«Напишите мне "люблю"»

      Он переехал в Киметсу около месяца назад и искал работу. По профессии — в идеале, близко похожую — в целом. Газеты кочевали по всей квартире, в поисковике висели страницы с вакансиями, но из добрых двух десятков Санеми понравились только пять-семь. Он не привередничал, просто его зарплаты должно было каким-то образом хватать на содержание младшего брата, оплату жилья, еду, а также коммунальные и прочие расходы, учёт которых он вёл с бухгалтерской точностью.       И от которых пухла огромная папка на кольцах.       Переезд стал, возможно, не блестящим, но необходимым решением. Осака давила, и Санеми, выбирая альтернативы, опирался на простейшее условие: «куда-нибудь, только не в очередной муравейник». План был составлен точно и приведён в исполнение максимально быстро: уволиться по собственному желанию, решить квартирный вопрос, подыскать школу для Геньи и уехать наконец подальше от Осаки и трёх кладбищенских надгробий. А там — будет видно, Санеми умеет крутиться.       В целом, он чувствовал себя нормально: в трезвом уме, твёрдой памяти и в ответственности за последнего родного человека. Только вот формально вылеченная депрессия никуда не делась: Генья ни разу его не обвинил, но Санеми вечно казалось, что он видит в глазах младшего болезненное непонимание, как. Как вышло, что всего четыре месяца назад у них была большая семья с мамой и старшим братом вместо отца, а сейчас остались они двое?       Будь она проклята, эта авария.       Что конкретно произошло на дороге в тот жуткий ливень, Санеми вспомнить не мог. Ни отойдя от наркоза в чёрной палате, ни неделю спустя, ни тем более сейчас. Лишь иногда ему снился слепящий белый свет сквозь мокрое стекло, и он, до упора выкручивая руль под резкий свист колёс, просыпался в холодном поту, стискивая одеяло.       Санеми был в порядке. Почти. Насколько можно быть в порядке, потеряв семью и мучась сомнениями, а не было ли в этом и его ошибки.

***

      Киметсу оказался неплохим местом. Здесь был шанс найти приличную должность, а плата за год в новой школе обещала не сильно ударить по бюджету. А потом Санеми, пребывая в абсолютной уверенности насчёт своих профессиональных перспектив, получил пять отказов подряд. Хлеще по самооценке ударило лишь небезосновательное подозрение, что против него сыграла внешность.       Конечно, красавцем он бы себя не назвал: тело располосовывали десятки шрамов, и кое-где остались заметные толстые рубцы от швов. Слишком сосредоточенное (читать — мрачное) выражение лица и глаз ситуацию не спасало, и, видимо, внешние изъяны работодателей волновали больше, чем рекомендации вкупе с профессионализмом.       Шестое собеседование, в которое Санеми готов был, фигурально выражаясь, вцепиться зубами, превратилось в апофеоз провала. Сначала никак не удавалось согласовать с кадровиком время, а потом ему и вовсе позвонили с «радостной» новостью «Извините, мы закрыли вакансию».       За три часа до выстраданной встречи!       Он был так взбешён, что разбил о стол чашку, брызгая на рубашку полуостывшим чаем, а сидевший рядом Генья, вздрогнув, диковато покосился на него и нервно вжал голову в плечи. Очередной мерзкий факт из жизни после аварии: младший замкнулся, а Санеми этот холод бесил до зубовного скрипа. Всё, всё разваливалось, как эта дурацкая чашка, а он продолжал изо дня в день склеивать осколки дешёвым клеем.       Апофеоза их продолжительный семейный разлад достиг, когда на той же неделе Санеми вызвали на ковёр, рассказали, что непутёвый Генья снова подрался, и под конец тонко обозначили его сомнительную компетентность как опекуна. Весь монолог учителя Шинадзугава, конечно, выслушал молча, а вот дома дал волю чувствам. И малость хватил лишнего.       Генья огрызался с особенным упорством, в разговор внезапно попали мама, а потом — вся их с ног на голову перевёрнутая в незнакомом городе жизнь, и Санеми вдруг захлестнуло такой яростью, что ногти впились в ладонь, и под кожей взбухли вены. В ответ на стук в стену он абсолютно рефлекторно и громко послал соседей по интересному адресу.       И неизвестно, чем бы всё закончилось, но Генья ни с того ни с сего разревелся, обозвал его идиотом, и... Как-то вышло, что через минуту Санеми обнаружил себя обнимавшим упрямого засранца с полным осознанием, как же тот прав. С тех пор прошло пять дней, и в кои-то веки у соседей не оказывалось повода звонить в участок.       Листая очередную газету, Санеми хлебал кофе, а Генья шаркал тапками по кухне. Уложив в рюкзак бенто и проходя мимо, даже улыбнулся (что с ним случалось астрономически редко), а Санеми, бросив привычно-суровое: «Ушами не хлопай на уроках, я за тебя, что ли, буду поступать?» — снова углубился в чтение колонки объявлений.       Уборщица. Кассир, продавец-консультант в магазин женского белья, товаровед в продуктовый.       В коридоре негромко хлопнули дверью, а карандаш крутился в пальцах, так и не оставляя следов на смятой бумаге.       Грузчик на склад, сортировщик. Снова товаровед, повар, парикмахер…       Санеми собрался было под смачное ругательство скомкать бесполезный кусок целлюлозы, когда зацепился взглядом за знакомое слово. В объединенную среднюю и старшую школу «Академия Киметсу», где учился его младший, требовался бухгалтер. И Санеми, порядком уставший торчать дома, задумался. В конце концов, не иметь работы и получать хотя бы что-то — в их с Геньей случае большая разница.       На звонок ему ответила очень приятная женщина, сразу назначила дату, и пораженный отзывчивостью отдела кадров Шинадзугава на следующий день отправился на седьмое по счёту собеседование, искренне надеясь, что для школы финансовый менеджер подойдет даже по самым строгим параметрам.       Не в эскорт же он нанимается, в конце-то концов.

***

      Удивительно, но собеседовал его сам директор. Санеми ожидал увидеть комиссию из местной администрации, а перед ним оказался один-единственный человек: мужчина средних лет, с чёрными волосами, постриженными под каре, в белой рубашке и хаориподобном жакете черновато-коричневого цвета. Говорил он тихо и размеренно, смотрел прямо, но без снисходительности. Санеми даже передёрнуло от захлёстывавшей ауры спокойствия вокруг него, и добрая часть воинственного настроя испарилась в никуда. Сел он почти на автопилоте.       — Очень рад познакомиться, Шинадзугава-сан. Могу я ещё раз посмотреть ваше резюме и рекомендации?       Вообще-то, он их отсылал, но на всякий случай взял с собой, поэтому, неуютно подвинувшись на мягком стуле, подал в руки директору жёлтую папку. Убуяшики-сан раскрыл её тонкими белыми пальцами и с тихим шелестом перевернул несколько страниц, сканируя те убийственно умиротворённым взглядом. В кабинете повисла тишина, нарушаемая лишь мягким звуком работающего кондиционера да едва слышной струнной музыкой.       Санеми, надеясь скоротать время, огляделся. И замер, проморгавшись от удивления: возле застеклённого шкафа с документацией стоял стеллаж, на нижней полке которого цвёл бонсай-сирень, а три верхние были битком набиты побрякушками, сувенирами и амулетами, сильно отдававшими антиквариатом.       Аж присвистнуть захотелось.       «Ну и музей... Ещё традиционных масок сюда не хватает».       — Значит, вы хотите работать у нас бухгалтером, — раздался тихий вопрос, и он вздрогнул, резко оборачиваясь. Убуяшики-сан уже закрыл папку и сидел, положив на неё сцепленные в замок пальцы. — В вашем резюме указано, что вы проработали четыре года финансовым менеджером. Рекомендации с прошлого места работы, положительные отзывы, хорошая компания. На какой оклад вы рассчитываете, Шинадзугава-сан?       Санеми прикусил изнутри щеку. Дело попахивало подвохом.       «Ну уж нет, из школы меня хрен выпрут, извините».       И углубился в обоснования, игнорируя напрягавшую мягкость собеседника, от которой начала неконтролируемо дёргаться нога. Пришлось вдавить пятку в пол, невозмутимо рассуждая на тему среднестатистической зарплаты на рынке, а директор внимательно слушал, продолжая тактично улыбаться.       — Что ж, абсолютно обоснованное предложение, — пауза. Взгляд глаза в глаза, потом — едва заметное шевеление губ в улыбке, предвосхищавшее неожиданный вопрос: — Скажите, Шинадзугава-сан, а как вы оцениваете свои коммуникативные способности по шкале от одного до десяти?       «Чего?..» — Санеми, едва удержав лицо, бегло поглядел на неподвижные белые руки и чистое, слегка женственное лицо, решив, что, возможно, ему послышалось. Убуяшики-сан, однако, вел себя как ни чём не бывало.       «У них что, собирается сбежать главбух, и они ищут ему замену под видом рядового работника?»       — Девять и семьдесят пять сотых. Увижу коллектив, скажу точнее.       — Прекрасно, — Убуяшики-сан мягко откинулся в кресле, опираясь локтями на ручки. Тёмная кожа обивки вяло заскрипела. — В таком случае я готов предложить вам вакансию учителя математики за оклад, который вы назвали. Разумеется, вы должны будете пройти переквалификацию, но пятьдесят процентов расходов школа берёт на себя без последующего возврата, если вы по окончании обучения выдержите двухмесячный испытательный срок.       — Учителя математики?       Санеми оторопело уставился на директора, забывая про приличия и пресловутую выдержку. Пятка под столом снова судорожно задёргалась, успев отбить пару глухих тактов, прежде чем он очнулся от накатившего ступора. Убуяшики-сан, буддистская улыбка которого внезапно приняла оттенок приторной гримасы, неторопливо кивнул, припечатывая все его сомнения тихим:       — Верно. Откровенно говоря, в учителях наша школа заинтересована куда больше, чем в бухгалтерах.       «Ну ни хрена себе вы педсостав набираете...»       — Да у меня же никакого опыта работы с детьми нет! Я финансист, а не преподаватель.       Директор утвердительно кивнул, и чёрные волосы качнулись в такт.       — Понимаю. Зато у вас, судя во всему, прекрасные профильная подготовка и стрессоустойчивость.       Театр абсурда явно оставил в Академии Киметсу свой филиал, потому что на дальнейшие протесты Санеми вновь получил тонкие, но однозначные намёки: его с удовольствием примут, но только на условиях бога и судьи этого места. Шинадзугава, растерявшись и, чего уж, струхнув, попытался было в пятый раз доказать, что цифры ему куда ближе, а вакансия была на бухгалтера, но ему терпеливо и до бешенства дружелюбно напомнили про треклятые «девять и семьдесят пять сотых».       А ещё сказали, что он производит впечатление именно такого человека, которого здесь ищут на должность учителя.       В кабинете повисло короткое молчание, за всё время которого добродушная маска директора так и не отклеилась от лица, а Шинадзугава лихорадочно соображал, как ему отвечать. Перспектива неплохой зарплаты соблазняла, но ещё больше удерживало от решительного ухода в закат предчувствие, что это последний шанс быстро выйти из категории безработных. Впрочем, с ним попрощались прежде, чем он успел окончательно потеряться между трезвым рассудком и авантюризмом.       — Как я уже сказал, вакансия пока открыта. Вы можете подумать и позвонить, если решите принять мое предложение.       Санеми вышел из кабинета с твёрдым ощущением, что отправил Генью в максимально странное место, а бухгалтерия томно помахала ему ручкой с лёгкого посыла Убуяшики-сана, и на следующий день, свернув все вкладки с вакансиями, позвонил по номеру на бумажке спросить, свободно ли ещё место учителя математики.

***

      Тест на адекватность личности он, видимо, сдал недурно, ибо после этого ему наконец вручили блок математических задач. Что ж, это уже имело хоть какой-то смысл и было на порядок проще университетского «вышмата». Особенно если учесть, что Санеми три дня штудировал учебники программы средних и старших классов.       К слову, комиссии из местных столпов математики и физики он так и не дождался.       Его зачислили в штат на должность помощника преподавателя с окладом, составлявшим шестьдесят семь процентов от запрошенной суммы. После окончания переподготовки и сдачи экзамена он должен был получить должность дипломированного учителя с полной заработной платой, а пока ему предстояло пахать на весьма скромной должности, но выполнять отнюдь не меньше. Не самая равноценная сделка, но Санеми согласился, в душе не представляя, как он будет учить детей эти три с половиной месяца.       Оставался единственный вариант: интернет, методички и поурочные планы, которые можно одолжить у других преподавателей (в чём Санеми сильно сомневался, ибо вряд ли его «компетентная» внешность и манера речи расположат к себе местных корифеев).       «Ну и попал я, конечно. Что с людьми деньги делают».       Кажется, попытка начать жить с чистого листа пошла слишком радикальным путём.