Запах

Он уверен, что вся суть проблемы кроется в этом чертовом запахе. Кажется, что он колет внутренности, как если бы лучший охотник Церкви наелся битого стекла. Он был уверен, что испытывал ненависть и до сей поры. Привычное, хроническое, даже в чем–то предсказуемое чувство по отношению к отвратительному самому Господу народу. Народу, к которому по нелепой насмешке небес он имел несчастье принадлежать. Но на сей раз все иначе. Ему кажется, что даже приложи палач к его коже раскаленный добела кусок железа, он не заметит. Потому что под сплетением костей и мяса уже разожжен поистине дьявольский огонь. Кончики пальцев цепляются за жесткие поводья так, что костяшки белеют от напряжения. Давящее чувство в груди заставляет губы брезгливо кривиться. В нем ломается нечто давно подгнившее, когда осознание бессилия ядовитой змеей проникает в некогда холодный разум. Печать Ведьмы не удастся смыть, даже искупавшись в собственной крови. Даже содрав с себя собственную шкуру. Он задыхается. Задыхается, не успев раскрыть глаз, отчаянно пытаясь нащупать границу между сном и явью. Темная прядь волос влипла в раскаленный висок. Свежие раны на спине отзываются на капли пота языками адского пламени. Тугой клубок змей в паху вызывает лишь омерзение. Утренний ветер разносит сизые хлопья пепла от потухшего походного костра по опушке леса. Ничего. Он еще немного подождет, пока сжигающий внутренности аромат сменится вонью паленой плоти. Корчи на костре лишний раз послужат доказательством того, что она ничем не отличается от любой другой ведьмы своего племени. Что ее тело вдруг не рассыплется лепестками ландышей и жасмина на глазах зачарованной толпы. Он лично поднесет факел к хрусткому хворосту под ее ногами. Это похоже на болезнь. Лишнее доказательство слабости разума перед богомерзким колдовством. Бергамот и фиалковые лепестки. Она похожа на пепельный туман, который спускается над прозрачными водами реки поутру. Он окружает тебя повсюду, липнет к волосам и залезает влажной прохладой под тяжелые одежды. И все же остается предательски неуловимым. Серый монах никому не говорит, что носит внутри себя костер. Он помнит ее так, как не помнил ни одного из своих врагов. Потому что ни один из сотен тех, кого погубил клинок правосудия, не вызывал в нем даже бледного подобия происходящего сейчас кошмара. Чтобы заснуть, он часто думает о ней. Иногда он рисовал в воображении меч, с хлюпающим звуком вгрызающийся в мягкую девичью плоть. Представлял, как зрачки в ярких радужках ведьмы расширяются от испытываемой муки. В его голове глаза врага были холодными, как февральские небеса. И запах ее тела смешивался с раскаленным железистым привкусом крови. Но даже чаще смерти ведьмы, он представляет другое. Древнее и темное, куда более пугающее, чем самая страшная гибель. Он никому не говорит. Никогда и никому не признается, кто приходит к нему каждую чертову ночь. И об этом грехе не узнает даже сам Господь. Иногда кажется, что он уже в аду. Как сегодня. Жимолость и сандал. Было бы проще, повесь палач его на крюки за ребра. Он так сильно хочет испытать хоть что–то сильнее этого. Безумие, пылающее багровым огнем в висках, не охватывало его с такой дьявольской силой, даже когда лучший рыцарь Церкви стоял посреди очередной сожженной деревни, глядя на реки крови и костей. Мышцы лица сводит судорогой. Он обязательно исполнит возложенную на его плечи святую миссию, и враг обязательно почувствует на своей шкуре языки очищающего пламени. Древесина и мускус. Он ненавидит ее. Всем своим существом. Всем тем, чем он и является. Удары сердца разносятся в тишине собственной черепной коробки и просыпающего ото сна леса. Больше всего на свете ему хочется вытащить ведьму из своей головы. Клещами палача, если потребуется. Избавиться от ее присутствия в мыслях. Исторгнуть из себя отвратительный образ. Но был лишь воздух. И ее ускользающий колдовской аромат.