Дорога к себе

Какой обман под видом благородства, Какой, под маской честности, порок! Уильям Шекспир "Ричард III"

Ждать пришлось недолго. И получаса не прошло, как Владимир сменил сотника Глебова на наблюдательном посту около дома человека, которого подозревал. Калитка тихо, почти бесшумно отворилась. Налетевший ветер разомкнул кроны деревьев, и на землю упал лунный свет, посеребрив фигуру на тропинке, что змеей спускалась к реке. Корф отделился от стены и, по-кошачьи мягко ступая, — ещё одна привычка, что не раз спасала ему жизнь, — шагнул следом. Он до последнего не хотел верить, продолжая с благородной наивностью отмахиваться в мыслях от своих же предположений и цепляться за призрачную надежду на ошибку, давая последний шанс преследуемому им человеку свернуть куда угодно, только не к тайнику, на который еще утром указал Матвей Семенович. Но, увы! Чуда не произошло... Барон чувствовал себя героем какой-то дешевой оперетты, что иногда исполнялись в крепостном театре Корфов. Только ту пьесу неудачно выбирал отец, и Владимир был лишь зрителем, чаще всего безучастным, сейчас же — почти главный герой. Он поморщился, его окатило волной стыда за человека, что в эту самую секунду шарил рукой в тайнике, а заодно и за себя — за всё сразу: что вынужден был опуститься до слежки — занятия, совершенно не достойного дворянина, и что так много времени ему понадобилось, чтобы прийти, наконец, к разгадке. Корф выпрямился, пальцы машинально скользнули за пазуху, крепко сжав холодную рукоять пистолета. Хрустнула сухая ветка — оба противника уставились друг на друга в немом изумлении, только причины были разные. — А вы опаснее любого абрека, Вера Ивановна! — От самого барона Корфа — сочту как комплимент. Владимир, не спеша, приблизился к девушке, держа ее на прицеле. Свободной рукой потянулся к завязкам накинутого на девичьи плечи плаща, который, едва развязался узел, мягко прошуршал вниз к ее ногам. Вера дернула руку за спину к пистолету, что она прятала на поясе, но Корф оказался проворнее — опередил ее движение и отбросил оружие в сторону. Девушка усмехнулась, посмотрела прямо, с вызовом; в глазах ее в лихорадочном темпе мелькали мысли о спасении, легко считываемые Корфом — что говорить, что делать и как себя вести. Барон внимательным взглядом пробежал по всей ее фигуре, проверяя, не припрятано ли еще что, и вернулся к лицу. Чуть кивнул головой, качнув пистолетом вверх, и взвел курок, подтверждая серьезность своих намерений: — Поднимите-ка руки, мадемуазель! — Что-то мне подсказывает, что барон Корф не сможет выстрелить в женщину, — девушка аккуратно сделала маленький шажок назад. — Стоять! — выкрикнул Владимир, и глаза его тут же недобро сверкнули. — Не советую меня искушать, Вера Ивановна! Поверьте, я еле сдерживаюсь...

***

— И ты смог бы выстрелить в женщину, если бы она целилась в тебя? Репнин шарахнулся и непонимающе уставился на друга. Корф усмехнулся и стукнул князя кулаком в плечо: — Вот поэтому ты и отправишься домой, потому что никогда не сможешь принять того, как здесь всё просто устроено: если не ты первый, то — тебя. В бою не надо думать о морали и прочей... — Владимир оборвал себя, не договорив, и лишь витиевато покрутил рукой в воздухе, — думать надо — "до". Он ткнул кулаком Репнина еще раз и добавил глухо, отвернувшись в сторону и не глядя на князя: — Всё, что я знаю — на этой войне надо выживать, а чтобы выжить — надо опередить всех. Михаил молчал, по-прежнему ошарашенно поглядывая на Корфа, будто видел впервые. Таким он его не знал, вернее было бы сказать, что Репнин от только что услышанного почувствовал, насколько он наивен и даже смешон со своими излишне благородными и, как ему казалось, совершенно мальчишескими порывами. Всё это было понятно, чисто и красиво, но там, далеко — в мирной жизни. Владимир же продолжал бить словами наотмашь, больше всего опасаясь, хорошо зная упрямство князя, что тот его не услышит. И тогда уговорить Михаила уехать будет не так-то просто. — Кавказ — это не театр, не веселое приключение... — барон сглотнул и мрачно печатая каждое слово, продолжил, теперь уже глядя на князя в упор. — Это, когда товарищ, с которым ты только что сидел плечом к плечу, вдруг падает к твоим ногам с перерезанным горлом, а ты, забрызганный его кровью, поднимаешь выпавшую из его рук саблю и рубишь ею врага в ответ. И если ты не успеешь, то будешь следующий. Здесь кровь, грязь и смерть! А подвиг... что ж, есть и подвиг, только чаще всего посмертный. — Володя, ты забываешь, я тоже офицер! — Репнин зло оттолкнул Корфа и отступил на шаг. — О, да! — барон уперся кулаками в бока и помотал чуть склоненной головой. — Только поскользнувшись на крови, не каждый сможет подняться...

***

— Не надо так смотреть, Владимир Иванович, как будто Вы много лучше меня, — Вера тянула время, пытаясь отвлечь Корфа. — Я многое о Вас узнала. Мужчины, знаете ли, большие любители посплетничать, куда нам — женщинам! Барон скривился в легкой усмешке: — Я далеко не ангел, но, не обессудьте, Ваша планка не слишком высока. Девушка смерила Владимира странным, даже игривым взглядом. — Вам весело? — Корф удивленно вскинул бровь и пальцами еще сильнее стиснул пистолет. — Но почему? Ваш батюшка ужаснулся бы... — Не смейте произносить имя моего отца всуе! Девушка опустила поднятые вверх руки — до того ей стало в тот момент, в порыве искреннего негодования, всё равно, что и страха не осталось. Лицо её вдруг сделалось некрасивым, покраснело и перекосилось от злости. — Отец попал в плен, и никто из наших славных генералов и пальцем не пошевелил, чтобы вызволить его из того ада, в котором он очутился не по собственной воле; а между тем могли бы, в память о былых его заслугах. — И Вы не нашли ничего лучшего, как... — Владимир не осуждал, он просто не мог понять, как такое было возможно. Его натуре претила любая мысль о предательстве, что для него было страшнее самой жуткой смерти. — Да! — Вера Ивановна оборвала Корфа на полуслове, — у меня не было выбора. Она вскинула подбородок с показавшейся Владимиру совершенно нелепой в тот момент гордостью, а затем продолжила торопливо и сбивчиво: — Отца принуждали перейти на сторону Шамиля... Вы же знаете, в какой чести у горцев офицеры-артиллеристы, но он отказывался и даже сделал несколько попыток побега, но всё тщетно — его ловили и жестоко наказывали. Вера начала мерить шагами пространство слева и справа от себя. Владимир слушал молча, не выпуская её из вида и следя за ней направленным дулом пистолета; но чем больше она говорила, тем сильнее в нем росло странное, неведомое ранее ему чувство из смеси жалости с брезгливостью, вызывающее тошноту и неприязнь. Такое же омерзение он испытывал к тем русским простым солдатам и офицерам, что дезертировали в армию противника. Всем было хорошо известно, что все артиллеристы у горцев — из их числа. Поговаривали даже, во что совершенно невозможно было поверить, что на службе у Шамиля был особый отряд русских телохранителей. Таким людям, что сражались на стороне противника и были схвачены в бою, с оружием в руках, не было ни пощады, ни трибунала, а по законам военного времени — расстрел на месте*. Вера вдруг остановилась и кинула на Корфа лихорадочный болезненный взгляд: — Но самое страшное для меня, Владимир Иванович, это не первое предательство, и даже не первое убийство, как Вы могли бы подумать. К тому моменту, как я впервые спустила курок, душа моя была уже мертва, выжжена глазами отца, что он поднял на меня, когда узнал, что я намерена ему предложить в обмен за его свободу. Он отрекся от меня и ... от жизни, потому что предательство для него было хуже смерти. Она сухо рассмеялась, чуть склонив голову, потом резко потушила начавшуюся истерику и зло выплюнула Владимиру в лицо: — Отец покончил с собой, выкрал у зазевавшегося чеченца ружье и застрелился. А потом добавила ещё более зло, рукой в кармане нащупав спрятанный небольшой кинжал и пытаясь аккуратно пальцами вытащить его из ножен так, чтобы Корф не заметил: — И я осталась с ними... с врагами, потому что прежней меня больше не было. Та Вера, каковой я была еще месяц назад, та милая, нежная девушка, которую все вокруг знали — умерла, убита навылет той же пулей, что застрелился отец. Корф так и продолжал молчать, только глаза стали еще жёстче, и на скулах заиграли желваки, рука его дрогнула и чуть опустилась, но тут же он вскинул пистолет снова. Нет, его не разжалобить сопливыми историями! Выход есть всегда, почти всегда... Лучше смерть, чем запятнать свое имя клеймом предательства. Вот его-то уже не отодрать, не смыть. Никогда. — Но как Вы догадались, Владимир Иванович? Где я оступилась и сделала неверный шаг? — Вера вдруг переменила тон и даже позволила себе легко, мягко, почти кокетливо, улыбнуться. Владимир внутренне содрогнулся от такого цинизма, что казался странным, не подходящим для молодой девушки; он едва заметно дернулся лицом — отчитываться перед нею не собирался. Ему вдруг вспомнилось, как полковой генерал Лабынцев уговаривал его помочь в поисках шпиона, уверяя, что лучшей кандидатуры, чем барон Корф, не сыскать... А он что же? Почти проиграл... Никакая победа не принесет столько, сколько может отнять одно поражение.** — Ваша беда, что Вы слишком самонадеянны и уверены в себе, а между тем Вас было слишком много, и я просто сложил факты. К сожалению, не слишком быстро. Корф смотрел исподлобья, злясь опять на самого себя. Вера опять расхохоталась, откинув голову назад, каким-то наигранным смехом — слишком уж весело и громко: — А разве это не так? Мне казалось, что Вы тоже покорились моим чарам. Сначала я даже расстроилась появлению Вашей ненаглядной Аннушки, но потом поняла, насколько недооценила этот подарок судьбы, что мне свалился. Ведь такой козырь, как уязвимость барона Корфа, сам выпал из вашего рукава прямо мне в руки. Владимир просверлил девушку взглядом, будто дыру прожег, заставляя имени Анны не упоминать. — И все же, господин барон! Не томите, расскажите, что же Вас навело на мысль, что шпион — я? Признаюсь, что эта неблагодарная миссия начинала меня уже порядком утомлять, потому что почти невозможно было найти людей, которых бы мне хотелось подслушать, как вдруг появились Вы. Вера отступила ещё на шаг назад, продолжая рассказывать: — Наш доблестный генерал Лабынцев навещал Вас в госпитале уж слишком часто, для рядового офицера, это и навело меня на мысль, что не так-то прост барон Корф. Проблема была в том, что я не знала, как к Вам подступиться, пока Анна не приехала. Вы были чересчур закрыты и совершенно не склонны к излишней болтливости. — Ты должен ударить меня. Исмаилбек приблизился и провел пальцами по ее щеке: — Ты слишком хороша, чтобы я смог сделать это. — Брось! — Вера поморщилась и одернула его руку. — Я должна быть вне подозрений. — Может лучше испортим лицо этой корфовской девке? — при упоминании ненавистного имени глаза горца блеснули черным огнем. — Нет! — девушка предостерегающе подняла ладонь. — Не трогай её! С такими, как он, нужно играть честно, либо не связываться вовсе, иначе... — Что? — Исмаилбек скривился лицом, должно быть, это была усмешка, только со стороны напоминала больше злобную гримасу, и приблизился к Вере: — Ты предлагаешь мне пожалеть его? Она помотала головой из стороны в сторону и как-то не по-женски хищно усмехнулась: — С Корфом так нельзя, на него можно давить только дозированно. Исмаилбек выпучил от удивления глаза и хотел было возразить, но девушка его опередила: — Иначе ты узнаешь, что такое кровная месть от Владимира Корфа. Вера вдруг рассмеялась, словно представив себе такую картину, и сквозь смех, со сбившимся дыханием, продолжила: — И поверь мне... тебе... это... не понравится. Исмаилбек протянул руку и грубо схватил девушку за волосы на затылке, с силой потянув ее голову вниз. В следующее мгновение его кулак тяжело опустился на ее скулу, а потом еще раз — кровь капнула из разбитой губы. Вера прикрыла глаза, чтобы скрыть мелькнувшую обиду и боль, смахнула ладонью пурпурную струйку с подбородка и приложила пальцы к платью, оставив на нем кровавые пятна. Эта игра в вопросы и ответы Владимиру порядком надоела, к тому же еще и злила, до скрежета зубов. Он лишь недовольно хмыкнул. После рассказа сотника Глебова про казаков, находящихся в плену и числившихся пропавшими без вести или погибшими, и вдруг неожиданно вернувшимися на радость всей семье, родным и близким, Корф будто увидел, как щелкнула пружина в сложном механизме, встав, наконец, на свое место. Владимир и сам не понял — почему, с какой стати или, попросту говоря, какого черта! Но образ Веры Ивановны сразу всплыл в памяти, и все события последнего месяца, что казались случайными, объединились под ее именем. Выстрел и пробитая пулей голова мальчика-чеченца, что хотел раскрыть тайну про человека, который ходит к горцам с русской стороны... И алые свежие пятна крови рядом с бурыми на рубахе Хлынова, когда Владимир снимал его тело с лошади... — Зачем Вы ... это... сделали? — свистящим голосом прерывисто хрипел Хлынов. Его привязали к холке лошади, чтоб не упал, но сил обернуться на девушку, что сидела позади него, совсем не осталось. Хлынов лишь тяжело, осуждающе сипел: — Так это... Вы?! — Что я? — тихо выдохнула Вера почти в самое его ухо. Хорунжий чертыхнулся — проговорился. Нельзя разболтать про то, что Корф ... кого он ищет... Генерал просил присмотреться... помочь... Сознание стало уплывать. Хлынов цеплялся руками за гриву лошади, пугаясь не смерти, а того, как страшно знать одному... Надо выжить, успеть рассказать... что он догадался... Григорий Петрович закашлялся, сплюнул кровью на землю, мелькающую перед глазами и кружащую голову до тошноты. Вера натянула поводья, придерживая лошадь. Собрав остатки сил, Хлынов обернулся. Поймал усмешку девушки взглядом и понял, что был прав. Последнее, что он услышал перед тем, как острие кинжала вошло в его грудь, прямо под сердце, и он навсегда провалился в бездну небытия: — Видит Бог, я этого не хотела... Корф сложил в голове и то, как часто он сталкивался с Верой, выходя из офицерского собрания, и нелепые её отговорки на вопросы о том, что она делает в месте, где ей совершенно не полагалось быть. И тот ее визит к нему, поздним вечером, с непонятной надуманной просьбой о помощи в то время, как в его комнате что-то искали. Владимир обратил на это внимание не сразу, но, даже заметив, с Верой это неприятное событие, тогда, не связал... — А Хлынова-то за что? — барон спросил единственное, что волновало его больше всего, чуть прищурившись и уже подумывая, что неплохо было бы чем-то связать девушке руки. Вера округлила глаза и с восхищением посмотрела на Корфа: — Ваш незабвенный Григорий Петрович хоть и был тяжело ранен, но успел заметить своим чертовым казацким глазом, что это я выстрелила в того чеченского мальчишку, который слишком много знал. Владимир сжал челюсть и кулак свободной руки. Та легкость, с которой девушка говорила о том, что она совершала убийства, при этом словно наслаждаясь содеянным, судя по легкому тону повествования, была ему до отвращения омерзительна и не укладывалась в голове. Вот уж поистине, человек — существо многослойное, и то, что кажется и на поверхности — всего лишь внешняя, самая толстая оболочка, чаще всего фальшивая... Уж ему ли не знать... — А как Вы догадались про карты, об этом ведь знали только трое, включая меня? Вера рассмеялась снова, нервическим, показавшимся Корфу сейчас уже страшным смехом, и лицо ее опять исказилось в неприятной отталкивающей гримасе: — Вы слишком читаемы, Владимир Иванович! А потому не трудно было догадаться, что сдать настоящие карты и стать предателем Вам будет не под силу. — Ну, хватит! Довольно любезничать! — барон махнул пистолетом и сделал шаг к Вере, подойдя так близко, что ткнул ее дулом в плечо. — Неужели убьете, если вздумаю бежать? — девушка чуть отступила еще, покосившись на пистолет в руке Корфа и нервно облизнув губы. — Лучше сами застрелитесь! — Владимир шагнул за Верой следом, не понимая еще того, что она задумала. В следующую же секунду он заметил краем глаза быстрое движение — на него слева и откуда-то сверху, с дерева летел с кинжалом чеченец. Корф успел увернуться, но на ногах не удержался, и они, сцепившись, покатились вниз по насыпи в овраг. Барон перехватил руку противника, вывернул ее и надавил сверху своей еще сильнее, так, что чеченец сам себя заколол в шею, прямо в горло. Владимир провернул кинжал, чтобы наверняка; тут же, чертыхнувшись, вскочил на ноги, нашарил выпавшее при столкновении оружие, успев обтереть о траву ладонь, что была влажной от чужой крови. Поднял голову и снова выругался — теперь он на прицеле. Вера Ивановна, широко расставив ноги, держа обеими руками поднятый свой пистолет и тяжело дыша, как после долгого бега, отчеканила: — Молитесь, господин барон! Ибо я не из тех, кто тратит время на пустые разговоры. Сердце вдруг бешено заколотилось, забилось в груди... — Тук—тук—тук... Твои мысли тоже так стучат? — Анна замерла, словно прислушиваясь. — Как счастье? — он ответил быстро, даже не удивившись, что она озвучила то, что он только что подумал. — Да, должно быть... Владимир успел только глубоко вздохнуть, как щелкнул курок, раздался выстрел и он услышал свист летящей пули...