Обещай мне

Женщины творят историю, хотя история запоминает лишь имена мужчин. Г. Гейне

Ксанка безразлично смотрела на проплывающие по голубому небу пушистые белые облака. Солнце было уже высоко, и тёплые лучи освещали землю, реку, деревья. Как и вчера, как и позавчера, как и всегда. Солнце всегда будет утром подниматься из-за горизонта, а вечером скрываться, медленно превращаясь из ослепительно жёлтого шара в кроваво-оранжевый. Для светила всё как обычно. Какое ему дело до девочки в мальчишеских обносках, чей мир перевернулся? Она безудержно плакала всю ночь. От слёз уже задыхалась, в горле пересохло. Ей было холодно несмотря на летнюю жару. Вдвоём с братом они сидели под деревом на берегу реки. Одни. Осиротевшие ребята, у которых больше никого и ничего не осталось. От отчаяния, почти не осознавая, что делает, Ксанка прижималась к брату. Данька крепко обнимал сестру, заботливо гладил по голове, изредка целуя в макушку, будто пытаясь утешить. Хотя сам едва сдерживал слёзы, просто старался быть сильным, как отец. Отец… Ещё вчера он также обнимал Ксанку. Сегодня его больше нет. Ксанка прикусила нижнюю губу до крови, сжала кулаки так крепко, что ногти впились в кожу ладоней. Боли она не чувствовала. Эта боль ничто по сравнению с тем, как страдала её опустошённая душа, как разрывалось от горя маленькое сердечко. По привычке девочка читала про себя молитву. Бате это не понравилось бы. Он говорил, что никакого Бога не существует, а значит, молитвы бесполезны, всё равно их никто не услышит. Но Ксанке молитва всегда казалась спасительным средством. Даже если не было в ней никакого толку, она служила утешением. Когда больше ничего не может помочь, остаётся только Бог. Увы, не в этот раз. Не помогло. Разве кто-то и что-то может помочь ей сейчас? Сможет вернуть отца? Может быть, батя был прав? В памяти снова всплывал вчерашний страшный вечер. Отец, привязанный к обгоревшему дереву, а рядом на таких же деревьях повешенные бойцы из его отряда. Ко всем девочка уже привыкла, всех успела полюбить как товарищей. Теперь же все убиты. Одних безжалостно пристрелили, а до кого пули не долетели, тех в петлю. Только до четверых ребятишек бандиты не добрались. Батю последним убили. Даже перед лицом смерти он не унизился перед врагом и с презрением плюнул ему в лицо. А потом три выстрела… БАТЯ! За что? Почему так? Почему её отец убит? Почему не этот проклятый бандит лежит с пулей в сердце?! Лютый! При мысли об убийце Ксанка со злости прикусила губу. Никогда она не забудет его лицо и насмешливый голос. И не простит… — Убей его, — тихо и настойчиво прошептала она брату. Данька посмотрел на неё с удивлением. — Ты ведь убьёшь его? Лютого. Парень молчал. — Обещай мне. Иначе ты мне не брат! — Ксанка даже не слышала, как угрожающе звучит её голос. — Обещаю, — сказал Данька полушёпотом. Легче всё равно не стало. Любимого батю не вернуть. От этой мысли девочка ещё сильнее желала смерти тому, кто лишил её отца жизни, оставив их с Данькой сиротами. Ненависть переполняла душу, вытесняя все остальные чувства. Ксанка мысленно проклинала Лютого и желала ему всех бед. Пусть сдохнет! Пусть умрёт страшной и мучительной смертью. Вместе со своей треклятой бандой. Пусть все они болтаются на виселице. Боль и злость затмили рассудок. — Давай всю банду их изведём, — снова сказала она. — Обещаешь? Данька провёл пальцами по её щеке, вытер слёзы. — Опомнись, Ксанка. Как мы это сделаем? — Мне всё равно. Ты, как старший сын, должен… Мы должны отомстить за отца. — Не справиться нам со всей бандой-то. — Ты струсил? — девочка резко высвободилась из объятий брата и со злостью оттолкнула его. — Ксанка! Она же не видела себя. Не видела, что не похожа на прежнюю милую, добрую, безобидную Ксанку, что глаза её горят адским огнём, а взгляд наполнен ненавистью и болью. От переполнявшей её злости и обиды Ксанке стало плохо. Она устало повалилась на землю и опять зарыдала от беспомощности. Данька придвинулся к ней и снова заключил в объятия. — Ксанка, подумай сама, как же мы вдвоём с целой бандой управимся? — А как же Яшка с Валеркой? Валерка вон какой умный, а Яшка ловкий. Может, придумаем чего? Данька не ответил. — Если ты ничего не сделаешь, я сама убью, — всхлипывая, прерывисто проговорила девочка. — Ты даже стрелять не умеешь, — холодно ответил Данька. — Тебя быстрее убьют. — Пускай. Лишь бы отомстить. Клянусь, умру, но буду мстить! Данька протяжно вздохнул и крепко сжал руку сестры. — Хорошо, — нехотя пробормотал он после долгого молчания. — Только глупостей не делай. — Обещаешь? — Ксанка недоверчиво посмотрела Даньке в глаза. — Обещаю. Отомстим. Ксанка ничего не ответила, лишь положила голову на плечо брата. Боль не прошла и не пройдёт. Никогда. Никогда больше отец не обнимет её, не потреплет по голове, не побранит за шалости… Никогда она больше не прижмётся к его широкой груди, не почувствует запах махорки, которую он часто курил, не услышит его голос, суровый и хриплый, но такой родной и любящий. Как ей теперь жить? Ксанке больше и жить-то не хотелось, только мстить… и бороться, как батя боролся за справедливость, за равенство, за трудовой народ… Коль уж суждено погибнуть, пускай… Уже ничего не страшно.