Я хотела остаться с тобой.

Я ухожу вослед не знавшим, что значит слово "страх", о, не с тобой ли все пропавшие, погибшие в горах Что обрели покой там, где пляшут ветры под твоей рукой на грани ясного утра? Господином Горных Дорог назову тебя, облака кружат стаей перед грозой Наша кровь уходит в песок, позабудь её, и она прорастет тугою лозой (с) Мельница – «Господин Горных Дорог» Тау-Юлы встретил Крастера запахом хвои и ослепительно белым снегом. Глаза мгновенно заслезились, и он решительно утёр их варежкой, прежде чем закинуть рюкзак на плечо и сделать шаг из поезда на обледенелую платформу. Впереди, на севере, и слева, на западе, докуда хватало глаз простирался лес, а справа, на востоке, были горы, которые неопытному глазу казались монолитом, но жители Тау-Юлы знали, что там, где кончается город, начинается перевал, а от перевала, в разные стороны, паутинками – путаные-перепутанные горные тропы, которые за жизнь не обойдёшь и за сотню жизней не выучишь. Что в горах – водопады, которые не замерзают даже в самый страшный холод. Что под горами – пещеры лабиринтами. Крастер родился и вырос в Тау-Юлы – Крастер обо всём этом прекрасно знал и давно знакомый вид гор не отвлекал его от невесёлых мыслей. От старшего брата уже несколько недель не было вестей, но у загруженного работой Крастера не было времени на беспокойство, пока до него не дозвонилась соседка по лестничной клетке, у которой были все их номера на экстренный случай и сказала, что не видела Старого уже добрых три недели и серьёзно беспокоится. Крастер поблагодарил, повесил трубку и тем же вечером забронировал билет на поезд до Тау-Юлы. Когда-то его брата называли Старшим, потому что он был старшим из двух сыновей лучшего охотника, но после того, как Младший взял себе взрослое имя, а потом и вообще уехал из Тау-Юлы, «Старший» сменилось на «Старый» и так и осталось, несмотря на то, что ему не было и тридцати. По именам северяне называли только самых близких – семью, детей, любовников, - это была одна из вещей, с которыми Крастеру тяжело приходилось в Москве, где при встрече от него ожидали услышать имя, а не кличку, но к этому можно было привыкнуть. К чему нельзя было привыкнуть, так это к тому, что в большом городе на него смотрели как на отдельного человека, а не на бесполезное, бесплатное приложение к популярному старшему брату. В Тау-Юлы Старый пользовался нехилой популярностью и не только, как великолепный – весь в отца, – охотник, но и просто как человек. Его любили девушки, потому что он был серьёзным, загадочным и больше слушал, чем говорил. Его любили парни, потому что он мог пить от рассвета до заката и не блевать. Его любили дети, потому что он рассказывал потрясающие сказки. Крастер, конечно, тоже его любил, но не настолько, чтобы до конца своих дней довольствоваться ролью актёра из подтанцовки. В выпускном классе он втайне ото всех, включая брата, подал документы в Москву, в три инженерных универа, которые предоставляли общежития, и получил приглашение от одного. Брата поставил перед фактом – даже приготовился орать, спорить и сбегать из дома, если потребуется—но Старый его даже поддержал, мол, ты же от бога конструктор, а в нашей глуши всё равно учиться негде, так что вот тебе деньги на первое время, поезжай и пиши почаще. Крастер пытался убедить себя, что брат просто хочет от него избавиться, но не смог. Старый писал ему хорошие подробные письма, Крастер отвечал ему короткими сообщениями и иногда приезжал на каникулы. Пассажиры высыпали на платформу – половина, как и Крастер, в одежде нездешнего кроя. Зимой через горы не летали самолёты – слишком велика была опасность попасть в буран, - и незадачливым путешественникам приходилось выбирать между долгим, но сравнительно безопасным обходным путём по лесной дороге и быстрым, но опасным путём через перевал. Впрочем, чтобы они ни выбрали, путь их начинался в Тау-Юлы. Специально для них, веером вокруг выхода из вокзала располагались низенькие, цветные домики с надписями вроде «отель» и «комната-ночь-недорого» на разных языках. Благо, Крастеру не было нужды пользоваться их гостеприимством, у него был ключ от квартиры Старого, - наверное и его квартиры тоже, но от Крастера в ней осталась только смена одежды, комната, в которой Старый теперь сушил шкуры, и идеально работающий чайник, который они купили бракованным, а Крастер починил. В квартире почти ничего не изменилось с тех пор, как Крастер почти год назад приезжал сюда на свои последние весенние каникулы – он знал, что его ждёт стажировка, а если повезёт, то и рабочее место, и летом приехать никак не выйдет, поэтому выкроил время весной, - разве что на подоконнике вял кустик каких-то цветов, которые Старому подарила очередная подружка, с которой он расстался так же быстро, как и со всеми остальными, да сыр в холодильнике покрылся плесенью - Крастер, на всякий случай, кинул его в мусорку вместе с контейнером. В квартире явно давно никто не жил. Старому случалось надолго уходить из дома – иногда охота могла занимать несколько дней, а однажды, когда Крастер ещё был мелким, они вместе неделю прожили в одном из отцовских горных убежищ, пока ждали пока стихнет буря, благо в каждом таком местечке был запас еды и дров как раз на такой случай, - но чтобы уйти на несколько недель, никого не предупредив, не опустошив холодильник и не попросив соседку поливать что-бы-оно-ни-было на подоконнике - нет, так бы он не поступил. Крастер проверил шкаф с экипировкой – не хватало винтовки, среднего рюкзака и охотничьих ботинок. Телефонов, мобильного и спутникового, тоже не было видно – судя по всему, Старый взял их с собой. Ящик с сухпайком был заполнен на две трети. Всё указывало на то, что брат собирался на обычную охоту, а не в долгий рейс. Но ведь это ничего не значит, да? Старый ведь опытный охотник – он может прокормить себя и так. А задерживается, потому что погода. Или выслеживает какого-нибудь особенно хитрого зверя. Или он всё-таки нашёл подходящий змеевик для самогонного аппарата, который они в незапамятные времена собрали из говна и палок, и теперь культурно проводит время. Или… Или… От попыток придумать «всем будет хорошо и никому не будет плохо» ныл живот, плохо ныл, как перед зачётом по предмету, который нужно бы знать, но не знаешь. Беспокойство и тревожность, которые ещё в Москве согнали Крастера с дивана и запихнули в поезд до Тау-Юлы теперь уже не просто нашёптывали ужасы ему в оба уха – они кричали и эти крики заглушали остатки разумных мыслей. Старый не изменял своим привычкам – экстренная пачка сигарет лежала в тумбочке рядом с его кроватью. Зажигалки, правда, не было, но Крастер нашёл на кухне спички, распахнул форточку, впуская в квартиру морозный воздух, и закурил. Табачный дым царапал горло – он бросил курить сразу после того, как закрыл последнюю сессию, и срывался всего пару раз, да и мягкие столичные сигареты не имели ничего общего с кусачей табачной смесью, которую курили в Тау-Юлы. Только сделав несколько затяжек, он понял, что уже порядком взмок под тяжёлой зимней курткой – он зашёл не раздеваясь, так торопился найти хоть что-нибудь. В квартире Старого – технически их общей, но тем не менее, - без самого Старого было неуютно. Когда Крастер был ещё пузатой мелкотой ему, конечно, нравилось больше, но квартира тогда была живой, светлой, и пахла не пылью, а стиральным порошком и горными травами. Крастер бросил окурок в чашку, которую использовал как пепельницу, и подошёл к стенному шкафчику у окна, в котором вот уже три поколения их семьи сушили травы – для себя или на продажу. Деревянная створка открылась с тихим скрипом. В травах Крастер, по сравнению со Старым, разбирался не слишком хорошо, но многие узнавал. Например, пучок листьев кандыка – клубни и луковицы продаются свежими, а сушёные листья можно использовать как приправу или добавить в курительную смесь для остроты вкуса. Или ядовитый адонис, который нельзя собирать без перчаток – он травка летняя, поэтому уже хорошо высох, можно настаивать в кипятке и использовать как успокоительное. Или корневища аира в закрытой банке – их сушат осенью на окне, а потом закатывают до использования. От чего там помогает их отвар – от болей в желудке? Отравлений? Язвы? Крастер перебирал тщательно перевязанные пучки пахучих трав и поражался тому, сколько всего он на самом деле помнит. Он не считал, что верит в народную медицину - мысль о том, чтобы лечиться от какого-нибудь рака травками и молитвами вместо терапии претила ему, казалась не просто неправильной, но прямо отвратительной. И всё-таки – отвар донника действительно снимал судороги, Крастеру не было нужды в это верить, он просто знал. И то, что скорода помогает восстановиться после болезни тоже знал – и все местные знали, просто знали, как то, что север справа от востока, что нельзя трогать горячий чайник, что в горы зимой ходят смельчаки и идиоты. Обе аптеки Тау-Юлы, - та, что у вокзала и та, что у перевала, на другом конце города, - заказывали на фабриках только то, что местные жители не могли сделать своими руками, сварить, растолочь, выпарить и тому подобное. Крастер уже взялся за створку, чтобы закрыть её обратно, как вдруг заметил в глубине пучок цветов, которые не узнавал, и аккуратно снял его с крючка, стараясь держать только за нитку. Полторы ладони в длину, они были покрыты густыми, светлыми ворсинками по всему стеблю, узкие вытянутые листья располагались по всей длине, пожелтевшие лепестки, судя по всему, когда-то были белыми. И они пахли – тонко, едва заметно, наверняка сам Крастер, только сошедший с поезда, вонял в разы сильнее, но от их аромата внутри стало разом как-то светло и грустно. Крастер сфотографировал их на телефон, чтобы потом поискать в сети – судя по всему, их запах обладал каким-то слабым наркотическим эффектом, - повесил на место и плотно закрыл деревянную дверцу. Он был уверен, что раньше никогда не видел в сушилке таких цветов, и понятия не имел, зачем бы они могли пригодиться. Поиск по фиговой фотографии не выдал ничего похожего и Крастер решил забыть о них до поры до времени. В Тау-Юлы Старого знала каждая собака, но в нескольких местах он бывал особенно часто – и поскольку время близилось к ужину, а Крастер ещё толком не обедал, то начать стоило с кофейни тётушки Пихт, которую как местные, так и туристы любили за пряный чай и потрясающее овощное рагу с кусочками баранины, которое у тётушки Пихт было коронным блюдом. Крастер распихал по карманам всё, что счёл необходимым, и поставил ноутбук на зарядку – даже с запасной батареей, за сутки в поезде он успел полностью разрядиться. Запер за собой дверь и, ради приличия, позвонил в дверь соседке, которая сообщила ему новости о брате, но дома никого не оказалось – и хорошо, он всё равно не был готов выслушивать сплетни и соболезнования. Прошёл к двери мимо ряда почтовых ящиков, опомнился и вернулся, благо на его связке ключей был и почтовый тоже. В ящике, одна на другой, лежали три еженедельные газеты. Крастер не стал их вытаскивать. Крастер шёл по расчищенному участку вдоль дороги – он знал, что где-то под снегом есть настоящий тротуар, но с осени по весну проезжую часть от пешеходной отделяли, в основном, сугробы. Машин, впрочем, было совсем немного, а легковушек – и того меньше. В основном это были всякие грузовые внедорожники, которые везли товары через Малый лес к окраине Большого, в Чанечкеле, куда не ходили поезда и не летали самолёты. Давным-давно, когда ни Крастера, ни Старого ещё в проекте не было, столичные умельцы решили попробовать проложить через лес железную дорогу. Что там было – или чего там не было - Крастер, конечно, не знал, но два километра незаконченных рельс уходили в лес и терялись в нём, а Тау-Юлы оставался последней станцией на своём направлении. Кофейня тётушки Пихт располагалась совсем не далеко, в паре кварталов вниз по улице – это был жёлтый, двухэтажный домик с резной деревянной дверью и цветастыми занавесками на окнах. В отличии от привокзальных заведений, тётушка Пихт не вывешивала яркие таблички с надписями «еда-вода-недорого», новая клиентура ей была не нужна. Бабушки и дедушки её клиентов были клиентами её собственных бабушек и дедушек – процветающий семейный бизнес, разве что таблички менялись со сменой хозяина или хозяйки. Крастер припоминал, что до тётушки Пихт, вроде бы, был её отец, дядюшка Лото, но он тогда был ещё совсем маленьким и мог что-нибудь напутать. Внутри было тепло и потрясающе пахло едой. Крастер, спиной чувствуя чужие любопытные взгляды, – в иногороднем шмотье, да ещё и столько лет спустя его, естественно, никто не узнавал, - прошёл сразу к барной стойке, за которой незнакомый кучерявый юнец, наверняка какой-нибудь сын или племянник, готовил фирменный пряный чай, и попросил увидеть тётушку Пихт. - А вам по какому делу? – юнец, который до этого скучающе сутулился, немедленно расправил плечи, в попытке казаться деловым и взрослым. - Я – старый друг. – Крастер решил не вдаваться в подробности, – Только что приехал в город и хотел бы повидаться. Уверен, у неё найдётся на меня минутка. - Хорошо-о-о… - протянул тот, посмотрел в сторону и махнул официанточке, похожей на него как две капли воды, - Ей, заноза! - Сам заноза. – отозвалась официанточка. - Как на кухню пойдёшь, передай тёте, что к ней старый друг. А вы, - он снова повернулся к Крастеру, - Присаживайтесь пока, располагайтесь. Тётушка к вам выйдет, как закончит с делами. Куртку можете во-о-он там, на вешалку повесить. - Премного благодарен. – сказал Крастер. У вешалки он с удовольствием снял с себя шапку, тяжёлую куртку и размотал шарф. Свободный столик обнаружился у стены, как раз недалеко от входа в кухню. Крастер достал из кармана телефон и первым делом, ни на что в особенности не надеясь, набрал Старого, сначала обычный телефон, а потом и спутниковый – ничего. Проверил почту. Собравшись с духом, позвонил на работу и покашлял в трубку, уверяя, что заболел и, по словам врача, ещё неделю проваляется в постели. На него поорали, но так, без энтузиазма, напомнили принести справку и отключились. Справка Крастера не пугала – был у него друг, который рисовал такие за пару банок пива и обещание подсобить в случае чего. Отзвонился друзьям, которых о своём отъезде предупредил уже из поезда, и пообещал обязательно позвонить из пункта назначения. Сожитель не слишком огорчился, его скорее обрадовала перспектива заиметь квартиру в единоличное пользование – Крастер благословил его на любые подвиги, «только от моей кровати держись подальше». Дама сердца, с которой только-только начало что-то намечаться, выражала разнообразное сочувствие и просила звонить почаще. Тётушка Пихт вышла из кухни, на ходу развязывая фартук, но не снимая белой поварской шапочки. Она была замечательно округлая, словно виолончель - во всей её фигуре была какая-то удивительная завершённость, правильность, каждая из мягких плавных линий была на своём месте и не нуждалась в изменениях. Она подошла к юнцу за барной стойкой – тот показал на Крастера взглядом и вернулся к своим делам. Тётушка Пихт поправила шапочку и, на ходу улыбаясь знакомым посетителям, подошла к столику Крастера. - Мы знакомы? – она никогда не любила тянуть кота за хвост. - Не узнали, тётушка. – улыбнулся Крастер, - Богатым буду. Попробуйте представить меня без бороды – так легче будет. Пару секунд тётушка Пихт молча разглядывала его лицо, как вдруг напряжённые морщинки у неё на лбу разгладились, и она протянула ему руки. - Крастер, ты! - Я, – сознался Крастер и бережно обнял её. – И мне очень нужно с вами поговорить. - Конечно нужно, – сказала тётушка Пихт и отстранилась. – Но прежде, чем мы начнём… Ты голодный? - Как зверь! - Что же, не знаю, как всё остальное, но эту проблему я могу решить, – сказала тётушка Пихт. – Рагу и картошка с грибами? - Читаете мысли, тётушка. - Тем и живы… Выпить сам себе закажешь, а я пойду построю своих оболтусов, чтобы они пока без меня поработали. Скоро вернусь. Крастер решил не изощряться и заказал пиво, светлое, с густой пеной, и глядя на то, как пена медленно оседает, мужественно ждал еды, чтобы не бухать на голодный желудок. Рагу принесла официанточка – двойник юнца за барной стойкой, - а картошку в глубокой миске тётушка Пихт вынесла сама, и присела к нему за стол, с умиротворённым видом наблюдая, как он ест. Крастеру почти хотелось застесняться её взгляда, но не получалось – слишком давно он знал тётушку Пихт, слишком много её великолепной стряпни перепробовал, слишком сроднился с ней и её заботливым, материнским взглядом. Тётушка Пихт заговорила только тогда, когда Крастер умял всё предложенное, сделал щедрый глоток пива и поднял на неё выжидающий взгляд. - Расскажи, сначала, что ты знаешь. – попросила она, - А потом я расскажу то, что знаю сама. В общих чертах Крастер описал лихорадочный сумбур последних дней, стараясь воздерживаться от крепких слов – в детстве тётушка Пихт за такое больно шлёпала мокрым полотенцем, и что-то подсказывало, что возраст не смягчил её отношение к вопросу. Рассказал о том, как не смог дозвониться брату после долгого, почти трёхнедельного перерыва, как решил, что Старый просто посеял телефон и позвонил соседке, чтобы хоть она их соединила, и как узнал от неё, что брата уже которую неделю никто не видел. Как взял отгул на работе, как сорвался в Тау-Юлы на первом же поезде. - И вот я здесь. – закончил он. – Успел только зайти к нему, ну, к нам домой, закинуть вещи. Там всё, вроде как, обычно. Теперь вот думаю обойти всех наших, с кем Старый тесно братался – может они знают, куда он намылился и почему никого не предупредил. Начал, конечно, с вас. Он ведь к вам часто заходит, то есть заходил, до того, как пропал. Вы не замечали за ним ничего – ничего такого? Может быть он говорил о какой-нибудь большой охоте или вообще строил планы на будущее… - Крастер понимал, что цепляется за соломинку и подсказывает тётушке Пихт то, что хочет услышать, но надежда вцепилась ему в грудь острыми коготками и не желала отпускать. - Нет, - медленно сказала тётушка Пихт, - Нет, такого как ты говоришь – не было. Но кое-что я за ним действительно замечала, уже некоторое время. Ты ведь знаешь, что твой брат всегда пользовался… Популярностью. У девушек, я имею в виду. – Крастер кивнул, - Я могу понять – он сильный, самостоятельный, к тому же великолепный охотник, но… Понимаешь, в этом году ему будет тридцать пять. Как бы смешно это не звучало, но в глазах юных девиц Старый действительно становиться старым. – она невесело улыбнулась. – Подросло новое поколение охотников, в том числе и горных, которые перетягивают одеяло на себя... – она помолчала и осторожно, тщательно подбирая слова, продолжила, - Ты знаешь, я не большая любительница сплетен, но… Наверное тебе стоит знать… - она смотрела в сторону. – Говорят, твой брат был влюблён. По-настоящему влюблён, в девушку сильно моложе себя. Я не буду называть имён – ты всё равно их не знаешь, но если вкратце, то она предпочла ему парня помоложе. Крастер сделал большой глоток – пиво уже начало выдыхаться, но всё ещё было хорошо на вкус и немного тушило зарево паники в груди. - И… И что было дальше? - Что-что, - отозвалась тётушка Пихт. – А что вы, мужчины, обычно делаете, когда получаете удар по самолюбию? Пытаетесь показать всему миру, какие вы на самом деле крутые. Он стал чаще уходить в горы и каждый раз возвращался с чем-нибудь необыкновенным. В начале зимы он убил оленя с огромными рогами и продал их на рынке за бесценок какому-то туристу. Потом принёс целую охапку красного мха – и как только откопал? Даже ухитрился поймать и посадить в клетку краснокрылого стенолаза, а ты знаешь, как этих пернатых злючек тяжело поймать. Он очень много рисковал, чтобы доказать всем вокруг – и себе, в первую очередь, - что он чего-то да стоит… Ты ведь уже понял, к чему я клоню, да? – Крастер заставил себя кивнуть. – Я ничего не утверждаю и ни на чём не настаиваю… В конце концов, ты проделал весь этот огромный путь не для того, чтобы остановиться на пороге. Ищи, мой мальчик. Прошу только об одном, если в конце этих поисков выяснится, что твой брат заступил на службу к Господину Горных Дорог – будь готов к этому, ладно? Крастеру показалось, что пиво недостаточно крепкое для этого разговора – водки бы сейчас, - и он постарался быстро перевести тему. Тётушка Пихт быстрым, едва заметным движением утёрла глаза и ухватилась за возможность расспросить его о столице, учёбе, работе и вообще о том, как ему живётся вдали от дома. Крастер отвечал бодро и подробно, чтобы не дать самому себе задуматься над её словами. Закончил – не блестяще, зато с отличными рекомендациями и почти сразу ушёл на место. Борода и колечки в ушах – это он на последний курсах тусовался, читай «бухал», с панками и проникся их культурой. Нет, больше ничего не прокалывал, честно. (Про забитые руки и спину, понятное дело, промолчал.) Стажировался – интересно, но без интриги, всем и так было понятно, что после положенных трёх недель ему предложат подписать рабочий контракт. Живёт – не один, снимает пополам с товарищем, потому что свою квартиру пока потянуть не может. Планирует – ну, например, заработать много денег и купить гараж, чтобы там разбирать разную технику на запчасти и собирать из неё что-нибудь прикольное, но до этого ещё нужно дожить, потому что со своей нынешней зарплатой от целого гаража он может позволить себе только пару кирпичей и кусочек крыши. Он брёл домой, всё так же проваливаясь в снег по голень даже на самых расчищенных участках. Квартира встретила его пыльной темнотой – только лампочка от ноутбука светилась рядом с розеткой. Когда Крастер был маленьким, он боялся темноты. Нормальная, в общем-то, для детей движуха, но у Крастера это началось в двенадцать, тогда, когда у детей такие вещи обычно уже проходят, и не здоровый страх горного охотника перед тварями которые боятся света, а панический страх ребёнка перед темнотой между стеной и шкафом. Старый тогда не стал над ним смеяться – вместо этого очень спокойно и серьёзно сказал, что в их доме, в их квартире призраки, безусловно, есть, но это свои призраки. Не то чтобы добрые, но свои – и никого чужого они сюда не пустят. Конечно, мгновенного облегчения эта мысль Крастеру не принесла, но мысль о том, что призрак бабули стоит у двери с винтовкой наперевес охраняя его сон, была забавной. Но это, конечно, было так давно, что почти неправда, в прошлом, подёрнутом пеленой утренней горной дымки. В настоящем Крастер стоял в полутёмной прихожей дома своего детства, и в голове у него каменными валунами из стороны в сторону перекатывались слова, которые ни забыть, ни потерять уже не получалось. «Заступил на службу. Твой Брат. К Господину Горных Дорог. Заступил на службу. Заступил на службу. Заступил на…» Конечно, Крастер знал, что это значит. Знал он и о Господине Горных Дорог, хотя, в иных случаях, предпочёл бы и не знать – в горах, например, спалось спокойнее, если самой большой опасностью была сама метель, а не её всесильный хозяин. У каждого городка в их краях была своя легенда. В Чанечкеле, городе на границе между Малым и Большим лесом, верили в то, что лес живой, и даже утверждали, что умеют его слушать. Что он сам едва ли не за руку проведёт того, чьи намерения чисты, но отвергнет злоумышленника. Что сам откроет охотничьи угодья в дни нужды для тех, кто был с ним почтителен и не злоупотреблял его дарами. Что прячет от посторонних глаз дома своих друзей-чародеев. В Чанечкеле был лес, в который они верили и которого боялись, а у жителей перевала был Господин Горных Дорог. Говорили, что Он стар, но выглядит молодым и всегда одет не по погоде, а ледяные ветры ластятся к его рукам, словно преданные псы. Войско Его – павшие в горах храбрецы, а живёт он за перекрестьем рек, и звёзды никогда не гаснут над крышей его дома. Разумеется, разные рассказчики добавляли от себя детали, которых не было в самой легенде: например, то, что волосы у Него черны как ночь, а глаза – две прозрачные льдинки, или что по венам у Него вместо горячей крови бежит талая вода. В одном, впрочем, все сходились – только Он знает горные тропы от и до, только Он решает, кто пройдёт через перевал целым и невредимым, а кто сгинет, и не найдут никогда его останков. “Заступить к Господину Горных Дорог на службу” значило погибнуть в горах и получить место в Его бессмертном войске. При всём желании, у Крастера не получалось быть скептиком в этом конкретном вопросе. В Москве у него был бог – тот, которому он молился перед экзаменами, которого бесстыдно поминал всуе, когда случалось что-нибудь особенно замечательное или, наоборот, ужасное. Какой-то бог - в многонациональной Москве богов хватало. Крастер выбрал себе наиболее дружелюбного и нетребовательного и исправно, без фанатизма исполнял его предписания. Но бог, в которого Крастер приучил себя верить, остался там, в Москве, а здесь, в Тау-Юлы, царствовал Он, которого Крастер не выбирал, к которому не испытывал тёплых чувств, в которого не нужно было особенно верить, потому что он просто был и от этого почти забытого непреложного осознания у Крастера волосы дыбом вставали на затылке. Дружелюбный столичный бог съёжился где-то в груди от первого же порыва горного ветра и предпочитал не высовываться. Ему же лучше. Крастер достал из шкафа скрипучую раскладушку и поставил на кухне – здесь всё выглядело хотя бы приблизительно правильным - в комнате брата не хватало, собственно, брата, а в комнате Крастера всё ещё сушились шкуры, которые Старый обычно убирал на антресоли к его приезду. Плед и простыня тоже лежали на привычном месте, а вот в свою старую пижамную футболку Крастер еле влез – ткань натягивалась в плечах, грозила порваться - сказались редкие тренировки в зале и частые смены в мастерской. Дама сердца позвонила ему по Скайпу, но вместо того, чтобы говорить о брате, он полчаса рассказывал ей про горы, про лес, про тётушку Пихт и про заброшенную железную дорогу, а она слушала, широко раскрыв глаза и прижав пальцы к губам, как маленькие дети слушают сказки. - Надо было мне поехать с тобой, – сказала она, когда он закончил. – Если там хотя бы вполовину так интересно, как ты рассказываешь… Как думаешь, успеешь вернуться к новому году? Было бы здорово… Если бы ты вернулся. – «было бы здорово, если бы мы провели его вместе». - Хотелось бы. – «мы ещё много раз будем встречать новый год вместе, вот увидишь», но говорить хоть что-то об этих отношениях-не-отношениях было как ходить по тонкому льду. Они не спешили с громкими словами и заявлениями и не строили далеко идущих планов, на случай если всё пойдёт по пизде – решение, которое лично Крастер считал вполне взрослым и разумным, - Я, если честно, не знаю, когда вернусь. Возможно, придётся задержаться здесь на какое-то время… - и быстро добавил, - У нас здесь, кстати, не новый год – у нас послезавтра Нардуган, его здесь куда больше ценят. - А что это? – и снова у неё глаза большие-большие, жаль только, что в фиговом Скайповом качестве их почти не видно, одни только очки и блики от света монитора. - Зимнее солнцестояние. «Нар» - это солнце, а «дуган» - рождённый, типа, солнце рождается, шаришь? От её голоса – тепло, от её голоса – спокойно. Крастеру хотелось быть взрослым и разумным, но ещё больше Крастеру хотелось думать о том, как она – рядом, тёплая и мягкая под колючим свитером. - Спокойной ночи, Кать, - сказал он, когда пришло время заканчивать разговор. - Спокойной ночи… - она улыбнулась и отключилась. Нельзя, конечно, думать о том, что когда-нибудь у них будут дом, дети, собака, белая, и гараж, чтобы валять дурака на своей территории, а не у снисходительных друзей. Особенно перед сном нельзя, потому что если думать перед сном, то потом приснится, а этого Крастеру точно не надо – итак остатки взрослого и разумного в голове на соплях держатся. Он закрыл глаза и попытался придумать способ поджарить шашлык с помощью высоковольтных проводов. Он проснулся за полчаса до будильника с мыслью о том, что глубоко проспал. За окном стояла темень – состояние, нормальное как для шести утра, так и для одиннадцати, но снега не было и ветер по сравнению со вчерашним ощутимо унялся. Крастер поставил чайник, который спустя пять с лишним лет использования всё так же прекрасно работал, достал из шкафа пачку вермишели и, пока она варилась, перебрал продукты в холодильнике, чтобы отделить ещё съедобное от уже несъедобного. Смородиновое варенье забродило и по вкусу больше напоминало ягодную наливку – его Крастер выкидывать не стал. У трёх банок пива на нижней полке срок годности кончался примерно через два месяца, а замороженному мясу вообще ничего не грозило, как и консервированным овощам. Перед выходом он открыл шкафчик с сушёными травами, нашёл ту самую, незнакомую, завернул в салфетку и сунул в карман, решив заодно узнать, что же это за хрень такая и какой у неё эффект. Травяной базар открывался в девять, и человек, которого Крастер хотел найти, обычно приходил к самому открытию, чтобы принять товар от поставщиков, а потом уходил и оставлял торговлю на своих подручных. Когда-то у него было другое имя, но в Тау-Юлы его называли Травником, потому что никто не разбирался в травах лучше него. Он заказывал кулинарные, лекарственные и благовонные травы лесным и горным охотникам и неплохо им за это платил. Старый работал на Травника чаще прочих – он и сам неплохо разбирался в травах, умел их правильно собирать и высушивать, а ещё забирался туда, куда другим охотникам путь был закрыт, и возвращался с лучшей добычей – если уж Старый и собрался уйти в долгий рейд за какой-нибудь особенно редкой редкостью, то Травник наверняка знал, зачем и куда именно. Крастер не обратил на это внимания сразу по приезде, но город успел принарядиться к Нардугану. То тут, то там на окнах пестрели нарядные яркие занавески, на заснеженных деревьях висели деревянные фонарики с электрическими свечками – на истоках праздника свечки, конечно, были настоящими, но с появлением электричества, натуральностью пришлось пожертвовать в угоду пожарной безопасности, - и много-много шипастых золотистых кругов на тонких ниточках. С завтрашнего дня солнце будет на небе всё дольше и дольше. Многие успели по нему соскучиться. Москва ещё с ноября неожиданно расцвела ёлками всех цветов и размеров, в каждой витрине товары сопровождались охапками ваты, которая, судя по всему, должна была изображать снег, что выглядело особенно комично на фоне чистых, бесснежных улиц. В первый год после переезда у Крастера не укладывалось в голове, как снег может выпасть в конце октября, пролежать весь ноябрь, растаять к декабрю и выпасть снова где-нибудь в двадцатых числах января. Потом привык настолько, что даже сообразил себе зимнюю резину для скейтборда и ездил на нём в универ весь декабрь и потом ещё немного после новогодних каникул, пока зима не опомнилась и не засыпала столицу снегом до самых крыш. Травяной базар ещё только начал оживать, когда Крастер до него дошёл, кутаясь в куртку и надвинув шапку до самых глаз. Продавцы, зевая и поеживаясь, занимали свои места и бережно раскладывали товар на длинных отрезах белой ткани. Лавка Травника была в самом конце ряда – Крастер направился к ней по привычке неспешно, без особого интереса разглядывая предложенный товар. Слишком привык он бывать здесь с братом-поставщиком, который никогда не интересовался чужими травами, потому что знал, что самые лучшие у него дома, в сушильном шкафу на кухне, а вторые после них – в рюкзаке и сейчас он продаст их Травнику. Травник, в отличии от тётушки Пихт, узнал его сразу, едва успев кинуть взгляд поверх толстых очков для чтения. Поздоровался, тепло, но без фамильярности, задал пару дежурных вопросов о Москве и грядущем Нардугане. Крастер отвечал рассеянно – до боли знакомый запах трав разносился по телу с кровью и путал мысли. Заверив Травника, что и в чужом городе ему, в общем, неплохо живётся, он перехватил инициативу и задал свои вопросы. Да, в последнее время Старый действительно стал брать больше заказов. Деньги его, судя по всему, интересовали в последнюю очередь – он брал на себя самые трудные и опасные дела и, порой, даже забывал спросить о плате. Особенно это Травника не беспокоило – главное, что товар был у него в срок, а уж какие там мотивы у исполнителя, это не его дело. Нет, Старого он не видел уже довольно давно. Как давно? Три торговых дня, сегодня четвёртый – значит уже больше трёх недель. Травник ещё подумал, что может быть Старый решил взять перерыв после того, как добыл целую охапку красного мха, это казалось разумным. Нет, в последний раз Старый выглядел как обычно. Ну, то есть, не менее странно, чем обычно. О планах ничего не говорил – он вообще не слишком много говорил. Усталый, мрачный – но он давно такой. Крастер понял, что ничего принципиально нового от Травника не узнает и собрался было прощаться, как вдруг вспомнил о том, что принёс во внутреннем кармане. - Клянусь, это последний вопрос, и я оставлю вас в покое. – сказал Крастер, заметив, как Травник кутается в куртку и кидает тоскливые взгляды но свою лавку, - Но с этим мне поможете только вы. – он расстегнул куртку, чтобы добраться до внутреннего кармана и холодный ветер воспользовался случаем обжечь голую кожу между шарфом и вырезом флиски. – Вы знаете, что это за цветы? – он протянул Травнику свёрток и поспешно застегнулся. Тот ещё даже не развернул салфетку, когда в его глазах вспыхнуло узнавание. - Это же эдельвейсы! – охнул он. - Эдельвейсы? – переспросил Крастер. Слово казалось знакомым. - Цветы, которые покоряются только смелым, – Травник поправил круглые толстые очки, не отрывая глаз от пучка, - Из горячего отвара эдельвейса получается прекрасное антивоспалительное, а холодный можно пить после болезни, чтобы быстрее восстановиться. – Но главное, что эдельвейсы приносят удачу. Знал бы ты, как их любят туристы… - его взгляд обрёл осмысленность, - Продаёшь? - Что? – сначала Крастер не понял, что Травник имел в виду, а потом спохватился. – Не продаю. Это… Это брата. - Твой брат этим летом продал мне штук двадцать таких пучков. – Травник, с видимым сожалением, вернул Крастеру свёрток. – Свежих, правда, тогда у них был самый цвет… И так удивился, когда я назвал цену. Сказал, что в горах эдельвейсов пруд пруди, и ему совесть не позволяет брать за них такие деньги. Сошлись на трети… - он вдруг рассмеялся, хрипло и как-то горько, - А знаешь, юноша, чьи это цветы? - Чьи же? – спросил Крастер, хотя догадывался каким будет ответ. - Господина Горных Дорог. – сказал Травник, помолчал несколько секунд и продолжил, - Да, его цветы. Раньше поверье было, мол, только тот цветы увидит и сможет сорвать, кто Ему по нраву. А Он у нас привереда, поэтому эдельвейсов всегда нехватка. В последние годы благоволит не поэтам и нежным девам, а смельчакам без царя в голове. Брату твоему, например – он у меня один из лучших поставщиков. Или вот на той стороне перевала был один парень, которых их добывал, имя ещё смешное такое… Скрипач, что ли? Обожал шляпы и пил не просыхая… Девятый год как сгинул в горах, и тела не нашли. Говорили тогда, Господин Дорог так его любил, что решил забрать себе окончательно, - очередной порыв ледяного ветра заставил Травника затянуть поплотнее шарф и спешно распрощаться, - Ладно, заболтался я. Если увидишь Старого, передавай, что у меня есть ещё заказы. - Обязательно. – сказал Крастер, развернулся и быстрым шагом отправился к последней точке намеченного плана. Пугающее «если», сначала от тётушки Пихт, а теперь и от Травника тоже, кусало его за пятки. Конюшня была у самого перевала – в двух шагах от городского КПП, за которым только прямая дорога в горы. В обычные дни половина лошадей отсутствовала, но накануне Нардугана все охотники были дома, поэтому все стойла были заняты. Неописуемый по силе и насыщенности запах едва не сбил Крастера с ног, и он замер, вцепившись в косяк, пока кто-то из работников не прикрикнул на него за образовавшийся сквозняк. Внутри ничего не изменилось, словно только вчера они со Старым сторговали Шалого на летней ярмарке и впервые привели его на конюшню. Сколько тогда было Крастеру – четырнадцать, пятнадцать? Тогда он только-только взял себе новое имя, оно ещё кололось, обминалось по углам, как новая одежда. Шалый был серым с беспородными белыми пятнами и тёмным хвостом – таких здесь было немало, и Крастер, наверное, не узнал бы его, если бы не помнил стойло, предпоследнее в левом ряду. Он выглядел вполне здоровым и жизнерадостным, а в его гриве таяли снежинки – Крастер почувствовал прилив надежды. - Хей, парень, - окликнул он работника, который как раз маячил неподалёку, - Эту лошадь только что привели? Её хозяин? Парень неожиданно побледнел, воровато огляделся по сторонам и подошёл ближе. - Не шуми, пожалуйста. – попросил он, - Это… Это я с ним гулял. Его хозяина уже почти месяц нет, он так скучал, и я подумал… - парень стушевался и неожиданно вскинул голову, - А тебе какое вообще дело? Ты кто такой? - Я брат его хозяина, - отозвался Крастер, чувствуя, как надежда стекает с него вместе с подтаявшим снегом на куртке и впитывается в деревянный пол. - Брат Старого? – парень, который, судя по всему, был одним из местных конюхов, вытаращил глаза. – Да ну. - Ну да, – Крастер сунул руки в карманы. – Из Москвы приехал. Его, говоришь, уже месяц не видно? - Ага. – отозвался конюх и отзеркалил его движение. – А ты… Что будешь делать? - Не понял? - Ну, ты его продать собираешься, или здесь оставишь, или… Не знаю… В Москву можно коня увезти? У Крастера задёргался глаз. - Это не мой конь, чтобы им распоряжаться. – сказал он, тщательно подбирая слова, - Уверен, моему брату он ещё нужен – не думаю, чтобы он хотел его продать. Конюх выглядел одновременно смущённым и ошарашенным – забавное сочетание, только вот Крастеру было не до смеха. - Погоди, так он жив что ли? – и увидев выражение лица Крастера поспешно добавил, - Не-не, ты не подумай, просто… Он же, ну, в горах охотится, а когда такого месяц не видно, то, ну, как бы, снимаем шапки, поминаем водкой. Так с ним всё хорошо? Крастер заставил себя разжать кулаки и сделать глубокий вдох. - Я не знаю. – честно сказал он и бросил взгляд на Шалого, - Правда, не знаю. Я приехал, чтобы это выяснить, но… Но если бы Старый был в Тау-Юлы, то он точно не бросил бы Шалого, которого нужно было выгуливать почти как собаку, ежедневно. То он точно появился бы на травяном базаре, и Травник бы немедленно об этом узнал. То он точно, хоть раз, заглянул бы в кофейню тётушки Пихт, если не поесть, то хотя бы в качестве дани вежливости для женщины, заменившей им обоим мать. - …но, кажется, мне придётся идти в горы и искать его там. – слова вырвались сами собой. Крастер даже не думал об этом раньше, а теперь не мог думать ни о чём другом. В горах есть отцовские времянки – если Старый жи… Без если! Старый там, в одной из отцовских времянок, лечит разбитое сердце. А Крастер – Крастер отпиздит его при встрече, за то, что ушёл никого не предупредив, за то, что ничего не рассказал, за всё хорошее отпиздит и плевать, что брат выше и сильнее. - Прямо сейчас, что ли? – пошутил конюх, но увидев выражение лица Крастера мигом посерьёзнел, - Ты серьёзно? - А почему нет? – вопросом на вопрос ответил Крастер, который уже прикидывал, что нужно будет взять с собой в дорогу, - День сегодня хороший, ещё и полудня нет… - А если буря? - Да какая буря, ты на небо посмотри. – отмахнулся Крастер. – Ладно, бывай… Счастливого Нардугана. - И тебе того же, сумасшедший. Надеюсь, Господин Дорог будет к тебе милостив. - А я-то как надеюсь, - пробормотал Крастер себе под нос. Ещё одна причина отпиздить Старого при встрече обнаружилась уже дома – единственные удобные ботинки на шипах он забрал, остались только старые отцовские берцы с подошвой-самоделкой, которые Крастеру были одновременно велики и узковаты, но всё же были лучшей альтернативой чем те, в которых он приехал из Москвы. Топорик, спички и термос обнаружились в шкафу с экипировкой, как и меховая жилетка, которую было удобно надевать под куртку. Рюкзак Крастер решил взять свой – тот, что имелся в квартире пропах мокрыми шкурами и был раза в два больше, чем нужно. Рюкзак пришлось очистить от прикольного и загрузить необходимым: две пары сухих носков, нож, ложка, топорик, спички, спальник, сигареты, наушники, читалка, плеер, три блока сухпайка, две банки пива и дальше по списку, всё для дороги до времянки и ночёвки в ней. Из всех организованных отцом убежищ, только два подходили для того, чтобы жить в них подолгу – землянка в трёх часах ходьбы от перевала и сруб на берегу реки, сменившей русло многие годы назад. Землянку отец вырыл сам, сруб ему помогал делать Старый - Крастер тогда был ещё слишком маленьким, чтобы помогать, поэтому или слонялся без дела, или забивал десятки в пенёк, благо их, – и гвоздей, и пеньков, - там было в избытке. Крастер планировал переночевать в землянке, - всё-таки завтра самый короткий день в году, и если даже он доберётся до неё к шести вечера, уже будет не видно ни зги, - и если Старого там не будет, то отправиться к срубу. Даме сердца позвонил перед самым выходом, уже после того, как наполнил термос кипятком и распихал по карманам рюкзака мелочёвку, вроде запасных батарей для телефона и фонарика. В подробности вдаваться не стал, сказал только, что в ближайшие дни связь будет нестабильной, и пусть она не волнуется, если он не будет брать трубку. - Я знаю, что ты собрался сделать какую-то неописуемую глупость, – сказала дама сердца, выслушав его пространные объяснения, - Просто имей в виду – если не позвонишь поздравить меня с новым годом, то я тебе голову нахрен откручу, где бы ты ни был, понял меня? - Всё будет хорошо, - сказал Крастер, чувствуя, что улыбается как дурак. - Без пизды? - Без пизды, - Крастеру хотелось быть дальновидным, взрослым и разумным, не разбрасываться словами раньше времени, но ещё больше ему хотелось обменяться со своей женщиной хоть каким-то подобием обещания, - Я люблю тебя. - Я люблю тебя. – эхом отозвалась Катя. - Всё будет хорошо. – повторил он, – До связи? - Да… До связи. Одинокий сторож на КПП у перевала посмотрел на него как на полоумного и заставил подышать в алкотестер, но вчерашнее пиво давно вывелось из крови. - Если рассчитываешь к ночи перебраться через перевал, то лучше оставь эту затею, - сказал он тем снисходительно-покровительственным тоном, которым местные обычно обращались к туристам, - До той стороны и верхом-то день пути. - А мне не на ту сторону, - прервал его Крастер. - Вот оно как… - протянул сторож и бросил на него уже более внимательный взгляд. Теперь, когда, помимо пижонского рюкзака и куртки, он разглядел частичное, но добротное снаряжение, тон его сменился с покровительственного, на сочувственный. – Что же ты, дружище забыл в горах накануне Нардугана? - Мне не с кем его здесь встретить, - сказал Крастер с обезоруживающей честностью. Его отпустили без дальнейших расспросов. Для жителей Тау-Юлы Нардуган был одним из самых любимых праздников, и не только потому, что начиная с него, дни становились всё длиннее, но и потому, что все члены семьи собирались дома. Первой традицией был канун, когда вечером перед Нардуганом накрывался праздничный ужин. На канун можно и нужно было приглашать гостей, поэтому его Крастер, Старый и их отец, пока ещё был жив, всегда справляли у кого-то ещё, как правило в гостеприимном доме тётушки Пихт. В канун детям разрешалось сидеть со взрослыми до полуночи, потом их отправляли спать, а взрослые выходили на улицу, где несмотря на поздний час, горели фонари и окна, таким образом, самая тёмная ночь в году становилась самой светлой. Завтрак на утро Нардугана нужно было обязательно есть у себя дома, даже если ночевал в гостях. Особых предписаний к еде не было, но за столом, традиционно, могли находиться только члены семьи. Последним был обед, который можно было разделить с тем, с кем посчитаешь нужным. За пять лет жизни в Москве он отвык от кануна и завтрака, за неимением рядом членов семьи, но всегда кормил близких друзей обедом, иногда даже не объясняя причину. Друзья, такие же, как и он студенты, обычно не спорили с предложением пожрать бесплатно, а с дамой сердца они познакомились только этим летом, и ещё ни разу не встречали вместе Нардуган. Могли бы встретить этот. Только вот в Тау-Юлы у него теперь никого не было. Дети и племянники тётушки Пихт, которых он знал шумными пиздюками, выросли и не помнят его, а быть тем самым дальним родственником, которого позвали за общий стол просто потому, что надо, Крастеру не хотелось. Ни с кем из бывших одноклассников он не общался, все друзья остались в Москве, а единственный член семьи, или бухал в горах, или… Без или. Крастер нашёл в плеере альбом Sex Pistols, скачанный на первом курсе в безрассудном порыве «ну я же панк, хуле», вроде даже нестареющая классика семьдесят седьмого, молебен панк-культуры, но первые несколько треков расслабиться не получалось, всё время казалось, что шапка лезет на глаза, что завязанные морским узлом шнурки пытаются развязаться, в голове свербело всякое нехорошее, о том, почему в ночь Нардугана не гасят свет. На God Save the Queen приободрился, втянулся, и пошёл вперёд уже увереннее. До землянки добрался к закату и с трудом открыл незапертую, но порядком примёрзшую к косяку дверь. Быстрый осмотр позволил сделать два вывода: во-первых, Старого здесь нет и не было уже какое-то время, во-вторых, топлива с избытком хватит на то, чтобы топить буржуйку всю ночь и не замёрзнуть – что же, уже неплохо. Он повесил фонарь на крючок под потолком, затопил печь, и пока маленькая комнатка прогревалась, вышел покурить, почти не чувствуя угрызений совести из-за возвращения к вредным привычкам. Есть время, чтобы бросать и есть время, чтобы курить. Небо над лесом ощетинилось багрянцем, завернулось в золотую дымку, с востока шла темнота, в редких проблесках звёзд, а Крастер, на пороге землянки, был между ними, ещё не сегодня, уже не вчера, чувствуя одновременно бешеный восторг и животный страх. Восторг пересилил – он достал телефон и сделал несколько фотографий, чтобы потом показать друзьям. Телефон утверждал, что видит сеть – слабенько, конечно, на одну палочку, но всё-таки видит. Недостаточно для того чтобы проверить почту или посмотреть что-нибудь необременительное на ютубчике, поэтому Крастер просто чирканул даме сердца сообщение о том, что ещё жив, тщательно затушил окурок об обледенелую землю и спустился обратно в землянку. Пиво он открыл за минуту до девяти вечера и в тот момент, когда 20:59 сменилось на 21:00 поднял тост, в едином порыве со всеми жителями перевала, но один. - Счастливого Нардугана мне! – сказал он с преувеличенным энтузиазмом и тут же сам себе ответил, - Спасибо, я! Как мило, что ты решил меня поздравить, – разговоры с самим собой попахивали шизой, но голоса прикольных британских покойников из плеера уже порядком подзаебали. Он пытался читать, но с трудом следил за сюжетом и постоянно возвращался назад, потому что уплывал мыслями куда-то в сторону и переставал обращать внимание на текст. Он пытался стругать что-то из деревяшек из ящика для растопки – работать с сосной, после дуба, который он полировал на заказ в Москве, было одно удовольствие, она сама ложилась под нож, сама принимала нужную форму, только вот Крастер не знал, какую форму хочет ей придать, а потому у него не получалось и это. Он пытался пройти на телефоне сложный уровень любимой бегалки-стрелялки, пользуясь тем, что интернета нет, и она не сможет пихать ему под нос рекламу, но быстро заскучал без взаимодействия с другими игроками. Короче говоря, десяти дождался с горем пополам, мечтая наконец уже выпить и вырубиться. И не думать, что за дверью - горы и темень, темень и горы. Что ночь, как говорилось в каком-то мейнстримном сериальчике, темна и полна ужасов. Что если бы он звонил почаще, если бы доёбывал письмами и сообщениями, то Старый, может, рассказал бы ему о том, что случилось, они бы поговорили и разрулили это вместе, как семья. Крастеру хотелось верить, что семьёй они всё ещё были. Ему снилось, как он объясняет даме сердца, что такое киянка – базовый, на секундочку, инструмент, женщине, которая с шуруповёртом обращалась лучше, чем Крастер в самых смелых своих мечтах. Специально подбирая слова попроще, он рассказывал, что это, мол, мягкий двухцветный молоток с широкой головой, которым можно бить по дереву и не оставлять вмятин. Дама сердца улыбалась ему, как девушки улыбаются милым и красивым идиотам, которые рассказывают им всякий бред и пила пахучий зелёный чай, а за этой сценой наблюдал незнакомый парень, на которого как Крастер не пытался, никак не удавалось посмотреть прямо, только краем глаза. И сквозь запах чая пробивалось уже знакомое – светлое и грустное, настоящее лишь отчасти. Он проснулся немного за полночь, выпил остывшей воды из термоса и подкинул в буржуйку дров. Запах из сна, не чай, а тот, другой, так никуда и не делся. Пахла куртка – Крастер встряхнул её, проверил капюшон, карманы, и только потом вспомнил о том, что так и не выложил сухие цветы, эдельвейсы вроде, из внутреннего кармана. И мысль о том, что с ним цветы Господина Горных Дорог радовала Крастера сильнее, чем он был готов признать. В запертую на засов дверь скреблись причины, по которым ночевать в горах было плохой идеей для неподготовленных. Он знал, что внутрь им не попасть, но на всякий случай переложил топорик поближе. Твари-которые-боятся-света пировали зимними ночами, и Крастер не чувствовал в себе желания становиться главным блюдом. Наутро на двери не будет царапин, на снегу следов, а сами твари растворятся в рассвете, чтобы вернуться с закатом, но сегодня Нардуган, и до рассвета ещё ой как неблизко. Зато помимо топора есть ещё и фонарь на три и пять десятых ватт, который весит, собака такая, полкило и глаз режет в маленьком помещении, зато твари его не любят примерно так же, как зараза не любит спирт. Дружелюбный столичный бог зажал уши руками и убеждал себя, что всё это просто страшная и глупая сказка. Утром был армейский сухпаёк, - Крастер почти забыл, как ненавидит гречку с говядиной, - и снег, который Крастер зачерпнул прямо термосом и оставил у печки таять. Галеты крошились под пальцами и не имели вкуса, зато с клейким и насыщенным яблочным повидлом шли на ура. Когда снег окончательно превратился в воду, он кинул туда таблетку для обеззараживания воды, благо их в каждом пайке было по три штуки и можно было не экономить. Потом засыпал в воду пакетик концентрата и, собравшись с духом, сделал несколько больших глотков. На вкус было почти так же отвратительно, как и в его воспоминаниях, разве что в качестве вкусовой добавки в этот раз была смородина, а не привычная черноплодка - видимо Старый всё-таки проел их запасы сухпайков и закупил новую партию. На небе не было ни облачка – день обещал быть таким же морозным и пронзительно ясным, как вчера. Вид, который вчера казался одновременно романтичным и пугающим, при свете дня растерял всю мистичность. Удивительное дело, чтобы в Нардуган не шёл снег - Крастер почти чувствовал, как запоздавшие снежные тучи, где-то за линией горизонта, спешат к перевалу. Главное теперь было успеть добраться до сруба раньше, чем они. Он скатал спальник и взял его с собой, несмотря на то что в срубе была кровать. Привычка всё и всегда носить с собой и в Москве не раз оказывалась полезной – у него единственного всегда были с собой зарядка, зажигалка и запасная ручка. Отец всегда говорил, что лучше взять в два раза больше нужного, чем не взять необходимое, слова отпечатались у Крастера в подкорке и остались там и после того, как отца не стало. Впрочем, Старый всегда говорил ему то же самое. Через силу, в несколько больших глотков он допил концентрат, который, несмотря на ужасный вкус, действительно бодрил и зачерпнул термосом ещё снега, на этот раз, чтобы натопить воды в дорогу. Он внимательно оглядел своё убежище, испытывая привычное нежелание покидать обжитую территорию – это происходило каждый раз, при переезде из общежития на съёмную хату, а из неё в другую и так далее, и чем дольше он пробыл в одном каком-то месте, тем меньше хотел его покинуть. Один раз ему удалось сделать над собой большое усилие и уехать из Тау-Юлы, но он не чувствовал в себе сил провернуть что-нибудь подобное ещё разок. Когда-нибудь у него будет свой дом, ну или квартира, хрен с ним, мастерская, в которой можно будет развесить инструменты по стенам, а не доставать каждый раз из ящика, жена, мягкая и тёплая под колючим свитером, собака, белая в пятнах, может быть даже дети, а пока… А пока он закроет за собой дверь, которая запирается только изнутри, чтобы любой, кто собьётся с пути и случайно набредёт на землянку мог переночевать в тепле и безопасности, поправит рюкзак, врубит в наушниках нестареющую классику и пойдёт искать своего непутёвого брата. ...легче сказать, чем сделать.