Зарождение.

Он напевал каждый раз, как принимался за работу. Сшить змеиные шкурки. Обработать отваром, в огне закалить, в лаве, стружкой стальною смазать... Обернуть яйцо. Силу, что в венах струится, сладко-острую, обжигающую сквозь подушечки пальцев под скорлупу запустить, ею зародыш ящерицы обнять, каждую крохотную клеточку пропитать, искажая сущность... Что там сила, она с тёмным валой была всю жизнь и кончики пальцев если от неё и покалывало, он не замечал. Но сейчас их покалывало от собственного превосходства, осознания идеи, что в голову не приходила никому до этого и, разумеется, не придёт никогда. Мужчина стремился стряхнуть эту радость, в разум кристальную чистоту вдохнуть, но вдохнуть получалось только сухой разгорячённый воздух. Последний здесь, под натиском жара Тангородрим, долго не задерживался, вытеснялся прочь, сжимался, исчезал быстрее, чем доходил до лёгких, внутри разжигая пожарища предстоящей войны, что на сухом языке позволяли катать вкус будущей победы. Это был вкус выжженных полей, нещадно втоптанных в землю трупов, прославления его имени и очередного шага к тому, чтобы склонить Средиземье к своим ногам вновь, как то было в давние времена. Дальше – больше. Яйцо у мужчины в руках треснуло, раскололось, жижей своей дымящейся меж пальцев стекло, почернев, как смоль. Мелькор разочарованно хмыкнул, глаза прикрыл и стряхнул с ладоней субстанцию резко, всё раздражение, что за край сознания уцепилось, вместе с нею желая выгнать. Но оно когтями схватилось больно, до скрежета зубов, мало-помалу распускаясь цветами ярости за каждым из испорченных экземпляров. Прогреть яйцо на земле – не выходит. В скорлупку когти чужие воткнуть – не сейчас. Клыки измолоть. Растопить металл. Травы смешать иные – нет, нет, нет! Он закричал, и рёв этот, отражаясь от стен вулкана, впивался в уши. Разочарование, слой за слоем снимая с мужчины кожу, оголяло его вплоть до нервов, воспалённых от злости. Если раньше Мелькору дышать мешал воздух, то теперь виной были эти несносные ящерицы, планы его разрушающие одним своим безмозглым бездельем. – Как можно вот так, на камнях лёжа грудой яиц, умудриться разбить величайшую армию ещё до её зарождения! – и хоть бы кто-то ему ответил. Бауглир кулаком ударил, и мелкие обломки скорлупы в руку ему воткнулись, на насилие отвечая единственно возможным. Его это не остановило. Взяв уцелевшие, мужчина швырнул яйца в стену и с каждым разбитым жалел всё больше, что пыткой уморить их не в силах. Ему бы каждую из этих дрянных ящерок вырастить, чтобы потом сломать их нежные лапки в расплату за поражение. Ему бы гнев свой усмирить без жертв и растраты будущих экземпляров, ему бы ещё много всяких возможных «бы», но не было ни сил, ни желания. Мелькор собрал свои вещи молча, сцепив зубы. Есть ли смысл сидеть тут дальше, без дела и результатов, в голове перебирая каждое из своих поражений за последние часы. Он последний раз кинул взгляд на гору скорлупы, и нотка здравого смысла, блеснув между волнами гнева, посоветовала ему собрать образцы обломков. Он подошёл и, присев на корточки, принялся отряхивать их от быстро испаряющейся жидкости. Когда Бауглир поднял очередную половинку яйца, то обнаружил в ней зародыша более крупного. Лёгкое смятение огладило бурлящее недовольство, усмиряя его по мере того, как набирало силы любопытство: жизнь в этих яйцах не должна была быть сформированной аж настолько. Тёмный вала коснулся ящерки своей силой и к удивлению обнаружил, что вопреки жару и сотрясению, внутри неё ещё звучит эхо жизни, с каждым мгновением утопая глубже, становясь глуше, истлевая до крошечной сердцевины. Мелькор медленно сощурился. Подобрав отобранные куски скорлупы, он вновь достал свои инструменты, растопленным золотом соединяя кривые обломки. Каждый закалить в огне, смазать, приставить, пройтись отваром. Мужчина и внутрь отвар залил, с силой своей смешал, но ящерицу не тронул. Лишь туда её бережно опустил, сверху скорлупой запечатал и опустил на камни. Пусть привыкает к жару, если ей повезёт выжить. Во имя рождения первого дракона тёмный вала готов рискнуть.