. А ты живой, самый что ни на есть живой. Жизнь — это ведь не просто наличие какой-то мышцы в груди, которая умеет сжиматься и кровь качать. Жить — это иметь сердце, которое чувствует. Твоё чувствует, я знаю.       — Я бы хотел остаться. На похороны, — прошептал я, переводя взгляд на Роберту. Говорить было так же сложно, как и двигаться. Даже мысли в голове не хотели сосредоточиться на чём-то определённом и хаотично прыгали с одного на другое. — Хочу проводить.       — И проводишь, — сказала она тоном, не терпящим возражений.       — Меня заметят, — указал я на то, что меня волновало, потому что, очевидно, она не понимала моих опасений.       — В лоб получит каждый, кто заметит. Лично стукну, — воинственно заявила она, снова пытаясь очистить моё лицо от крови, и я не удержался от благодарной улыбки. Мне было плевать на росчерки алого на лице, но сам жест мне нравился.       — Это кощунство? — спросил я. — Кощунство, что её больше нет, а я всё ещё могу улыбаться?       — Нет, милый, — улыбнулась Роберта тенью моей собственной улыбки, полной горечи и печали. — Это жизнь. Что бы ни произошло, она не стоит на месте, движется вперёд и увлекает нас за собой, даже если каждый новый день будет казаться нам кощунством.       Похороны Лили состоялись в непозволительно солнечный день: настолько яркий и искрящийся, что он никак не сочетался с туманом внутри меня. Вопреки всем правилам обряда, я настоял, чтобы на голове у неё был венок из полевых цветов, хотя прекрасно понимал, что зима для них не сезон. Роберта поддержала меня, и, Тьма её знает где, их раздобыла. На Лили был венок, который я сделал сам, старательно переплетая стебли и поминутно проверяя, чтобы не ошибиться с размером. Все косились на нас, явно не одобряя, но мне было плевать, и Роберте, кажется, тоже. Она стояла с такой прямой спиной, что я не сомневался: действительно даст в лоб каждому, кто сунется читать нам нотации. Священник, который вёл обряд, то и дело оборачивался на меня, озарял себя знамением Света, икал, отворачивался и снова смотрел на меня. Я окинул его безразличным взглядом, прикидывая степень его опасности для меня, и потерял к нему всякий интерес. Очевидно, он был знаком со мною раньше и по цвету кожи догадался, что за человек перед ним, но что он мог мне сделать? Даже если бы сейчас меня потащили на костёр, я бы не сопротивлялся. Самое страшное, что со мной могло произойти, уже случилось. Сердце в груди было разорвано в клочья, и это не фигура речи, к которой привыкли дышащие. Я чувствовал, как некроз ползёт по этим ошмёткам, поглощая их, разрастаясь и жадно пожирая меня. В общей сложности у меня остался, наверно, месяц. Может, больше — спасибо зиме и холоду. Но скоро я превращусь в труху, если не поспешу назад. Спешить же совершенно не хотелось. Хотелось лечь рядом с Лили и позволить закопать себя в мёрзлую землю. И будь что будет.       После похорон я попрощался с Робертой. Она пыталась меня удержать, но я покачал головой. Возможно, если бы сердце не остановилось и не разорвалось, я бы мог остаться на какое-то время. Теперь это было невозможно. У меня всё ещё было задание Проклятого Короля, которое я не знал, должен ли выполнять, и письмо из Ордена «Пропал без вести». Мне очень хотелось понять, где именно я пропал без вести. В каком сражении? На каких границах? И, клянусь своей памятью о Лили, если это немёртвые виноваты в моей смерти, то я сотру их с лица земли, предоставив Ордену все карты на руки. Если бы я не пропал тогда, Лили бы не потеряла отца, не отправилась бы его искать и не бегала бы через ледяную речку на встречи с ним. Мне было уже всё равно, кто в этом виноват: дышащие, немёртвые. Любого найду и сотру в порошок. Не-на-ви-жу.       Алая поволока поползла по глазам, и я поспешил погасить её, пока никто не заметил. Достаточно и моего мертвенно-бледного цвета лица, чтобы обратить на меня излишнее внимание.       — Но ты ведь ещё вернёшься? — с надеждой спросила Роберта, и я снова покачал головой.       — Не знаю, — честно признался я. — Пока я ещё могу задержаться здесь, хочу найти того, кто меня… — я запнулся и поднял руку к шее. Точно, она ведь до сих пор не знает, что со мной случилось. Лили я тоже не стал этого рассказывать. — Меня убили со спины, перерезали горло. Это та причина, почему я проснулся, — объяснил я ей, и Роберта побледнела, сравнявшись цветом кожи со мной.       — Кто? — спросила она одними губами.       — Ещё не знаю, — ответил я и пообещал: — Но узнаю. В безмозглую нежить превращусь, но найду, догоню и сам глотку перегрызу. Не успокоюсь без этого. — Глаза сверкнули красным, но Роберту это явление уже не пугало. Ну, светятся у её сына глаза, да и пусть светятся. Мало ли у кого и что светиться может?       — А это не могли быть… — начала она и запнулась.       — Немёртвые? — закончил я с улыбкой за неё. — Я уже думал об этом. Некромантам не известны случаи, когда немёртвые просыпались бы от того, что их убили другие немёртвые. Но со мной постоянно что-то идёт не так, и я уже и сам не знаю, что думать. — Я коротко рассказал ей про эксперименты над телами рыцарей, о результатах этих экспериментов, о том, что немёртвых рыцарей не бывает, а также о том, как случайно уничтожил несколько своих товарищей тем, что скрыл свою природу. Зачем-то следом рассказал про Матильду и её историю, её предостережение о том, что мать не примет немёртвого ребёнка; как убил её и пообещал на могиле, что если столкнусь с тем же самым, то разорву и свои щёки.       — Не надо, — с самым серьёзным видом попросила Роберта, проведя руками по моему лицу. — У тебя отличные щёки, мне очень нравятся, сохрани их для меня как можно дольше.       Я тихо рассмеялся и положил свои руки поверх её, крепче прижимая к своему лицу. К глазам снова подступила красная пелена — та, другая, — но на этот раз мне удалось сдержать её. Хватит крови на моих щеках.       — Спасибо, — прошептал я с искренней благодарностью, позволив ей обнять себя на прощание и даже в мыслях боясь назвать её матерью. Роберта. Пусть будет Роберта. Так легче уходить.       Покинув дом Роберты поздно вечером, я накинул капюшон на голову, чтобы скрыть свою неестественную бледность, и направился в тот самый храм, где проходила поминальная служба Лили. Я уже не был уверен, что успею выполнить миссию, с которой меня сюда отправил Король, и решил продолжить заниматься своими делами, параллельно посматривая, смогу ли я сделать и основное. В конце концов, одной из поставленных передо мной задач было «втереться в доверие» к святым отцам. Вот я сейчас и вотрусь. Потребуется — вотрусь клинком под рёбра. Мои размышления царапнула мысль, что Лили, наверно, не хотела бы, чтобы я резал направо и налево дышащих в столице, но… Лили больше не было, а вопросы у меня остались.       Священник, который провожал Лили в последний путь, обнаружился там, где я и рассчитывал его найти: стоял перед алтарём на коленях, трясся и читал молитвы, словно силы Тьмы уже окружили его со всех сторон. Аккуратно ступая, я бесшумно приблизился к нему и присел на скамье в первом ряду, как послушный прихожанин, явившийся помолиться.       — Свет первозданный, спаси и сохрани нас, — судорожно шептал он, осеняя себя знамением Света, — детей твоих в мире Мрака и Тьмы озари сиянием своим, стирая тени наши, и прости нам, коли будем Тьмою соблазнены, разыщи нас в мороке обманном, не оставь нас без луча путеводного, проведения твоего…       Я чуть слышно хмыкнул, борясь с желанием посоветовать священнику просто носить с собой фонарь, если он так боится остаться в темноте. Но хмыкнул я, видимо, недостаточно тихо, потому что он застыл и замолчал, прекратив перебирать чётки. Сутулая спина замерла, не закончив последний поклон.       — Доброй ночи, святой отец, — поприветствовал я его, откидывая капюшон, раз уж он всё равно меня заметил.       Священник снова затрясся всем телом и медленно на четвереньках повернулся ко мне, дрожащими руками выставив перед собой символ веры, висевший на груди.       — Это храм Света, исчадие Тьмы! Побойся кары его, ты не можешь находиться здесь, — прошептал он, заикаясь и трясясь как лист на ветру, и принялся чертить рукой перед собой знаки Света. — Изыди, изыди.       — Сожалею, но я не религиозен. — Я покачал головой, показывая, что никуда изыдить не собираюсь. Во всяком случае, пока не узнаю всё что хочу. — По мне, что Тьма, что Свет — две стороны одной и той же медали.       Кажется, в Некросити тоже есть какой-то культ, но я понятия не имел, где он базируется и чем занимается. Как-то моя сфера деятельности никогда напрямую не пересекалась с деятельностью культа.       Опираясь на алтарь, священник кое-как поднялся на трясущихся ногах. Его колени дрожали так, что вся его фигура ходуном ходила, и я несколько обеспокоился его состоянием: если его хватит удар раньше, чем он ответит на мои вопросы, будет печально.       — Мы здесь одни? — уточнил я, чтобы знать, к чему готовиться в случае чего. Он затравленно и красноречиво огляделся вокруг. — Значит, одни. Вы ведь знаете кто я, не так ли? — спросил я, решив не трепать ему нервы попусту и сразу переходя к делу.       — Ты нежить проклятая, вот ты кто! — воскликнул он, переходя на фальцет. Маленькие глазки, округлившиеся от страха, бегали из стороны в сторону в поисках выхода. — Я сразу понял это, ещё днём понял, когда бедная мисс Лили здесь лежала в неподобающем виде. Это ведь ваших рук дело? — Начав меня обвинять, он, очевидно, почувствовал себя в своей тарелке, так что даже дрожать начал куда меньше.       Я прищурился. По губам поползла усмешка.       — В неподобающем виде? — почти прошипел я, поднимаясь с места. Священник икнул и снова сполз на пол. — И что же вы подразумеваете под неподобающим видом? — почти ласково уточнил я, хотя и так знал ответ. Священник заворожённо смотрел, как я медленно приближаюсь к нему. Он отчаянно пытался что-то сказать, но выходило только бульканье. Зато его дрожащая рука, которой он не совсем успешно указывал на свою голову, была довольно красноречива. — Цветы, да? Вас смутили цветы? — Я улыбался.       — Вы не можете ступить на святую землю! — в отчаянии воскликнул он, когда я приблизился к ступеням возвышения, на котором был установлен алтарь. Я всё же остановился, задумчиво посмотрев на них. Святая земля, да? Клинки рыцарей вполне можно было назвать святыми. Во всяком случае, материал, из которого они были сделаны, был вполне способен убить немёртвых. Но он причинял мне дискомфорт, только если касался голой кожи. В плотных кожаных перчатках я легко мог коснуться лезвия. А там, где рукоять была перемотана полосками кожи, вполне мог держать его и голыми руками. Если здесь на ступенях использован тот же материал… что ж, будем надеяться, что у моих сапог достаточно толстая подошва.       Священник уже почти успокоился и обрёл суровый вид, увидев мою задумчивость, даже готовился встать и обрушить на мою голову новую порцию проклятий, когда я поднял ногу и осторожно поставил её на первую ступень. Ничего. Ступень и ступень.       — Да нет, могу. — Хмыкнув, я медленно поднялся к алтарю и встал прямо напротив священника, у которого на глазах буквально рушились все догмы, которым учили его в Ордене. Он чуть ли не рыдал, глядя на меня снизу вверх. Даже за свой символ веры больше не цеплялся, видимо, понимая, что это не сработает против меня. Впрочем, я подозревал, что этот кругляк с вырубленными на нём знаками Света, скорее всего, тоже из того самого святого металла, что и мечи рыцарей, и будет неплохо не выпускать его из виду. Сам-то я пришёл сюда почти безоружным. Так, пара кинжалов на поясе.       — Ну и где ваша хвалёная кара? — абсолютно спокойно спросил я. — Где молния, луч света или что у вас там в арсенале? Где что угодно, что должно было поразить меня на месте и сжечь дотла? — Священник отчаянно помотал головой. Он не знал. Я понимающе кивнул. — Скажите, святой отец, у вас есть дети? Нет? Тогда вы не поймёте, почему цветы украшали её голову и почему это было важным. Хотя ответ прост: она их любила. Так почему бы мне не надеть на голову моей дочери корону из цветов в последний день, когда я её увижу?       — Она не ваша дочь, — почти провыл священник, и я едва не ударил его за наглую ложь. Но он продолжил, и я понял, что он имеет в виду: — Вы не можете быть им. Не можете быть Виктором. На его плечи была возложена святая миссия, он бы не вернулся сюда таким. Не вернулся бы. — Не выдержав напряжения, он всё же разрыдался, сидя на полу.       — А кто же я, если не он?       — Я не знаю, не знаю. Нежить проклятая, влезшая в его тело, демон тьмы, исчадие мрака. Кто угодно, но только не он. Виктор не мог вернуться нежитью, ведь он рыцарь, Свет защитил бы его от такой участи.       — Могу огорчить, — прошептал я. — Я вернулся. Вернулся к дочери, которую не видел долгие годы. Мне плевать на Свет или на Тьму, я бы вернулся к ней и с того света вопреки чужой воле… впрочем, можно сказать, что так и случилось.       — Но мы заботились о ней, заботились так, как могли…       — Если бы вы заботились о ней, то сегодня я не провожал бы её здесь в последний путь, не нашёл бы в таком плачевном состоянии неделю назад, никогда бы не встретил у границы мира немёртвых, потому что вы бы её туда не подпустили даже близко и совершенно точно не сделали бы её круглой сиротой, — холодно перечислил я. — Заботились? Да от вашей заботы люди дохнут, святой отец, вы знаете это?       — Виктор, Виктор, послушайте. — Он вцепился в меня, стоя передо мной на коленях. — Вас ещё можно спасти, очистить, вы пройдёте через возрождение и…       — Возрождение? — хрипло рявкнул я на пределе возможностей связок, алая пелена опустилась перед взором, и я знал, каким яростным огнём пылают мои глаза. Я развёл руки в стороны, демонстрируя себя во всей красе: — Вот он я — ваше хвалёное возрождение. Буква по букве. Что, не нравлюсь?       Я поймал его за шкирку и закинул на алтарь, вжимая в него спиной, а после сорвал символ веры с его шеи и отшвырнул в сторону. Сквозь тонкую кожу городских перчаток ладонь ощутимо обожгло, но слишком слабо, чтобы остался хотя бы блеклый след. Да уж, действительно из того же материала. Остаётся вопрос: есть ли у него здесь под рукой ещё что-нибудь подобное?       — Итак, вы ответили на мой первый вопрос: вы меня знаете, — прошипел я ему прямо в лицо, так что видел отблеск своих глаз в глубине его зрачков. — Второй вопрос: что вы знаете о том, что со мной произошло?       — Только то, что вы сами мне рассказывали, — сипло провыл он. Я чуть припустил шею священника, чтобы не задушить его раньше времени, не забывая следить за его руками.       — Когда? — требовательно уточнил я.       — На исповеди. Я не могу рассказать, ведь таинство исповеди…       — Прекрасная заученная фраза священного писания, которая, бесспорно, много раз позволяла вам уходить от ответа, — оборвал я его. — Вот только не сработает: исповедь была моя, так что никакого таинства. А если бы и было, то плевал я на него.       Прижав его сильнее, я добился-таки внятных объяснений. Исповедь состоялась в тот же день, когда меня видели в столице в последний раз. Мне предстояло выполнить очередное задание Ордена, поэтому я пришёл сюда — в ближайший от дома храм, куда приходил регулярно, желая получить благословение. Я рассказал, что епископы нашли способ внедрить лазутчиков в стан врага, дабы они изнутри истребили немёртвых. Я был первым, кого было решено послать. Опытный образец.       Я задумался на мгновение, вспоминая, что на поле боя лихо прикрывался как врагами, так и неугодными мне немёртвыми. Могло ли это быть не чертой моего собственного характера, а просто частью вложенной в меня епископами программы?       — Кто был помимо меня? Кто остальные лазутчики? — спросил я, перебирая в голове всех, с кем был знаком в армии Тьмы. Кто ещё из них бывший рыцарь?       — Я не знаю, — покачал головой священник.       — А кто знает?       Он попытался пожать плечами, придавленными к алтарю.       — Я не знаю. Возможно, в Епархии есть какие-то отчёты, но…       — Где находится Епархия?       — В центре города. По правой улице от дворца, — мрачно ответил он. — Но там прекрасная охрана. Вас убьют, Виктор, если вы туда сунетесь.       — Значит, ваши мечты об очищении моих души и тела сбудутся, — резонно заметил я.       — Виктор, остановитесь, — снова взмолился священник. — Вы не понимаете…       — Нет, это вы не понимаете, — возразил я. — Вы не понимаете, как становятся немёртвыми, не так ли? Я вам расскажу. Чтобы проснуться, нужно иметь жажду достичь цели. Безумную, неуёмную, такую, что не даст покоя, не даст покинуть этот мир и снова вернёт к жизни. Такая цель существует всего одна: чистая, ничем не замутнённая ненависть к своему убийце. Эта жажда мести не даст вам спокойно лежать, она будет толкать вас по жизни дальше, биться в вас вместо пульса. Я точно знаю, что меня убили, святой отец, убили подло, со спины. И я хочу знать: кто и почему?       — И что вы сделаете, когда найдёте ответы на все свои вопросы, Виктор? — спросил священник.       — Угадайте, — прошептал я.       Я уже собирался отпустить его, когда священник, всё же изловчившийся стянуть у меня один из кинжалов, неумело замахнулся на меня, но я перехватил его руку. Убить меня этим кинжалом было нельзя, но обойдусь без лишних дырок. С моим телом всё и так уже плохо, пусть это пока и не заметно. Из-за разорвавшегося сердца некроз уверенно копошился внутри, и мне даже казалось, что он пожирает не только моё тело, но и что-то ещё более важное, что-то нематериальное, о чём так любили говорить священники.       — Хорошая попытка, — похвалил я его. — Но бесполезная. Я слишком хорошо обучен и вашими, и нашими.       — Вы убьёте меня? — спросил он, и я покачал головой.       — Торопитесь на тот свет? После моего ухода можете хоть сразу бежать в Епархию и трубить тревогу, мне всё равно, но пока я не выйду за дверь, лежите смирно, иначе из вашей груди я сделаю ножны для этого кинжала, который вы так неосмотрительно вытащили. Прощайте, святой отец.       И я покинул храм, снова скрывая лицо капюшоном.