Часть 1
30 июля 2020 г. в 20:31
Свет боле не ощущается благодатью, лишь священным, сжирающим пламенем. Ослепляющим, выжигающим глаза.
Сила разливается по жилам крепчайшим из вин, будоражит, бурлит закипающей кровью. Чёрный цвет ей в действительности к лицу: оттеняющий мраком ореол белоснежных волос, мнимую невинность, окаймлённую короной из хромовой стали.
Алина Старкова была надеждой на спасение от кошмара ночи, от крылатых теней и чужой жадности. Солнечная королева, маленькая святая. Маленькая мученица.
Равкианцы боялись умереть во тьме. Откуда им было знать, что смерть при свете солнца в разы страшнее?
Откуда им было знать, что в сердце почитаемой ими святой разверзлась бездна жадности — до силы, до утраченного тепла? Не под стать проклинаемому в каждой молитве Еретику, не под стать любому из королей.
Её прозвали Беспощадной, шепчась о троне, чьё подножие усыпано костьми врагов. О том, что неугодные и когда-то близкие закованы в цепи в подземельях Большого Дворца.
— Ты хуже, чем он! — кричала ей Зоя, вырываясь из рук опричников яростной стихией, необузданным штормом. Солью на щеках и такой яркой ненавистью, что в прошлом от подобного точно бы остался ожог на сердце. — Лучше бы ты умерла вместе с ним!
Алина взглянула на неё, повернув голову. В руки въелся пепел — сожжённых армий, пришедших к её порогу с оскаленными, наполненными слюной пастями.
Зоя замерла под взглядом некогда тёплых карих глаз. Беспощадная. Королева-ведьма.
— А я умерла, — ответила Алина и невольно коснулась пальцами своей шеи. — Разве не видишь?
Никто не видел.
Кроме Дарклинга.
Он редко приходит к ней. Молчаливой, вшитой в кожу тенью, накрывающим плечи мраком. Рана на его груди с каждым разом разверзается всё больше, заливая ткань кафтана кровью. Алина не знает, закапает ли она на вычищенную до блеска плитку тронного зала.
И ждёт его затаенно, чтобы касаться ладонями холодных щёк и вжиматься губами в губы; чтобы целовать костяшки холёных рук и сжимать их в своих.
Дарклинг не говорит с ней, позволяя прижиматься к груди ночью, когда Алина не может заснуть и касается пальцами шеи — в гулком отчаянии, в жажде ещё большего падения.
И он приходил — осколком воспоминаний, неизменно холодным, неизменно хранящим молчание. Иногда в этой тишине Алине чудятся проклятья. Иногда — самые затаенные, самые желанные признания. Его голос, сильный и глубокий, зовущий по имени.
— Ты принадлежишь мне, — шепчет Алина в пустоту подступающей зари. Свет пляшет на её обледеневшей постели.
Она закрывает глаза.
— Скоро, любовь моя, — говорит тихо, неразличимо, с гулкой надеждой.
И касается пальцами ожерелья из костей на шее.