Эгоист, говорите?

Тик-так. Стрелки часов двигаются медленно, будто нарочно, и Агате хочется уничтожить само понятие «время», лишь бы они шли быстрее. Стены больницы, окрашенные в белый цвет, давят на нее, заставляя погружаться в пучину истерики, разъедающей все изнутри. Напоминая, что здесь обычно ничего хорошего не происходит. Она не выдержала. Рванула за Рейчел, поняв, что не сможет находиться в неизвестности, пока ее Александр… Ее Александр? Харрис закрывает лицо руками, чувствуя, как собственная мысль врезает ей хлесткую пощечину. Ее, как же. Она рвано выдыхает, опускает руки, судорожно вцепляясь в голубую ткань помятого платья. Ей кажется, что она сходит с ума в отчаянной попытке занять свою голову хоть чем-нибудь, ведь неизвестно, когда врачи смогут сказать... – Мисс Харрис? Агата вскидывает голову так резко, что на миг вместо пожилого доктора видит расплывчатое пятно. Мужчина с немного смущенной улыбкой оглядывает напряженную девушку, которая, казалось бы, спустилась с глянцевого журнала, рекламирующего небесной красоты наряд. Правда, в образ неземной феи не вписываются дрожь, испорченный макияж и искусанные от волнения губы. – Вы можете зайти, молодой человек пришел в себя. В следующую же секунду Харрис кажется, как окружающий мир набирает обратно потерянные краски. И она вдруг слышит облегченные голоса Рейчел и Сэма, которые – оказывается! – все это время сидели рядом. Англичанка поднимается и, спотыкаясь, на ватных ногах движется к двери палаты, судорожно сжимая и разжимая кулаки и оставляя на ладонях след от ногтей. Живой. Комната встречает ее запахом лекарств, чистой постели и едва уловимым, но таким знакомым парфюмом шатена, который едва заметно кивает медсестре на ее слова о том, что «ему, вообще-то, очень повезло не получить серьезных травм». Услышав же шаги, швед немного поворачивается к ней, и Агата чуть ли не врезается в уходящую женщину – на лице и руках парня следы от падения люстры, выглядывающие из-под одежды. Она пересиливает себя, но все же робко подходит к кровати и медленно опускается на стул возле Алекса, который не сводит с нее прожигающих глаз. – Я… – На щеке царапина, – Нильсен перебивает ее, и она слышит в его голосе знакомые нотки раздражения. Злится, серьезно? – Мисс катастрофа, которую нужно спасать, - добавляет он, закатывая глаза, и она, вспыхивая, уже открывает рот, чтобы ответить что-нибудь в его духе, но… Швед вдруг немного виновато вздыхает: – Прости, что не заметил опасность сразу. Стоп, что? Она не может выдержать взгляд шатена, прячет собственный на его исцарапанной осколками коже руки, что так близко лежит к ее ладони. Но Александр не шевелится, не касается ее, будто… Ждет? Агата глубоко вздыхает, чувствуя, как воздух с неохотой проскальзывает внутрь, с трудом наполняя легкие. Ее голос сходит на нет, когда девушка, пересилив себя, сжимает его пальцы и, наклонившись, прижимается щекой к его запястью. – Ты не представляешь, как я испугалась, – ее слова практически не слышны, и она просто не может заставить себя поднять на него глаза. Боится. Ей вдруг кажется, что ее почти признание неуместное, и, как всегда, саркастичный швед сейчас опустит ее из мечтаний вниз, в реальный мир, в котором она оказалась лишь невезучей знакомой, которой вечно приходится помогать. Он молчит, доводя ее тишиной до безумной боли, практически совместимой с той, которую она испытала, увидев его на полу в том чертовом зале. И, когда Агата уже принимает свой проигрыш и почти набирается сил оторваться от его руки, он вдруг хрипло выдыхает: – Разве? И в одном тихом слове с едва заметным, но таким родным акцентом, столько эмоций, что ее сердце не выдерживает, – начинает биться так сильно, будто готово пробить грудную клетку. Она медленно поднимает на него взгляд, и… теряется в лихорадочно блестящих голубых глазах. Боялся. Тогда, на этом проклятом балу, когда меньше чем за секунду поставил ее безопасность превыше своей. И от осознания этого Харрис чувствует, как ее с головой накрывает волна безграничной нежности. А Нильсен смотрит на нее с немым вызовом, обнажая душу и впервые позволяя кому-то полностью осознать его собственные мысли и чувства. Его губы вдруг изгибаются в дьявольской улыбке, произнося что-то среднее между приказом и просьбой: – Поцелуй меня, моя хорошая. И она подчиняется, припоминая наглецу, что в очередной раз нарушает все правила этикета из-за него. А он целует нежно, совсем не в своем духе, заставляя ее трепетать еще сильнее, когда невесомо касается губами царапины на ее щеке, будто стараясь залечить. Агата, вдруг всхлипнув, поспешно передвигается на кровать и прижимается к его груди. Нильсен обхватывает ее руками, зарываясь лицом в непослушные волосы, и едва слышно выдыхает: – Глупая. Эгоист, говорите? Однозначно. Только, кажется, такие любят сильнее остальных.