Спасибо за всё, Сашка.

Много всего натерпелся Сашка! Переживал за жизнь пленного побольше, чем за свою собственную. Но после получения приказа от комбата: вести немца в штаб бригады, на душе его стало намного легче. Дорога предстояла не очень длинная, можно было дойти пешком за несколько часов. Сашка, ещё раз предупредив комбата о том, что отправляется прямо сейчас, повел пленного. Дорога была обхоженной, двигаться было не трудно, но Сашка не спешил. Он не боялся, что немец вдруг сорвется с места и убежит, словно собака, спущенная с поводка. Да и куда ему бежать? Кругом на этой территории только советские солдаты, которые могут быть, между прочим, не в самом лучшем расположении духа, и не известно, что бы могло произойти, встреть они одинокого немца. А в сопровождении Сашки он был в безопасности. Грунтовая дорога всё сужалась и сужалась и, наконец, круто повернула в сторону у небольшого леса. Сашка решил, что лучше будет пойти напрямик, чтобы срезать путь. Тем более в лесу меньше вероятности встретить солдат, которые точно пристали бы с вопросами и задержали их на долгое время. – Пойдем вот по тропинке, – обратился он к немцу и показал рукой на еле видную тропку, то и дело скрывающуюся в растительности. – понял? Конечно же немец ничего из сказанного не понял, но для приличия кивнул. Хотя тут и дураку ясно будет, где идти. Он, правда, подозревал, что до места продолжить путь можно было и по нормальной дороге, но раз уж его повели так, то зачем сопротивляться? Двигаться по лесу было немного труднее: одежда цеплялась за колючие сучья и ветви, ноги путались в прошлогодней траве и листьях, а Сашка умудрился даже в паутину залезть, ему потом всё казалось, что по спине кто-то постоянно ползает. Через некоторое время оба почувствовали усталость и решили чуть-чуть передохнуть. Как раз на глаза попалась поваленная сухая берёза, на которой можно было удобно расположиться. Тропинка вела их дальше и была различима среди растительности, так что они не боялись потерять её из виду и заблудиться. Сашка ловко скрутил немногочисленные остатки махорки в бумажку и собрался уже достать свой древний кремень, но немец осторожно протянул ему зажигалку, предлагая воспользоваться ею. Сашка принял её, по привычке сказав «спасибо», только очень тихо. Он с удовольствием втянул едкий дым и даже прикрыл на несколько секунд глаза, подставляя лицо тёплому солнцу, пробивающемуся сквозь деревья. Немец тоже закурил. Дым от его сигарет не был столь резким, «не пробирал до костей», как махорочный, а, как на зло, Сашкин дым ветром относило ему прямо в лицо. Он пытался незаметно отмахиваться, отворачивался в сторону, но ничего не помогало. Даже глаза начали слезиться. Его сигареты – детская игрушка по сравнению с этой ядреной махоркой. И как такое вообще можно курить? Но какой бы крепости не было то, что они курили, это помогало немого расслабиться. Но с расслаблением вернулись в голову и дурные мысли. Немец забеспокоился о своей дальнейшей судьбе. Перед глазами вдруг встала картина того, как по возвращении на родину его стыдят за то, что его в плен смог взять какой-то семнадцатилетний мальчишка. Стало страшно от того, что в историю он может войти как самый последний слабак и неудачник, что над ним будут смеяться и издеваться все, кому не лень, что его фамилия будет опозорена на веки и поколения. От подобных мыслей становилось невероятно мерзко на душе, а к горлу подкатывал ком, даже появлялись слезы, на сей раз не от дыма. Но немец изо всех сил старался не выдавать своего состояния, пытался отогнать неприятные мысли и переключиться на что-то другое. Это самое «другое» появилось как по заказу – он не ел довольно долго, поэтому в тишине леса раздалось громкое утробное урчанье его желудка. Сашка сразу понял, что значит этот странный звук, и, еле сдерживая легкую ухмылку, обернулся на смущенного немца. – Голодный что ли? – спросил он, рыская по карманам. Немец не понял, что значат произнесенные слова, но что-то подсказывало ему, что парень поинтересовался, хочет ли он есть. Конечно, что ещё можно было спросить у человека, у которого только что громко и бесстыдно заурчал живот? Страшно стесняясь вполне естественной реакции организма на недостаток пищи, он замотал головой из стороны в сторону, в такт рукам, и залепетал что-то на своем языке. – Да ладно тебе, заладил всё найн да найн… – Проговорил Сашка, достав что-то из кармана и разломив пополам. – Ноги таскать не будешь, как я тебя тогда до штаба бригады доведу? Он протянул немцу небольшой, как два спичечных коробка, кусочек хлеба. Ну, какой хлеб? Помимо муки в него много что было намешано, но есть можно, а с голоду-то он был особенно вкусным. Немец уставился сперва на хлеб, а затем на самого Сашку. Но организму не прикажешь: желудок ещё раз предательски громко заурчал, а при виде этого кусочка в ротовую полость хлынула слюна, которую немец старался как можно незаметнее сглотнуть. Глупо стесняться голода – одного из самых естественных состояний. Но он стеснялся, отворачивая раскрасневшееся лицо в сторону. Что-то мешало принять хлеб. Наверное, ощущение того, что Сашка и так слишком много для него, такого жалкого и беспомощного, сделал. А сам Сашка не мог понять, почему немец противится, поэтому не стал больше ждать. – Чего сидишь? Бери! – он протянул руку ещё ближе. Тот чуть отстранился и снова заговорил по-своему. – Ох, какой упрямый… Не бойся, не отравлю я тебя. Вот, смотри, – Сашка достал вторую половинку и откусил чуть-чуть от неё. – тот же хлеб, нет в нём ничего страшного! Немец снова посмотрел на хлеб, замерев на несколько секунд. – Если от голода откинешь ноги по дороге, то на руках я тебя не понесу! Так брошу! – уже более строго сказал Сашка, пытаясь повлиять на него хотя бы тоном. Тот, поняв, что сопротивляться бесполезно, протянул руку, и парень буквально всунул в неё этот несчастный кусочек хлеба. Довольный собой Сашка снова подставил лицо солнцу и закрыл глаза. А немец сидел и внимательно рассматривал то, что оказалось у него в руке. Он не спешил есть, хотя с каждой минутой ему хотелось этого всё больше и больше. Ещё один утробный звук подстегнул его и заставил наконец-то дать организму хоть какой-то энергии. Вкус был незнакомым, если не сказать чужим, такого в их армии не давали. Пытаясь вспомнить, что им давали, он, доев до конца, вспомнил то, что хотел бы тут же поскорее забыть. Но не получилось – воспоминания накатили волной. Но что же это были за воспоминания? Что могло выбить его из колеи и погрузить в глубокую тоску? Он тяжело и прерывисто вздохнул, почувствовав, как к горлу снова подступает ком, как снова накатывают слезы. А мысли душили, не давая успокоиться. Он старался держать себя в руках, правда, это плохо получалось. Вот прямо здесь и прямо сейчас разреветься?! Перед этим человеком проявить такую слабость?! Стать ещё более жалким?! Нет уж – лучше сразу застрелите! Немец глубоко вдохнул, потер переносицу и лоб, стараясь успокоиться, но выдохнуть тихо у него не получилось – выдох прервался несколько раз, а глаза уже налились слезами. Деваться было некуда, а терпеть и сдерживать себя – больше невозможно. Губы болезненно искривились, горячие слезы покатились по щекам, всхлип вырвался наружу, заставив Сашку оторваться от наслаждения теплом солнца и в недоумении уставиться на сидящего рядом. А тот, как не старался, не мог закрыть руками красное мокрое лицо и унять дрожь. Сашка на мгновение растерялся, не зная, что сказать и что сделать. Ладно ещё, когда женщина плачет, когда товарищ дал слабину, а тут – пленный немец. И что прикажете с ним делать? – Эй, ты чего?.. – неуверенно начал он, пододвинувшись чуть ближе. – Sie mich nicht an! (Не смотри на меня!) – дрожащим голосом вырвалось из уст немца. Сашка, всё ещё не понимая, что делать, пододвинулся ещё ближе. – Schau nicht hin! Schau nicht hin! (Не смотри! Не смотри!) – тот закрыл лицо руками и наклонился к коленям, продолжая громко всхлипывать. – Что с тобой? Немец ещё несколько раз повторил первые фразы, потом даже немного успокоился. А всему виной стали те злосчастные воспоминания. – Mein Vater... er... er ist gestorben! Zusammen mit meinem älteren Bruder... Das hat meine Mutter gesagt, sagte sie, als ich hier abreiste. Sie gab mir auch Brot für die Reise... Sie bestand auch darauf, aber ich nahm es damals nicht... Und was ist jetzt mit ihr?! Vielleicht ist sie auch gestorben! Und ich habe das Brot damals nicht genommen, ich habe sie beleidigt! Mutter, vergib mir! (Мой отец... Он... Он умер! Вместе со старшим братом... Это матушка сказала, сказала, когда я уходил сюда. Она же также мне хлеб в дорогу давала... Тоже настаивала, а я не взял тогда... А что с ней сейчас?! Может и она умерла! А я не взял хлеб тогда, обидел её! Матушка, прости меня!) Он говорил несвязно, постоянно прерываясь, чтобы попытаться поглубже вдохнуть через заложенный нос и вытереть глаза. Колени и руки уже были залиты слезами. Из всего сказанного Сашка понял только слова «умер», «мама» и «отец». Что-то подсказывало ему, что история была о чём-то очень грустном, что было связано с семьёй немца. Парень не знал, как его утешить, точнее знал, но не мог – по-русски тот вряд ли бы что-то понял. Поэтому Сашка пододвинулся совсем близко и осторожно положил руку тому на дрожащее плечо. Да, перед ним живой человек. Точно такой же, как и он сам. Он так же не хочет умирать, так же бывает голоден, так же горюет по своим погибшим родным и близким. Этот человек ещё не сломался, внутри осталось что-то живое, что и отличает его от машины для убийств и дает право назваться «человеком». Сашке стало жалко немца. Так же, как бывало жалко товарищей или простых людей, которых постигло горе и несчастье войны. Немец, почувствовав прикосновение, замер. Он растерялся и ещё больше смутился, осознавая, что Сашка его искренне жалеет. Он слышал, как тот говорит что-то спокойным голосом, но, конечно, не понимал ни слова. Это помогло успокоиться, тем более боль и переживания, внезапно нахлынувшие, были выплеснуты наружу. Немец выпрямился, утер нос рукой и уже спокойно вздохнул. Его лицо даже немного изменилось, стало не таким напряженным, чуть посветлело, хоть и оставалось красным и влажным от ещё не высохших слез. – Гут? – попытался по-немецки спросить Сашка. – Ja, gut… Vielen Dank. (Да, хорошо… Спасибо.) – ответил немец, вытерев руки об колени, но всё ещё не решаясь смотреть парню в лицо. – Ну, тогда пошли, – Сашка встал с дерева и махнул рукой в сторону тропинки. – не так много идти осталось. Тот тоже встал, отряхнулся и зашагал вслед за Сашкой. Идти стало легче. Растения уже не так мешали и не так сильно цеплялись за одежду. Тропинка сделалась чуточку шире. Поймав кожей несколько теплых лучей, он даже легко улыбнулся, почувствовав их прикосновения, словно касание теплой воды. Немец, выпустив напряжение, слегка замечтался и засмотрелся на окружающую природу, поэтому не заметил, как налетел на Сашку, который резко остановился. Немного отойдя в сторону, он увидел довольно большой ров, чем-то похожий на окоп, заполненный металлоломом и всяким мусором. Сложно было представить, как это всё могло здесь оказаться, но эту преграду им предстояло пересечь. Обойти ров было нельзя – по обе стороны от него росли обширные густые кустарники с колючими ветками. Даже вооружившись топором, было бы сложно через них пробраться. Через ров было заботливо проложено несколько брёвен, по которым и предполагалось его пересекать. – Так, нужно осторожно перейти. Главное – вниз не свалиться, а то там больно много всего острого лежит. Я первый пойду, а ты потом за мной. Понятно? Немец учтиво кивнул. Он внимательно наблюдал за тем, как парень ступает по бревнам, балансируя раскинутыми врозь руками. В какой-то момент ему даже стало страшно за Сашку, особенно когда тот пошатнулся и чуть не рухнул вниз из-за прокрутившегося под ногами бревна. Но его переход окончился благополучно. Он, встряхнув руками, обернулся и указал на переход, приглашая проследовать за ним. Немец осмотрел то, по чему ему предстояло идти, и решил снять тяжелую шинель, чтобы было удобнее балансировать. Сняв, он перебросил её на другую сторону Сашке, и начал движение. Это оказалось не так сложно, как ему казалось при взгляде на Сашку, но мысли о том, что он может сорваться и упасть на какую-нибудь острую железяку, ему явно мешали. Падать было не высоко, но уж точно больно, если не смертельно. Почти дойдя до конца, он остановился, почувствовав, как бревно под ногой начало проворачиваться. Внутри на мгновение всё сжалось и похолодело. Он решил посмотреть на это злосчастное бревно, но совершил большую ошибку, посмотрев не на него, а ниже – на зловещие железяки. Он потерял равновесие и, хватаясь руками за воздух, упал. Сашка, кинув шинель на траву, бросился к нему. Немец вскрикнул от боли, затем забормотал что-то на своем языке. Тут даже Сашке было ясно, что это «что-то» – слова не самого приличного содержания. Он осторожно спустился по краю и застал немца лежащим на левой руке. Присмотревшись, он заметил, что она была вся опутана колючей проволокой, которая нещадно впивалась в одежду и плоть. Хорошо, что он упал так более менее удачно – всего лишь на проволоку, а не на вон те металлические листы, стоящие острыми краями кверху, или не на ту торчащую арматуру. Немец тем временем пытался высвободить руку, но у него это не получалось. С каждым движением шипы и крючья всё сильнее запутывались в одежде, а некоторые глубже впивались в кожу и мышцы, оставляя под собой медленно расплывающиеся кровавые следы. После очередной неудачной попытки он бросил это дело и, ещё раз скривив лицо и вскрикнув от боли, встал. На левом плече и предплечье было намотано несколько витков, удивительно даже, как так можно было умудриться запутаться. Благо, что голову и глаза не зацепило. Немцу было трудно двигать рукой, особенно разгибать её в локте. Она так и осталась в полусогнутом положении. Они вдвоем выбрались изо рва, Сашка накинул немцу на плечи шинель, прикрывая раненую руку, чтобы проволока не цеплялась за ветви и кусты на остатке их пути через лес. Да, теперь-то немец будет доставлен далеко не в целости и сохранности. Сашка уже пожалел, что решил срезать путь и повести его через лес, а потом пожалел, что не подумал, как бы безопаснее пересечь этот треклятый ров, а безопаснее всего было бы постараться найти другой путь и обойти эти бесконечные колючие кусты. Его грызла совесть, а немца – боль. Было очень неприятно чувствовать что-то инородное, проникшее под кожу и причиняющее боль при каждом легком движении и прикосновении. Но ничего не поделать – снять проволоку можно было только разрезав её на маленькие части и осторожно вынув колючки из-под кожи, да так, чтоб куски плоти не вырвать вместе с ними. А резать было нечем. Приходилось терпеть и делать вид, что всё в порядке. Наконец-то лес начал редеть, а вскоре и вовсе пропал, открыв взору равнину, небольшое скопление домов и каких-то построек рядом с крошечной березовой рощицей, находившейся на расстоянии километра от этого леса. Сашка обрадовался и зашагал бодрее, хотя и знал, что это место – далеко не штаб бригады. Немец тоже ускорил шаг, но в меру своих возможностей. Подойдя к первому стоящему зданию, Сашка попросил немца подождать его здесь, указав при этом руками на землю, и забежал в открытую дверь постройки. Тот понятия не имел, куда его привели, но всё время ожидал, что на него сейчас выйдет группа советских солдат и, только завидев его, бросится вытворять страшные и пугающие вещи. Всё-таки с тем парнем ему было как-то спокойнее, он чувствовал, что этот Сашка сможет за него постоять. Поэтому немец немного нервничал и, стоя на месте, оглядывался по сторонам. Через пять минут довольный Сашка выскочил из двери, спустился по крыльцу и, подойдя к немцу, стал ему что-то быстро рассказывать и подталкивать к входу. Потом в дверях появился человек в медицинском халате. На вид ему было лет сорок, но может возраст ему прибавляли седина и усы. Выглядел он довольно доброжелательно. – О! Неужто живой фриц? – улыбаясь, сказал мужчина. – Заводи его сюда, пока никого нет. Мужчина ушел внутрь, а Сашка всё продолжал подталкивать немца к крыльцу, в то время как тот сопротивлялся. – Что ты как баран встал? – негодовал Сашка. – Это врач, ну, доктор это. Поможет тебе. – Nein-nein… (Нет-нет…) – тихо бормотал тот, упираясь ещё сильнее. – Что найн-найн? Собираешься с этими крючьями до штаба топать? – Ich habe Angst! (Я боюсь!) – выдал немец, но тут же скривился от резкой боли, когда Сашка коснулся раненой руки. – Ничего не знаю, не дури! Парень с трудом довел его до крыльца. С ещё большим трудом завел по ступенькам и буквально впихнул в помещение, резко пахнущее спиртом и медикаментами. – Да я вас заждался уже, – с прежней улыбкой встретил их мужчина. – подумал даже, что сбежал твой немец, завидев меня. Ну ладно, снимай с него верхнюю одежду и сажай на стул. Сашка попытался стянуть шинель, но изнутри она зацепилась за проволоку и дернула её, что заставило несчастного издать протяжный вскрик и даже с некой детской обидой за причиненную боль усесться на стул около небольшого стола. Мебели в помещении было немного, но почти всё свободное место на полках было заполнено ящиками и коробками со всякими медицинскими принадлежностями. – Нежнее надо, Сашка, – обратился к нему врач. – помогать мне будешь сейчас. – Конечно, Сергей Анатольевич! Врач внимательно осмотрел руку, посмотрел на немного побледневшее лицо пациента и принялся что-то искать в одном из ящиков. – Schmerzlich? (Больно?) – вдруг спросил он по-немецки. – Ja, es tut wirklich weh. (Да, очень больно.) – тихо ответил немец, слегка удивившись тому, что с ним заговорили на родном языке. – Так, ну это поправимо, – Сергей Анатольевич достал из ящика кусачки и протер их какой-то тканью, которую достал из кармана халата. – Сашка, держи-ка его. – Как держать-то? – Зайди со спины и держи больную руку в свободных местах, чтоб не дергался. Иначе крючки эти ещё сильнее вопьются. Сашка попытался исполнить просьбу, придерживая руку немца и стараясь сильно на неё не давить. – Держи покрепче, ничего с ним не сделается! А вы, больной, ruhig! (спокойно!) Немец кивнул головой и сжал бледные губы, когда довольно страшные и угрожающие на вид кусачки коснулись первой торчащей дуги проволоки. Нужно было приложить немалую силу, чтобы раскусить её. А приложение таких усилий вызывало движение всей намотанной конструкции, что в свою очередь вызывало сильную боль. Он поминутно выдавал сдавленные вскрики и стоны, шипел через стиснутые зубы, старался унять дрожь. Тем временем Сергей Анатольевич раскусил проволоку на достаточное количество мелких частей, некоторые из которых смог тут же отцепить от одежды и отложить в небольшой металлический тазик, стоящий на столе. – Так, а теперь придется резать, – врач отложил страшный инструмент в сторону и достал из ящика другой не менее жуткий – здоровые ножницы. – а то не снимем. – А что резать? – Ну как что? Рукав конечно. Возьми ножницы и разрежь по шву. Только осторожнее – они острые. Пока Сашка пытался продрать ткань этими якобы острыми ножницами, врач выложил на стол небольшие щипцы, пинцет, вату, бинты и склянку с какой-то жидкостью, от которой очень настойчиво тянуло спиртом. – Справился? – Ну, как сказать… – Сашка еле смог прорезать шов. – Можно сказать, что справился. Сергей Анатольевич забрал ножницы и продолжил сам. В его руках они почему-то работали намного лучше, наверное, слушались только хозяина. В результате обрезки ещё несколько кусков проволоки вместе с остатками ткани оказались в тазике. Теперь глазам открылась израненная кожа. Где-то были просто царапины, где-то и довольно глубокие порезы, но в некоторых местах крючья проволоки всё ещё сидели в плоти, что вызывало небольшое кровотечение. Немец краем глаза решил посмотреть, как же выглядит его рука без одежды. Было интересно, насколько там всё плохо. Но, завидев металлические ржавые крючки, по самое основание вошедшие в мышцы и ещё шевелящиеся там под действием рук врача, срезающего остатки ткани, он испугался, сжал бледные губы и отвернулся в другую сторону. Теперь было страшно представить, как это всё вынимать и вычищать. Сашка тоже наклонился поближе, чтобы рассмотреть раненую руку. Его смутило обилие кровавых разводов на коже. – Сергей Анатольевич, и как, по-вашему, всё плохо? – Ну почему же плохо? – тот отложил ножницы в сторону и пошел к корыту с водой, чтобы вымыть руки. – Кровь течёт – значит всё нормально, значит он живой. Сейчас опять держать его будешь, пока я вынимать буду. Это пострашнее, чем рыболовный крючок в пальце, скажу я тебе. Вытерев руки об дырявое полотенце, он склонился над раненым. Нужно было выбрать, откуда и с каких начать: с глубоко сидящих или с поверхностных? Решив начать с последних, он легким движением вынул часть проволоки с тремя крючками, которые очень удачно зацепились всего лишь одним краем. Но немец всё равно свёл брови и слегка отпрянул от врача. – Сашка, держи. Не стой ворон не считай. Тот ухватил больную руку. Было даже немного необычно чувствовать тепло чужого тела и то, как оно каждый раз вздрагивает при извлечении очередного куска металла. Немец, как не старался, не мог усидеть ровно. А зрелище окровавленных элементов, вытаскиваемых из-под кожи, навевало некое отвращение и муть. Смотреть было неприятно, но любопытство и нежелание показаться трусом первое время не позволяли отвести глаз. – Ох, а вот эти глубоко засели. Сашка, посмотри, прям по самое основание. Ну что ж теперь, будем вынимать. Сергей Анатольевич осторожно схватил щипцами торчащий конец и попытался его немного расшевелить и потянуть в сторону, но немец, видимо почувствовав очень сильную боль, вскрикнул и дернул рукой, тем самым засадив металл ещё глубже. Даже Сашкины руки не смогли удержать его, он сам испугался резкого звука. – Es tut sehr weh! (Очень больно!) – быстро на выдохе проговорил немец и прикрыл свободной рукой место на предплечье, из которого сильнее полилась кровь. – Да знаю я что больно! А ты давай терпи! Это, как там по-немецки… Sei geduldig! (Терпи!) Понял меня? Sei geduldig! (Терпи!) – врач отодвинул его руку и снова попытался схватить щипцами крючок. Немец стиснул зубы и, кажется, став ещё немного бледнее, отвернулся в сторону. Он напряг руку в надежде на то, что таким образом будет не так больно. – Руку-то расслабь, а то хуже будет. Так и останешься с железкой в руке. Сергей Анатольевич легко похлопал его по плечу, призывая немного расслабиться, но это не подействовало. Пришлось крючок буквально вырывать из без того поврежденной плоти. Вслед за ним вытянулись ещё два, соединенные куском проволоки, также сильнее прорезав ткани. Раненый вскрикнул уже громче, а Сашка смог почувствовать, как по его телу прокатилась волна жара. – Ну, вот и всё, – врач рассмотрел окровавленный металл, захотел продемонстрировать его немцу, но, заметив почти мертвенную бледность того, отложил его к остальным кускам. – а ты всё упирался. Сейчас промоем, обработаем, замотаем, и пойдёте вы, куда шли. Эй, Сашка, в чувство его немного приведи. – Как? – Сашка сам слегка испугался, рассматривая острые окровавленные шипы и крючья, и представляя, что бы он чувствовал, зайди они в его тело. – Хотя не надо. Сейчас он сам взбодрится. Врач уже по-хозяйски распоряжался рукой немца: выпрямил, уложил её на какую-то ткань на столе. Стал стирать ватой, пропитанной водой, запекшуюся кровь и ту, что ещё продолжала вытекать из ран. Особенно глубокие порезы слегка раскрывал и вымывал грязь и ржавчину, которые могли там остаться. Боль была теперь не просто резкой, а пульсирующей, усиливающейся с каждым новым движением или прикосновением. Немец жмурился, шипел, но терпел. Терпение, правда, кончилось, когда в ход пошла та самая жидкость, от которой так настойчиво несло спиртом. Тут уже в который раз за день появились слезы, но, быстро проморгавшись, немец постарался скрыть их. Хотя по ощущениям всю руку от кончиков пальцев до плеча и лопатки прошило спицами. Благо это длилось недолго, и вскоре Сергей Анатольевич наложил повязку, покрыв бинтами почти все плечо и предплечье. Немец с облегчением вздохнул и осторожно уложил руку на колени, проведя пальцами правой руки по бинтам. Сергей Анатольевич подошел к какому-то шкафу, вытащил что-то и, повернувшись к ним спиной, встал у небольшого стола, расположенного под окном. – Всё, Сергей Анатольевич? – обрадовался Сашка. – Мы можем идти? – Да подожди ты… – врач был над чем-то очень сосредоточен. – Если сейчас уйдете, то он у тебя долго не проживет. – А почему?.. А что же делать? – парень занервничал, подумав о чём-то очень плохом и страшном. – Да ничего. Сделаем небольшую Injektion. (инъекцию.) Звякнуло что-то стеклянное, и через секунду Сергей Анатольевич развернулся, держа в руке стеклянный шприц с довольно внушительной иглой. При этом немец нервно поёжился на стуле и скрестил руки на животе. Мельком посмотрев на блестящую иглу, он тут же отвел взгляд. – Чего сделаем? – Сашке тоже стало как-то не по себе. – Чего-чего… Укол сделаем от столбняка. Мало ли чего он мог подхватить с этим металлоломом, там столько всего в рану попало вместе с грязью и ржавчиной. Конечно, он, может быть, и не заболеет, но перестраховаться стоит. Он не успел сделать и шаг к ним, как немец замотал головой и руками, в том числе и больной, из стороны в сторону. – Nein, nein, nein, nicht nötig! (Нет, нет, не нужно!) – забормотал тот, с опаской поглядывая на остриё иглы. – Mach das nicht! (Не нужно этого делать!) – Ну это ещё что такое! – возмутился Сергей Анатольевич. – Заладил всё найн да найн. Ты мужчина или кто? Сашка, ну-ка придержи-ка буйного! Сашка со спины практически обнял немца, прижав его руки к груди своими. Особого сопротивления он не почувствовал. – Ich habe Angst… (Я боюсь…) – выдал тот, всё же понимая, что не сможет этим никого разжалобить и избежать иглы. – Да, видел я таких. Как там по-немецки?.. А! Beruhige dich, es tut nicht weh. (Спокойно, это не больно.) – сказал врач, намечая на забинтованной руке место для укола. Немец замер, снова напряг руку. Потом вздрогнул. По правде говоря, было больно, игла-то глубоко в мышцу вошла. Неприятно, неловко и стыдно. И Сашке было немного неловко наблюдать за всем этим. Он снова представлял, что бы сам чувствовал, будь он на месте немца. – А теперь всё? – спросил он, отпустив чужие руки. – Вот теперь всё. Ну, ты дай ему посидеть минутку, пусть оклемается. Вон посмотри на него – как мой халат стал, будто вся кровь ушла через эти царапины. – Сергей Анатольевич, а я и не знал, что вы по-немецки говорите. – Ой, да что ты! Несколько фраз знаю – вот и все мои познания. Мне ведь много кого доводилось вот так вот латать, а там всякие люди: и русские, и немцы, и ещё может кто встречался. Тут хочешь-не хочешь, а выучишь несколько слов. Вот ты мне историю всю рассказал. Говоришь, нос ему разбил? – Да, так получилось, что разбил, – Сашка виновато потер затылок и посмотрел на сидящего рядом. – но сейчас вроде бы нормально всё с ним. Ну, если не считать руки. – Заживёт всё, – врач положил руки в карманы. – ничего с ним не сделается. Ты его, главное, до штаба доведи, а там пусть сами разбираются, что делать. Дадут поди ума повязку-то сменить. Да и сам он пусть там не бегает от врачей, как от огня. Эй, ты как там? Alles ist gut? (Всё хорошо?) – Ja alles gut. Vielen Dank. (Да, всё хорошо. Спасибо вам большое.) Сергей Анатольевич легко улыбнулся. Он проводил Сашку вместе с немцем до крыльца, наказал быть осторожнее по дороге и запретил надевать шинель на раненую руку, посоветовав просто нести её в руках. Оба ещё раз поблагодарили его и отправились дальше. Идти оставалось не очень много. По пути Сашка докурил последнюю махорку – самые последние остатки, поэтому немец отдал ему пачку своих сигарет, хоть и полупустую. Он настаивал, а Сашка не смог отказаться. После всего этого покурить хотелось, и уже неважно что – сойдут и «лёгкие» для него немецкие сигареты. Они вышли к продолжению той самой дороги, по которой начали свой путь. Больше леса им не встречались, что не могло не радовать раненого. Левый рукав теперь отсутствовал, а драть бинты ветками кустов как-то не очень хотелось. Примерно через час Сашка довел немца до штаба бригады. Его встретили удивленные взгляды нескольких солдат. Конечно же они пристали с расспросами, а немец старался далеко от него не отходить, держаться рядом, так как чувствовал себя очень уязвимо. Удивленные взгляды быстро сменялись на сердитые. Но довольно хорошее расположение духа Сашки и местного командира, встречающего их, придало ему уверенности. Всё-таки им нужно было расстаться. Немец долго что-то говорил Сашке, благодарил по-немецки за всё: за спасённую жизнь, за хлеб, за залеченную руку. Им обоим даже стало немного грустно, ведь, вероятно, они больше друг друга никогда не встретят. – Danke für alles, Sasha. (Спасибо за всё, Сашка.) – на прощанье сказал немец перед тем, как его повели уже другие солдаты и другие люди в сам штаб. – Vielen Dank. (Спасибо.) И он улыбнулся. Сашка весь их путь не видел такой улыбки у немца. Искренней и настоящей. Нельзя было даже поверить в то, что этот человек, которого он пару дней назад был готов пристрелить в бою без капли сожалений, по-настоящему по-человечески улыбается и благодарит. Этого ощущения Сашка не забудет никогда. Мысленно попрощавшись с немцем, к которому он, если быть совсем честным, немного привязался, Сашка медленно пошёл обратно. Пошёл точно таким же путем, что и вёл его сюда. И так же в лесу он переходил ров с металлоломом по бревнам. Но, остановившись на противоположном его краю, посмотрел на то место, куда упал немец. Оно не было ничем примечательно, просто Сашка его хорошо запомнил. Немного постояв, он пошёл дальше. На месте, где находилась поваленная берёза, он тоже остановился. Внимательно посмотрел на то место, где сидел немец, и на то, где сидел сам. Вспомнил, что здесь произошло. А также вспомнил о том кусочке хлеба, оставшемся в кармане. Тут и голод проснулся. Медленно жуя хлеб, и ещё более медленно шагая, Сашка подумал, что из всего произошедшего жалеет только об одном. Он жалеет только о том, что не спросил у немца его имя. А увидеться хотя бы ещё раз хотелось. Очень хотелось.