Конец каникул.
31 августа 2020 г. в 22:39
Вечер уходящего лета жадно затягивается наступающими сумерками, тлеющими в пасмурной тишине в противовес ярким, оранжевым закатным тонам, постепенно тускнеющим и теряющим свою насыщенность. Их уже не пятеро, а шестеро, сменилось время года и обстоятельства их встречи, но место было то же самое. Тот же проулок, те же мусорные мешки, и «домашний скот» Панны, которого она подкармливает бумажками, обертками и веточками – обязательный участник каждого их собрания. В этот раз не произносится ритуальных речевок-присказок, спертая из алкомаркета бутылка с волколакским варевом не идет по кругу. Сегодня их собрал здесь не обряд посвящения. Они пришли сюда, чтобы вспомнить и чтобы попрощаться.
– Ну что, ребята, – Мстислав Раскольников, в прошлом Охотник на нечисть и находящийся среди этой самой нечисти сейчас, подается вперед. Его лицо освещено неровным светом костерка. – Все, в школу завтра?
– Я не иду в школу, – говорит Дядя Федор, накидывая на голову капюшон своего безразмерного худи. Упырица снова по привычке имитирует дискомфорт, причиняемый вечерней прохладой, что вызывает невольную улыбку всех присутствующих. – Я пойду в колледж, а потом поступлю на дизайн. Скорее всего, в реставрационную шарагу. Вот уж где-где, а там я еще никогда не училась.
– Восстанавливать такие же старые развалины, как и ты сама? – беззлобно спросил молодой человек и взъерошил свою угольную копну волнистых волос. Ответом на поставленный вопрос был привычный гневный взгляд вампирши, которым она одаривала, наверное, каждого за почти что всякую реплику. Взгляд этот был красноречивее каких-либо слов.
– Я бы попросила, – в голосе Дяди Федора, к удивлению Раскольникова и остальных, зазвучала задетая гордость. – Мне, между прочим, всего лишь сто пятьдесят три года… А может и сто пятьдесят пять… Короче, не развалина я!
Улыбка озарила лицо Раскольникова, и тот со смехом начал извиняться перед упырицей. Обмороженный Майор приобнял подругу за плечи и лишь согласно покивал.
– Я тоже не иду в школу в этом учебном году. Пойду в колледж. Поступать, наверное, в Москве буду. Иногда полезно сменить обстановку, знаете ли. Особенно когда полтора века живешь в одном и том же городе, – зрачки Обмороженного Майора были расфокусированы на языках пламени, будто бы находя отдохновение в их хаотичном танце.
– И ты тоже уходишь? – Мстислав в удивлении посмотрел на вампира, тот кивнул. – Насовсем?
– Не знаю, наверное, нет. Потом я планирую попутешествовать, но вернусь сюда, естественно, – Обмороженный Майор усмехнулся, встретив взгляд бывшего уже Охотника. – Только для вас, людей, пройдет слишком много времени. Век нежити очень долог, а потому вы с Рентгеном и Ведьмой не застанете меня.
Встрепенувшаяся неожиданно Панна подкинула в костер очередную бумажную обертку и поворошила в огне палкой:
– Тоже хотела сказать, ну, вдруг кому интересно, – она несмело улыбнулась и задумчиво пожевала прядь волос, упавшую прямо ей на лицо, – Мы с сестрами возвращаемся в Украину. Завтра отправляемся. Получили весточку от своих, мол, Охотники прекратили набеги и преследования. Наконец вернусь домой, представляете?
– Рад за тебя, милая Пани, – раздался мягкий голос молчавшего до тех пор Товарища Рентгена. Он почесал бритый затылок и посмотрел прямо в немигающие глаза мавки. – Нам будет тебя не хватать.
Панна в ответ громко всхлипнула и пробормотала нечто нечленораздельное, что могло в равной степени интерпретироваться и как «мне вас тоже», и как «спасибо». Дядя Федор приобняла хнычущую мавку за плечи и принялась успокаивать. Глядя на то, как Панна ухитрялась плакать и пожевывать всю ту же многострадальную прядь волос, Товарищ Рентген улыбнулся, в этот раз невольно растрогавшись.
На Товарище Рентгене, как и, казалось, целую вечность назад, была синяя истрепанная куртка, узоры на груди бежали красно-белыми зигзагами-молниями. Горная Ведьма, до сих пор не проронившая ни слова, смерила волколака изучающим взглядом: что бы ни происходило, Товарищ Рентген всегда казался ей одним и тем же – бесконечно родным и важным, наставником и другом, но вместе с тем и невообразимо одиноким и далеким. Девушка тасует без всякой цели сделанные ими вдвоем из подручных материалов карты Таро (напитанные энергией ведьмы карты говорят определеннее, сказал Товарищ Рентген тогда), и ей кажется, что до скончания времен волколак останется таким, какой он сейчас, в этот их последний вечер вместе. Гарантия грядущему, единственно верная константа, вечно молодой, вечно улыбающийся волчонок с ранеными лапами.
Тишину заполнил треск костра, всхлипы Панны и шуршание тасуемых Таро, вырезанных из старой картонки и отделанных с помощью детского набора для аппликации. С первого взгляда это просто смешные и несуразные картежки, да только через них струится сила будущей могущественной колдуньи.
Снова пауза. Никто не решается заговорить, даже напускной словоохотливости молчаливого по натуре Мстислава поубавилось. Товарищ Рентген вытянул ноги и зевнул, обнажив слегка заостренные зубы:
– Ну а я поеду в Румынию. Автостопом. Там община перевертышей, одна из самых многочисленных, и все мы понемногу сбиваемся в кучу. Возрождаем былую Стаю.
– Валахия по вам плачет, – не удержалась от комментария Дядя Федор и хохотнула.
– Да кто бы говорила, прояви уважение к почившему дедушке Владу, – беззлобно ответствовал волколак и взглянул на упырицу исподлобья. – Может, это мой шанс найти таких же, как и я. Жить с теми, кто понимает и действительно может помочь в моих поисках исцеления. Все равно Горную Ведьму я почти всему обучил, – в этот момент вышеупомянутая ловит заботливый взгляд говорившего, – Меня ничего не держит здесь.
Горная Ведьма улыбается волколаку одними глазами – своими невероятными глазами абсолютной изумрудной зелени – и продолжает тасовать карты, ни на минуту не выпуская их из рук. Они лежат так, что девушка видит все значения, рубашкой назад. В голове проносится вихрь из названий. Или это все-таки имена? Чьи?
Шестерка Мечей, Смерть, Двойка Динариев, Отшельник, Тройка Жезлов…
Горная Ведьма чувствует осадок удивления в самой ротовой полости – неужели ее энергия мощна настолько, что даже в беспорядочном хаосе и ничтожной толике вероятности она смогла прочесть отголоски ближайшего будущего? Интересно, черт побери, любопытно. Даже очень.
– Горная Ведьма! Ну ты оглохла там? – недовольный голос Дяди Федора возвращает девушку с перипетий разветвлений будущего в настоящее.
– Что? – Горная Ведьма перестает тасовать карты – нет больше нужды – и запихивает их в пропахший отцовским одеколоном спортивный рюкзак.
– Что-что, правда будто оглохла… Ты чем займешься? Вроде как, ты тоже уходишь из школы.
Горная Ведьма несколько раз моргнула. За всей их прощальной болтовней она неизменно ощущала Что-то, до чего не могла достучаться и за что никак не могла ухватиться. Это Что-то было везде: впиталось в холодеющий с каждой секундой августовский воздух, легло опавшими листьями под ноги, отскакивало от костра жгучими искорками. И это Что-то не давало ей покоя.
– Уеду, – коротко ответила она, пытаясь сердцем, разумом угнаться за этим недостижимым за всем фоновым шумом Что-то, – Уеду… В лес, в тайгу, да.
– Учиться быть ведьмой? – спрашивает Мстислав, и девушка морщится. Ну что же, что же так свербит в грудине под ребрами, где это Что-то?!
– Учиться быть собой, – Горная Ведьма озирается в непонятной остальным резкости.
– А отец?
– Я все, что надо, ему рассказала… Продумала уже до мелочей остальное. Все решено и вещи упакованы, – бормотала Горная Ведьма, отвечая на весь поток посыпавшихся вдруг на нее вопросов разом, а чувство никак не уходило. – Буду жить в хибаре за городской чертой и дышать лесом, думать лесом, колдовать Лесом… Стану той, кто сможет помочь двум нашим мирам ужиться.
Вопросы кончаются, разговор перетекает в иное русло: Панна слезно обещает, что обязательно будет слать письма, Обмороженный Майор говорит, что тоже обязательно что-нибудь напишет мавке в ответ, Товарищ Рентген слушает о планах Мстислава вернуться на архитектурное направление и старается игнорировать едкие вставочки Дяди Федора насчет Румынии. Она совершенно не колючая на самом деле, Дядя Федор, и шутки у нее совсем не злые, у нее пусть и не живое, но искрящееся и яркое сердце, думает вдруг Горная Ведьма, не переставая ощущать свербящее присутствие Чего-то. А Панна, милая Панна, Пани, Панянка, не такая уж она и глупенькая простушка, которая на русском только половину слов и знает, а то и еще меньше, ее любовь к родине, к сестрам, она сильнее всего на свете… И Мстислав Раскольников не такой уж и молчаливый шкаф, каким кажется на первый взгляд, ведь у него хватило сил, чтобы настолько сильно измениться, чтобы пойти против традиций и системы, господи, да ведь чтоб решиться на такое многим и жизни бы не хватило, ну а Обмороженный Майор, родной, невероятный Майор с этой его полуулыбочкой-полуоскальчиком, словно он знает что-то, чего другим не понять ни за что и никогда! Его глаза искрятся радостным спокойствием, хоть и ноша его тяжела, ведь век нежити очень, очень долог… Милые, дорогие лица, которые Горной Ведьме больше не суждено увидеть! А это треклятое Что-то уже размывает их образ пред глазами, уже колет иголками в носу, душит и забирается в самое горло, да что же, черт побери, происходит, почему девушке никак не понять и не постигнуть это дурацкое, пропитавшее все вокруг Что-то?!
– Лин…Ты плачешь, Лин? – нерешительно сказала, как подумала Горная Ведьма, Панна, но то заговорила Олеся, переставшая ворошить палкой свой костер.
– Ну ты чего, Ангела, будет тебе, – голос Фредерики Вадаш звучит откуда-то справа, мягкая, но холодная рука Цыдыпа опускается на плечо. Горную Ведьму трясет, она не понимает, почему вдруг Мстислав ободряюще улыбается, почему все говорят ей слова утешения, она все пытается тянуться к этому Что-то, не слушая никого, как вдруг…
– Ты не замечаешь, что плачешь?
Спокойный взгляд мудрых не по годам карих глаз мальчишки по имени Сашка встретились с невероятной зеленью.
Уже не Горная Ведьма, а кто-то иная громко всхлипнула, как давече это делала Олеся, замерла на мгновение, и вдруг разрыдалась, громко, по-настоящему. Ведьмы не плачут, ворожеи не льют слез, но пока на месте будущей великой колдуньи просто шестнадцатилетняя Ангелина Резникова, которая так и не научилась прощаться, плакать можно.
– Просто лето… Кончилось… – всхлипывает Лина, размазывая слезы и подводку. Душившее ее до этого неразъяснимое Что-то медленно рассасывалось под сплошной черепной костью. Дышать стало легче. Все пятеро друзей вдруг встали со своих мест и, подойдя к Ангелине, обняли ее. Резникова уткнулась в сплетенные вместе руки. Очень сильно пахло костром.
– Да, лето кончилось.
После череды долгих разговоров они снова замолкают, потому что сейчас каждый прокручивал на видеокассете под самым черепом пережитое ими за этот неполный год. Вглядывались в лица друг друга, запоминали едва заметные черты, цеплялись за каждую впадинку, складку, родинку, выбившиеся из-за ушей пряди волос. Все эти детали врезаются в долговечную память с удивительной острой ясностью. Еще столь многое хотелось сказать, но никто не произносит ни слова, позволяя мыслям оставаться невыраженными. У каждого было свое на уме. И правда об этом лете была у каждого своя.
Тлеют последние закатные краски, тлеют угольки затухающего костра, а шесть дорог, переплетающиеся и шедшие параллельно, разделяются наконец на шесть отдельных направлений.
Примечания:
На самом деле фанфик должен был закончиться на истории Мстислава, но мне захотелось добавить подобную заключительную часть, на эмоциях, наверное. Не знаю точно, какие именно предшествовали события данной сцене, но прощание героев - это и мое прощание с ними тоже, потому что я вряд ли напишу о них что-нибудь еще.
Лето закончилось, и пора бы этой истории хоть как-то, но завершиться.