Дорога к себе

Be a dose of protection through the blood and the tears Буду твоей защитой через кровь и слезы, If you losing yourself, then my body is here Если ты потеряешь себя, я всегда буду рядом...

За месяц до отъезда в полк... Владимир легко сбежал по лестнице вниз, на ходу накидывая сюртук — позволил себе дома переодеться в цивильное*. Он крикнул кому-то из дворовых, чтоб ему подали коня, а сам в ожидании, с неприкрытым раздражением и даже с чем-то таким, что было сравни остервенению, натягивал на руки перчатки. Барон злился оттого, что не сдержался, накричал на Анну; ничего у них еще не началось, а ссоры следовали одна за другой. Тут же усмехнулся — началось так давно, что ему уже и не вспомнить то время, когда он не любил её. Сколько себя помнил, с самого её первого появления в их доме, он всегда был рядом. И сейчас ему уже казалось, что всё было предопределено с самого начала — судьбой или божьим промыслом, отцом или сумасшедшим семейством Долгоруких дарована была им эта встреча...

***

Андрей Долгорукий вместе с маленькой восьмилетней Аней легко и весело кружились в простом незатейливом деревенском танце. Едва стихла гармоника, он важно взял девочку за руку и подвел к деревянной скамье, где уже сидела раскрасневшаяся, болтающая ногами Лиза, весело шепчущая что-то на ухо улыбающемуся Владимиру. Последний считал танцы совершенно девчачьим занятием, а потому лишь слегка снисходительно поглядывал на то, как отплясывали Аня с Долгоруким, намереваясь уже отвести девочку домой. Корф ерзал от нетерпения, потому что после урока фехтования учитель шепнул ему то, о чём Владимир мечтал уже давно. После обеда его ожидал ещё один урок. Наконец, отец дал согласие, решив, что уже пора: сын вырос, и ему уже можно доверить не только держать в руках свой боевой пистолет, но и даже позволить стрелять настоящими пулями. Андрей плюхнулся на скамью рядом и, важно, по-взрослому поправив очки, вдруг серьезно заявил: — Вырасту и женюсь на Ане! Она просто прелесть что такое! Улыбка враз исчезла с лица Владимира. Да что там! Мысли о предстоящих стрельбах и пистолете тоже куда-то улетучились. Сам еще не понимал почему, но отчего-то ему, тогда еще двенадцатилетнему мальчишке, слова молодого князя совсем не понравились. Корфу представилась вдруг картинка, как Андрей спускается по церковным ступенькам вниз, приподнимает фату невесты и касается своими губами ее губ. Владимир видел такую сцену давеча, сбежав из дома вместе с крестьянскими мальчишками, чтобы подглядеть за купеческой свадьбой, а особенно за женихом с невестой, что венчались в церкви неделю назад. А ещё больше Корфу не понравилось то, что его маленькая Аня на это глупое предложение князя вдруг весело, заливисто, даже откинув голову назад, рассмеялась. Владимир медленно встал, подбоченился, как отец, и, слегка прищурившись, отчеканил тоже по-взрослому, не спеша проговаривая каждое слово: — Это будет сделать не так-то просто, ведь тебе придется просить её руки ... у меня. — С чего это вдруг? — Андрей тоже вскочил, снова поправляя пальцем вечно спадающие очки. — Я обращусь к Иван Ивановичу, вашему ба.. — Нет, ко мне! — Корф нетерпеливо перебил Долгорукого, оборвав на полуслове и, разозлившись, раздраженно топнул ногой. Затем подошел к притихшей Ане, восторженно глядящей на него огромными голубыми глазами, и, не давая никому опомниться, схватил девочку за руку, стаскивая со скамейки; а после опять деловито развернулся к Андрею: — Потому что отец сказал, что я в ответе за неё. Аня крепко схватилась пальчиками за его ладонь, так и продолжая, не отрываясь, с детским восхищением и обожанием смотреть на Владимира. Он сделал шаг к дому, потянув девочку за собой. — И что же, ты не дашь мне согласия? — Андрей обежал их и встал, перегородив путь. Корф вытянул вперед свободную руку, давая понять, чтоб князь не приближался, и, еще раз прищурившись, с усмешкой произнес: — Я подумаю, но тебе придется очень постараться... Затем наклонился к Андрею и добавил уже тихо, только чтоб тот услышал: — Хотя... возможно, если ты подаришь мне тот нож, что выпросил у цыгана, я буду посговорчивее... До молодого князя не сразу дошел смысл сказанного, Корф же в ответ довольно расхохотался, наблюдая, как на лице Долгорукого удивление сменялось обидой и негодованием, как округлились и стали еще больше его глаза под стеклами очков. Андрей возмущенно, глубоко вздохнул и только собрался ответить, даже открыл было рот, но Владимир еще крепче перехватил пальцами маленькую ладошку девочки, что так и держал все это время; и они вместе, бегом, весело смеясь, припустили к дому...

***

И еще Корф злился, глядя в её сияющие от счастья глаза, что до сих пор так и не смог найти в себе силы признаться, что осталось им не так уж и много. Отпуск стремительно отсчитывал дни, сбрасывая их, как осенние деревья листву, падая к его ногам шуршащей тоской от скорой предстоящей разлуки. Ему придется уехать, вернуться в полк, как бы ни хотелось остаться. Сентябрь на дворе, до Покрова еще есть время всё сделать так, как он давно уже решил... Терпение было на исходе, до такой крайней уже степени, что Владимир еле сдерживался, чтобы не наорать на увальня конюха, когда лошадь, наконец, подали. Но барон не сдвинулся с места, так и продолжал стоять, заложив руки за спину, мрачно поглядывая на суетящихся перед ним дворовых, затем вдруг развернулся обратно и вбежал в дом, оставив конюха ошарашенно смотреть ему вслед. Корф широко прошагал в кабинет и, схватив перо, размашисто вывел на бумаге: "Прости за утро. Уехал по делу. Владимир».** Сложил записку и передал слуге. Для Анны. А уже вскочив в седло и натянув поводья, ухмыльнулся сам себе — Репнин бы не преминул заметить, какой он неисправимый солдафон и грубиян. Что ж, какой есть! Другим уже не будет...

***

Прибыв к Долгоруким, Владимир решил всё же соблюсти приличия и велел лакею доложить о своем приезде. Но едва переступил порог, как столкнулся с княгиней Марьей Алексеевной, встречи с которой хотел бы избежать. Они оба замерли на мгновение, увидев друг друга, но почти тут же лица их расплылись в фальшивых улыбках, что было меж ними совершенно обыденным делом в последний год. — Какими судьбами, Владимир Иванович? — привычно с легкой иронией в голосе начала Марья Алексеевна, но вдруг неожиданно сникла, со вздохом опустив голову, а когда подняла, то Корф едва сдержался, чтобы не ахнуть и самому не потерять лица. Столь разительная произошла в княгине перемена — будто она сняла свою дежурную маску княжеского достоинства и величия и показалась вдруг обычной, немолодой уже и даже глубоко несчастной женщиной. — А впрочем... — продолжила Долгорукая уставшим голосом, — хорошо, что Вы приехали, барон. Я и сама к Вам собиралась наведаться, боялась только, что не ко двору придусь. — Ну что Вы, Марья Алексеевна! Когда Вас это смущало? — Владимир ответил скорее по инерции, словно слова сами выпрыгнули, раньше, чем он мог их обдумать или хотя бы сдержать. Княгиня грустно усмехнулась, сделав рукой приглашающий жест в сторону гостиной, и, едва они расселись, начала сразу, без обычных своих экивоков***. — Я знаю, что Вам тяжело меня простить и, возможно, этого никогда не произойдет, но всё же..., — Марья Алексеевна смотрела в упор, пронизывающе, даже с отчаянием, что было странно, учитывая её годами отточенное умение скрывать свои истинные намерения и чувства, еще и вкупе с невероятным самообладанием, — я не перестаю надеяться, что Вы найдете в своем сердце хотя бы понимание моему поступку. Корф молчал, отвернувшись в сторону и крепко сжав челюсть. Переступить через убийство отца он вряд ли когда-нибудь сможет. Только... всё чаще и чаще последнее время стал ловить себя на мысли, что, оказавшись на месте княгини, сам бы вызвал такого друга на дуэль. Усмехнулся. Скорее, придушил бы на месте... «...может быть когда-нибудь Вы сможете меня простить?...» Он и сам не без греха, как и каждый на этом свете. Владимир в ответ лишь покачал головой: — Не знаю, Марья Алексеевна... не знаю... Наконец, поднял голову и чуть покосился на княгиню, отчего-то посмотреть ей прямо в глаза не хватало сил. — Единственное, что я могу Вам обещать, что мы с Анной будем молиться о спасении Вашей души. Марья Алексеевна от этих слов словно зажглась, снова приосанилась и продолжила уже торопливо: — Я вот что Вам хотела предложить... только прошу Вас, Владимир Иванович, выслушайте меня, не перебивая. Она сделала паузу, глубоко вздохнула и, прежде чем продолжить, коснулась пальцами крестика на груди: — Я знаю, какой безумный поступок Вы задумали, и знаю, что ничего хорошего из этого для Вас не будет. Владимир в ответ лишь удивленно повел бровью. — Ваша женитьба на Анне, пусть даже и на княжне с одного бока, не принесет Вам счастья. Корф лишь скривился в скептической усмешке, собираясь ответить, но Долгорукая подняла вверх ладонь и помотала головой, давая понять, что еще не окончила: — А также, хорошо Вас зная, предположу, что Ваше решение ничто и никто не изменит ... — уголки губ Марьи Алексеевны при последних словах поползли вверх, — а уж тем более мой излишне нервический супруг. Владимир снова усмехнулся. — А посему я предлагаю Вам вот что. Княгиня снова глубоко вздохнула и быстро выпалила: — Я признаю Анну своей украденной дочерью, будто бы тогда родилась не одна девочка, а две. Услышав предложение Марьи Алексеевны, Корф вскочил и заходил по комнате. Это было безумие! Невероятно, немыслимо, но лучшего подарка судьбы и представить себе было невозможно... Не то чтобы он сильно переживал — ему и правда было глубоко плевать на все предрассудки, сплетни, на общество, которому он готов был бросить вызов. И для него, потомственного дворянина барона Владимира Корфа, происхождение Анны не имело никакого значения; только её одну, вот уже много лет он в мечтах, что казались тогда несбыточными, видел рядом с собой, не раз и не два задаваясь вопросом — в качестве кого? Он так сильно любил ее, что это разрастающееся с каждым годом, рвано пульсирующее внутри него чувство, что давно уже было сродни неизлечимой болезни, не позволяло ему опуститься до плотского пошлого удовлетворения, а потому Анна могла быть только венчаной супругой и никем иной. И сейчас, когда мечты о счастье с нею сбывались, он не мог не думать о будущем, о детях, о том, как на них ляжет этот мезальянс. Он-то всё выдержит, а вот его Аня... — Я намереваюсь венчаться в будущее воскресенье, — Владимир прервал свои метания по комнате, остановившись перед княгиней. Корф самонадеянно даже не вспомнил в тот момент, что не далее, как сегодня утром, Анна ответила отказом на предложение стать его женой, снова и снова ссылаясь на когда-то им самим брошенную ей фразу, что она не пара благородным господам. Тогда, в прошлом, он сыпал злыми словами от отчаяния, от злости, от того, что не мог переступить через навязанные обществом предрассудки. Реальность была слишком жестока, и в ней у них не было будущего, так ему тогда казалось, а счастье заслоняла воздвигнутая им самим стена из придуманной невозможности быть с нею. Это чуть позже, пройдя путь потерь и сломив свою гордыню, Владимир понял, что для него есть и всегда в нем останутся действительно незыблемые вещи, через которые переступить невозможно ни при каких обстоятельствах — честь, достоинство, долг. Мнение света с навязанными им правилами в их число не входило, а потому из личного кодекса жизни бароном Корфом было решительно вычеркнуто. Сейчас же упрямое упорство Анны лишь злило, даже раздражало Владимира, но принятого им решения изменить не могло. Свадьбе быть! И хватит об этом! Марья Алексеевна тоже встала: — Если позволите, Владимир Иванович, то я завтра же отправлю ходатайство об официальном удочерении на имя императора, и будем надеяться, что государь позволит внести изменения в метрическую книгу. Барон переглянулся с княгиней. Они оба прекрасно знали, что император удовлетворял такие ходатайства весьма неохотно. Все эти истории про потерявшихся и неожиданно нашедшихся детях вызывали у государя полнейшее неприятие, потому как он опасался, что народ его пойдет в разнос, и тогда массовое падение нравов будет не остановить. Император искренне и несколько наивно полагал, что страх обречь внебрачных детей на бесправную жизнь остановит распутство. Корф благодарно кивнул и впервые за последнее время, что он виделся с Долгорукой, позволил себе тепло ей улыбнуться: — Ваш супруг, Мария Алексеевна, должно быть, будет возражать. Владимир снова переглянулся с княгиней. У обоих мелькнула одна и та же мысль — старый князь был настолько предсказуем в своем неприятии любой высказанной мысли, исходящей от жены или от Корфа, что в этом, пожалуй, они давно были в одном лагере, совершенно противоположном тому, в котором находился Петр Михайлович. — Не переживайте на его счёт, — небрежно отмахнулась Марья Алексеевна. — Считайте моё безумное предложение свадебным подарком от всей нашей семьи. Княгиня потупила взгляд, а после и вовсе отвернулась в сторону, сминая руками платок, что она крутила в руках. Она глубоко судорожно вздохнула, словно то, что она собиралась сказать далее, давило невысказанной тяжестью. — Я в долгу перед Вами, Владимир Иванович... неоплатном долгу... Марья Алексеевна посмотрела прямо, и Корф замер. Вот уже второй раз за сегодняшний разговор она удивляла его, лицо княгини снова исказилось в гримасе отчаяния и боли. Но Долгорукая не была бы самой собой, если б тут же не взяла себя в руки, усмехнувшись в привычной своей чуть саркастической манере: — Не слишком-то меня идеализируйте, Владимир Иванович... Видит Бог, что каюсь я только перед Вами, батюшку же Вашего простить пока не могу... Барон замешкался, щекотавшее его желание поцеловать княгине руку мгновенно исчезло. Он лишь понимающе качнул головой, на что Мария Алексеевна ответила почти таким же легким кивком. Корф уже собирался уходить, как княгиня бросила на прощание: — О приданом можете не беспокоиться... Владимир поморщился: — Мне ничего не нужно и Анне... Но Марья Алексеевна тут же сама скривилась в ответ и махнула на барона платком: — Идите уже! Это теперь моя забота... Разговор с князем Долгоруким был короток. Владимир лишь поставил того в известность, что он сделал Анне предложение, и в будущее воскресенье состоится венчание. И тут же добавил, не давая Петру Михайловичу опомниться, что ежели князь не выразит желание дать согласия и своего отеческого благословления, то на это ему, Корфу, абсолютно всё равно, а попросту говоря — плевать, и что отказ старого князя ничего не изменит, потому что ... Да без всяких там потому что!... Князь при этом не проронил ни слова, прибитый к дивану безудержным напором Корфа. Владимир легко кивнул на прощание и уже коснулся ручки двери, но, услышав приближающиеся шаги и шуршание платья княгини, обернулся, и, чуть прищурившись, чтоб скрыть смешинки в глазах, добавил: — Да, чуть не забыл! У вашей супруги, Марьи Алексеевны, к вам есть серьезный разговор. Князь оперся на трость, намереваясь подняться, но Владимир, не в силах больше сдерживаться, широко улыбнулся и махнул рукой в сторону Петра Михайловича: — Не советую Вам вставать, Ваше сиятельство! Ибо такие новости, да в Вашем возрасте, лучше выслушать сидя...

***

За две недели до отъезда... Свадьба прошла тихо, из гостей были лишь семейство Долгоруких, князь Репнин и тетка Владимира, что недоверчиво весь вечер следила глазами за княгиней Марьей Алексеевной, видимо, по-прежнему той не доверяя. Накануне вечером Анна переехала к Долгоруким. Владимир нервничал, снова злился, но все в округе уже знали о предстоящем венчании, и, чтобы не вызывать еще больших кривотолков, скрепя сердце, отпустил её. К венцу девушка должна была ехать из отчего дома — таковы были правила, и нужно было их соблюдать. Всем, даже Владимиру Корфу. Но едва сгустились вязкие сумерки, как барон был уже в седле и мчался в соседнее имение, чтобы увидеть её, свою Аню. Дома без неё его вдруг скрутила такая жуткая тоска, что уснуть не было никакой возможности без того, чтобы хотя бы издалека убедиться, что с нею всё в порядке. Но чем меньше становилось расстояние, что их разделяло, тем сильнее Владимир понимал, что одними лишь взглядами их встреча вряд ли закончится. Едва он видел Анну, неважно когда — утром, днем, вечером, как его руки сами тянулись к ней, чтобы коснуться, а после обнять и прижать к себе. Особняк Долгоруких был хорошо знаком Владимиру: сколько раз с Андреем и Лизой, в детстве, они, карабкаясь по деревьям, залезали через чердачное окно в дом. Корф поднялся тем же путем и, спрыгнув на скрипучий пол, бесшумно усмехнулся, представив себе выражение лица Петра Михайловича, если б тот застал его сейчас здесь. Владимир крался тихо, мягко ступая по коридору, пока не достиг гостевой комнаты, где должна была ночевать Анна. Но едва он приготовился постучать, как дверь отворилась. — Я знала, что ты ... — девушка не договорила. Его сильные руки потянули ее к себе и стиснули в объятиях. — Я соскучился, — шепнул Корф, поцеловав ее макушку. — Ты сумасшедший, Володя, — выдохнула Анна ему в грудь. — Угу, — качнул он головой. — Такова твоя незавидная судьба — стать женой нездорового человека. Анна вдруг замерла от этих его слов, снова в голове ее мелькнули сомнения. Стало опять страшно. Не за себя, за него. ...бывшая крепостная ... не пара... Он будто считал ее мысли и страхи, стиснул её еще крепче и глухо шепнул: — Только попробуй сказать мне завтра — нет. Она зажмурилась и прижалась к нему, сама судорожно обхватив его руками.

***

За неделю... — Когда ты уезжаешь? — голос у нее дрогнул, как она ни старалась сдержаться. Владимир стоял у окна и никак не мог себя заставить обернуться. Все он мог выдержать, только где взять силы посмотреть ей сейчас в глаза?.. — Через семь дней. Анна тихо вскрикнула, и он спиной почувствовал ее страх за себя. Между ними повисла звенящая тишина, нарушаемая треском плавящегося свечного воска и мерным тиканьем часов. Она не выдержала первой, разлепила сухие губы и глухим, показавшимся ей чужим голосом выдохнула: — Володя, но ты же можешь написать прошение Его высочеству, чтобы... Анна не договорила, потому что едва только в ее голове родилась такая мысль, как она сразу же застыла, не успев оформиться в слова; стала невозможной рядом с именем Владимира Корфа. Девушка опустила голову и покраснела от стыда, что могла так про него подумать. Барон оглянулся на нее, но, увидев, как она сжалась, став от этого еще меньше, развернулся и шагнул к ней навстречу. — Не могу, Анечка... не могу... — он притянул ее руками к себе. — Долг офицера и дворянина — служить там, где он нужен Родине, а не там, где он хочет. День отъезда... Владимир одной рукой взял лошадь под уздцы, другой проверяя, надежна ли закреплена подпруга — путь долгий, да и опять же привычка. Всё теперь для него было важно, всё имело значение, ни в чем он не видел мелочей. Корф уже собрался закинуть ногу в стремя, как вдруг замер и оглянулся. Анна смотрела на него, не отрываясь, все теми же глазами, с застывшими в них слезами, что он знал прольются, едва он скроется за поворотом. Владимир развернулся и быстрым шагом, почти бегом пересек пространство, что их разделяло, на ходу снимая перчатки — это происходило само собой, тоже привычка, чувствовать, как пульсирует ее тело, едва он касался ее кончиками пальцев; и снова обнял ее, свою маленькую храбрую Аню, прижал ее голову к своей груди и сам уткнулся носом в ее макушку. Отстранился и обхватил её лицо ладонями: — Обещай, что ты не будешь плакать. Анна замотала головой и было непонятно, да это или нет. Владимир взял ее руку, переплетая пальцы. — Я вернусь, Анечка. Ты же знаешь, я всегда к тебе возвращаюсь... Он поднес ее ладонь к губам и поцеловал, но не так, как тогда, холодно и почти безучастно, тогда, когда уезжал от неё навсегда. Сейчас же всё было иначе. Корф снова отстранился, глубоко, даже тяжело выдохнул и, склонив перед нею свою голову, уткнулся на мгновение лбом к её дрожащей руке... А после, перехватив ладонь, припал губами к запястью, словно в который уже раз ставя не видимую никому, кроме них двоих, печать — моя. Затем выпустил её руку и, мягко улыбнувшись, развернулся назад. Больше уже не оборачиваясь, почти на ходу вскочил на коня, что рванул с места, едва заслышав свист нагайки. Анна так и продолжала стоять, прижав свою руку, всё еще горящую от его поцелуя, к груди. С непролитыми еще слезами, с надеждой и верой в его слова. Ведь Владимир Корф всегда выполнял свои обещания... А барон гнал коня и мчался вперед. Он не думал о том, как грозен будет генерал, узнав о его женитьбе на не признанной пока ещё княжне Анне Петровне Долгорукой; и о том, что служба его может продлиться еще черт знает сколько. И уж тем более он не думал о том, что ждёт его на этом бесконечно полыхающем войной Кавказе... Чем дальше он удалялся от дома и от неё, тем ближе они для него становились. Для Владимира Корфа уже начинался обратный отсчет — его возвращения, его дороги к себе...

Конец третьей части