Шквал

Солнечное утро взрывается грохотом выстрелов и автоматных очередей, причем столь оглушающим и ошеломительным, что на протяжении первых секунд мозг решительно отказывается понимать суть происходящего. В кино подобные звуки обычно имеют ограниченную вариативность, и потому мы способны мысленно воспроизводить их вновь и вновь, однако здесь и сейчас они отдаются от стен незнакомым, грубым эхом и терзают слух, словно лезвия остро наточенных ножей, сливаясь в хаотичную какофонию с испуганными женскими воплями, в итоге срывающимися на истеричный визг. Именно в таком состоянии человек наиболее подвержен влиянию извне и подавлен, претерпевая моральную пытку. Сознание буквально раздирают мысли о приближающейся смерти, и герой, который может спасти всех, выкрав оружие, заслонив спиной мирных граждан или использовав головокружительный прием из набора какого-нибудь восточного единоборства, отнюдь не торопится в полный голос о себе объявить. Все куда-то бегут, пригибаются, падают. Уши закладывает от новой волны раскатистого, пускай и искусственного грома. Конечности постепенно немеют, и девушка, растерянно стоящая посреди кабинета, чувствует расползающийся по спине неприятный холодок. Наподобие змеи, он обвивает ее тело, поднимаясь вверх от щиколоток и сводя напряженные икры резкой болью судороги. Она смотрит на доступный ей участок пространства и не понимает ничего. Взор лихорадочно блестит, пальцы начинают дрожать, сжимая теплые, совсем недавно покинувшие недра принтера листы, но им не удается ни стиснуть бумагу, ни отпустить — паралич добрался до них прежде. Не успевает в голову прийти мысль о том, что бумажные полоски жалюзи, закрывающие широкое окно в стене, — плохое укрытие, как напротив нее вырастает силуэт, облаченный в красное, и если разделяющее их стекло не трещит от рокота выстрелов, а лишь натужно дребезжит, перенимая вибрацию от потолка, куда всаживаются растрачиваемые пули, то это вполне сочтется удачным исходом. Чернота маленького круглого дула ужасающе медленно обращается к Альбе, отыскав цель в прямоугольной карточке бейджа на груди. Она сродни мраку в пустых зрачках уродливой, выпучившейся маски, и оттого складывается впечатление, мол, по ту сторону ничего нет: ни лица, ни глаз… ни человека, — существует только равнодушная оболочка в виде комбинезона, скрывающая пустоту и выделяющаяся неестественной яркостью на фоне серости привычных, тихих коридоров, будто кровавая мулета тореадора, сорвав которую, обезумевший бык явился сюда — мстить за нанесенные ему увечья. — Шевелись! Оглохла, что ли? — Голос отражается от заслонившей разум пелены, точно от гладкого монолитного камня, однако суть она, невзирая на данное обстоятельство, улавливает. Оружие зачастую красноречивее всех имеющихся в лексиконе людей слов. И теперь им указывают ей направление, а она благодарит Небо за отсутствие стрельбы, вернее за временное ее прекращение, ибо тонкий голос здравого смысла, чудом не покинувший ее среди всеобщего смятения, констатирует очевидное — это не конец. Темнота неизвестности, притаившаяся то ли в глубине ствола, то ли в ее собственном сознании, манит, но не настолько, чтобы окунуться в нее с головой и бездумно пожертвовать жизнью. — Быстрее! Запах страха постепенно становится осязаемым. Он расползается, словно ядовитый газ, нетяжелый и вместе с тем густой, обволакивающий слизистую и смыкающийся на горле цепкой хваткой удушья. Глотнешь единожды — и он завладеет твоими легкими, а затем иссохшими мертвенными щупальцами проберется в мозг и вопьется в него, лишая способности контролировать производимые организмом процессы. На их место взойдут инстинкты, и вот ты уже близок к состоянию загнанного в угол животного, дергающегося при каждом громком звуке и боящегося ощутить внезапную острую боль. Ты потерян, мал и незначителен — не понадобится и сила внушения, — а невидимые цепи сковывают руки и неподъемной тяжестью пригибают к земле, будто покорного господской воле раба. Впрочем, именно это захватчикам и требуется. Когда громила, вдвое, а то и втрое превосходящий Альбу как по ширине плеч, так и по обхвату туловища, последний раз грубо толкает ее вперед и они оказываются в просторной зале музея, она наконец осмеливается поднять взгляд. Вокруг раздаются стоны, всхлипы и стенания. Знакомые лица искривлены гримасами страха, с влажными дорожками слез. Их владельцев выстраивают в колонны, преимущественно передвигая, точно безвольных кукол, ибо они не способны внимать даже приказам, и девушка отмечает, мол, сегодня их больше, нежели прежде. Ознаменуя ее непонимание, взор скользит по силуэтам достаточно долго, пока не останавливается на чьей-то фиолетовой шевелюре. Студенты. Сердце в груди больно сжимается, однако не под воздействием того отеческого чувства, руководствуясь которым, женщины снисходительно волнуются за чужих отпрысков, нет. Она и сама недалеко ушла от подросткового возраста, хотя цифры в паспорте с каждым годом все сильнее обязывают ее это сделать. Но вот и ее очередь занять свое место. Плиты пола под ногами качаются, словно палуба корабля в период сильного шторма. Спутанные сигналы разума, перемещаясь по отросткам нейронов, едва ли не вспарывают кожу от напряжения, разжигаемого нервозностью и неопределенностью. Рядом содрогается в истерике темноволосая девушка, вероятно, приехавшая сюда вместе с группой на экскурсию, а сейчас отрезанная от остальных, напуганная, лавирующая на грани припадка. Она не смотрит никуда, ее взгляд пуст и уставлен в единственную точку, а глаза — навыкате. Альба не может гарантировать, что внешне разительно отличается от нее, как и никто в помещении. На щеках очерчиваются блестящие полоски, губы наверняка дрожат наравне с кистями рук… И все же самообладание еще стойко удерживает свой последний оплот где-то внутри и заставляет покоситься вправо, где в окружении нескольких жертв расположились трое грабителей. Опять красный цвет — символ одновременно и агонии, и страсти. Или просто способ не замечать въевшуюся в ткань кровь?.. На мгновение данная мысль чудится осязаемой, поворачиваясь в несуществующей ране жестоким стержнем клинка. Неужели здесь хотят устроить бойню, уничтожить свидетелей, которые способны выдать какую-либо информацию полицейским? Новый взор из-под полуопущенных век, к несчастью, не опровергает навязчивой идеи. Все незнакомцы вооружены до зубов: в пальцах стиснуты стволы автоматов, у одного виднеется ременная перевязь с кобурой для пистолета. Оружие, правда, в ней, но так ли это обнадеживает, как кажется ей, учитывая бедственное положение? Да, несомненно, его владелец, выдвинувшись вперед и как бы демонстрируя свою значимость по сравнению с остальными налетчиками, не собирается пустить его в действие, однако главари никогда не пачкают рук. Им стоит лишь отдать приказ… На глаза ложится упругая, но мягкая ткань маски, и весь мир застилает темнота. Облегчения она не приносит, не являясь похожей на привычный с детства ночной мрак, вечного спутника красочных сновидений. Реальность никуда не девается, и о том свидетельствуют резко обостряющиеся ощущения, несмотря на заглушавший их прежде голос страха. Колени медленно подгибаются, и оттого приказ образовать круг, ухватившись за людей справа и слева, звучит весьма своевременно. Альба нашаривает пальцы девушки, скользкие от выступившего на ладонях холодного пота, и сжимает их, стараясь не перенимать колебаний и не привлекать лишнего внимания к ним обеим. Ни о каком «приободрить» речи не идет — она напугана не меньше и, если воля изменчивого случая подарит ей уникальный шанс, без раздумий бросит ее и потом вспомнит, не сожалея. Каждый сам за себя, и выживание — приоритет индивидуальный. — Прежде всего доброе утро, — на фоне приглушенных шорохов и шумных вздохов уверенный мужской голос, раскатывающийся по залу, создает заметный контраст и на первых порах побуждает пригнуться, будто новый оглушительный выстрел… Впрочем, аккомпанементом ему служит тишина. — Я тут главный и, во-первых, хочу принести вам свои извинения. Параллельно линии позвоночника, кажется, пробегает разряд электрического тока, тисками сжимающий грудь и заставляющий резко втянуть воздух ртом, дабы затем на протяжении нескольких десятков секунд воздержаться от очередного вдоха. Подобно этому, ребенок, с головой забравшись под одеяло, прислушивается к безмолвию собственной спальни, боясь услышать шаги мнимых монстров. Вот только повод далеко не столь шуточный, пускай не менее абсурдный и неправдоподобный. Именно так, невзирая на фобию, каждый знает, что находится дома, среди родных стен, за одной из которых спят родители, способные помочь и отогнать любые ужасы, и что все звуки и скрипы физически не могут быть произведены созданиями, чье существование рьяно оспаривают прагматики. Именно так ученые не верят в истинность экстрасенсорики, пытаясь отыскать объяснения всем странным, паранормальным явлениям. И именно так ей никак не удавалось сдержать выплывшие откуда-то из глубин подсознания вехи недавнего прошлого… «Прохладный воздух ласкает щеки своими мягкими прикосновениями. Небо пылает багряными красками уходящего на убыль рассвета. Музыка в наушниках настраивает на нужный ритм и способствует сосредоточению. Центр города удивительно пуст, и на улицах царит час редких машин, но никак не пешеходов. На пути попадаются лишь заспанные работяги — кто возвращающийся домой после тяжелой ночной смены, кто, наоборот, торопящийся к раннему началу дневной — да собачники, жители соседних домов, чьи питомцы инстинктивно поворачивают морды ей навстречу. А она несется вперед, опьяненная минутой покоя и легкой напряженности, позволяющей обрести гармонию в обществе самой себя. Все же утренний бег — отнюдь не плохая привычка. Диафрагма мерно вздымается и опускается вновь, регулируя объем грудной клетки. Кислород врывается внутрь, сопровождаясь невесомым покалыванием в немного пересохшем горле, однако она не останавливается, пускай маленькая бутылка, рассчитанная на пару глотков, и покоится в кармане ее толстовки. Разум всецело занят движением — оценивает скорость, степень амортизации, предоставляемой пружинящими подошвами кроссовок, и прочие показатели и, в целом, выполняет все функции, которые должен, кроме единственной. Ему не предоставлен маршрут. Какая ее часть отвечает за него, девушка не знает, да и не стремится заниматься выяснением этого столь приветливым и ласковым утром. Осознание накрывает ее только тогда, когда невдалеке, за ближайшим поворотом, начинают проглядываться колонны до мельчайших подробностей известного ей здания — этакая белизна, утопающая в море раскинувшейся перед ней зелени. Испанский монетный двор, место ее работы на протяжении последних пяти лет, источник внушительного заработка и всех служебных неприятностей и забот. Ноги опять приводят ее к нему, очевидно, следуя по выверенному стараниями многих дней пути от дома. Сегодня она так же, как и в предшествующие разы, войдет в его двери, но лишь спустя час, в более официальной одежде и не витая в облаках. Ну а пока в запасе еще имеется время, чтобы не задумываться о делах. Через пару метров на тротуаре — Альба нарочно изменила траекторию движения, миновав открытое пространство перед зданием и углубившись в сеть расходящихся от него улиц — виднеется высокий силуэт. Обогнуть его не представляет труда, ибо свободного места хоть отбавляй. Она уже собирается совершить заранее спланированный маневр, состоящий из нового толчка и короткого прыжка, обещающего несколько мгновений чарующей невесомости, однако карман вдруг отзывается характерной для прихода сообщения вибрацией. Вздрогнув, она тормозит неподалеку от незнакомца, заставив его тоже сбавить шаг от неожиданности, а затем приостанавливает воспроизведение композиции и извлекает наружу телефон со светящимся экраном. На поверку ничего страшного или даже в малой степени важного. Обычная рассылка, содержащая предупреждение синоптиков об ухудшении погоды. Девушка скептически окидывает взором открытую ей часть небосвода, слишком чистого и безмятежного, не омраченного и намеком на облачность, чтобы поверить поступившему прогнозу, и намеревается возобновить движение, но… — Извините, — мягкие нотки касаются слуха осторожно, словно бы боясь потревожить. Она оборачивается и видит перед собой того самого человека, глядящего на нее в упор и протягивающего что-то на раскрытой ладони. Нет, не что-то. Ее связку ключей. — Вы уронили. — Спасибо, — она одаривает его ласковой улыбкой и, протянув руку, дабы вернуть едва не потерянную вещь на прежнее место, невзначай касается его, на мгновение ощущает подушечками пальцев приятное тепло. Тактильный контакт, кажется, только забавляет незнакомца. Он приподнимает уголки губ в лукавой усмешке, а его слегка прищуренные глаза в обрамлении коротких ресниц искрятся ярким, совсем несвойственным его возрасту задором. В ответ она кокетливо опускает взор, произносит еще одну благодарность и торопится вернуться к пробежке. Кроме разве что неоткровенного флирта, у нее в планах значится навсегда оставить данное столкновение в категории воспоминаний, о которых в любое время думаешь с каким-то радостным удовлетворением, без укора или обид на себя. Ей по душе стабильность и постоянство, а спонтанность уличных знакомств пусть приберегут для себя романтики…» — Неудачный способ завершения недели, — новая тирада возвращает ее с небес на землю, пронизывая насквозь, будто струя неуютного сквозняка. — Но теперь вы заложники. Будете слушаться — уйдете отсюда живыми. Дыхание перехватывает против ее воли. Это не он. Это не может быть он. Мысли тонут в мареве отчаяния и паники, прорываясь сквозь него кое-как, с усилиями, которые ее организм более не способен обеспечить. Она сама не замечает, что начинает дрожать не хуже незнакомки справа. Маленькие соленые капельки, предательски срывающиеся с нижних век, впитываются в ткань повязки. Глупости. Все глупости. Она просто переутомилась и перенервничала — пускай с начала творящегося вокруг безумия не прошло, наверное, и четверти часа, — и оттого все в ее голове путается и кувыркается, перемещаясь с пяток на макушку и обратно. — Ну же… — голос неизвестного раздается совсем близко, побуждая ее закусить губу и сдержать подкативший к горлу сдавленный крик. — Как тебя зовут? — В небытие улетает секунда, прежде чем она осознает, мол, обращаются не к ней, а к несчастной студентке… Однако облегчение не наступает. Вместо того, чтобы отойти, мужчина разжимает их руки, выводя девушку вперед, и она вновь чувствует движение его ладони по собственной коже. Прикосновение прокатывается по ее туловищу холодной змейкой шока, а фраза, готовая сорваться с уст грабителя, превращается в хриплый, рваный вздох… Он тоже это почувствовал. Напряжение достигает апогея. Альба изнуренно опускается на каменный пол, невзирая на раздающиеся в ее адрес приказы подняться. Ей не требуется ничего — только удостовериться, открыть глаза и увидеть то, что доселе скрывала повязка, каким бы ни оказался результат. Иначе она не выдержит продолжения мучительной пытки ожиданием… Дрожащие пальцы сами собой тянутся к темному, плотному материалу. Свет бьет в глаза. Два взгляда скрещиваются. И в голове Берлина как-то отчужденно и гулко, точно на фоне пустоты, проносятся сказанные Профессором слова: «Ни единой жертвы»…