Артефактор

      Изуку всегда нравилась жизнь. Вся существующая жизнь на земле, цветущая и развивающаяся. Его восхищал поток времени, идея бесконечности и конечности жизни. Но в какой-то момент его стали интересовать цветы.              Лилии были ему не по душе из-за слишком резкого запаха, забивающего ноздри. А теперь, наоборот, нравятся.              Возможно потому, что жизнь его, уже стоящая на отметке близкой к концу, кардинально встала вверх головой, совершив стремительный кульбит.              Тэнши похожа на лилию — такая же резкая, душистая и красивая. Она застревала в ноздрях, в горле и лёгких, Изуку уже просто не мог дышать без этого, тепло сжимая её ладони в своих. Совсем маленькая, совсем крохотная, а всё равно безумно отважная. Эта лилия с шипами, с челюстями, что заманивают глупых мушек, но и она же существует везде.              Мидория попросту не мог найти такого места, где не было бы Тэнши. В городе — он с Тэнши, дома — он с Тэнши, на природе — он с Тэнши. Не обязательно ей быть физически рядом, она уже живёт в нём, проникнув под рёбра так по-родному легко, что это ощущалось как само собой разумеющееся.              Ладони мягкие, совсем не стёртые от мозолей и постоянных шрамов, как его. Аккуратный миндалевидный овал ногтей, она следила за собой больше, чем кто либо другой. Мидория хочет накрасить ей ногти больше, чем кто либо другой.              Совсем не аккуратными, трясущимися руками он выводил лилию на её ногтях, но рисунок так грязно смазывался, что он стыдливо поджимал губы от досады. Наверное, он единственный, кто портил красоту Ока. И получает за это благодарственный чмок в макушку.              — Спасибо большое, мой новый мастер маникюра. — и неосознанно одной лишь озорной улыбкой она вселяла солнце в его груди, забивая голову своим запахом.       

***

      Мидория никогда не верил в своё счастье, скрипя зубами от досады, от ощущения промёрзших от холода и затаённого гнева костей, а после, столь же неверяще, стирал со своего лица угрюмое выражение лица, умывая лицо в кипятке. Мечтал, чтобы вода смогла сжечь это кривое лицо и уподобить его маске. Столь же безразличной, не льющей вечно слёзы от небольшого удара, обидного словца или мимолетом брошенного презрительного взгляда.              Не верил.              До тех пор, пока не оказывается сброшен в каньон ранее невиданных чувств, когда мечты сбываются, а руки избиты в кровавые ошмётки.              Изуку внезапно для самого себя поверил и в счастье, и в любовь, и в боль. Ибо все эти три вещи одновременно умещались в одном человеке, в одной небольшой головушке с болотистым вихрем волос.       

***

      — Прости. — он шепчет это так громко, что удивляется самому себе, надрывно шепча, шумно сипя носом, мокро всхлипывает и вновь, опять, сгибается пополам, ударяясь лбом об стол.              А она только и слышит это «прости, прости», недоуменно поднимая брови.              Впрочем, сколько бы она в прошлом ни просила объяснять постоянные извинения, ни фырчала, смиренно складывая руки на груди, а всё бестолку.              Мидория промёрз до кончиков пальцев, маленький зайчонок, сбежавший из плена быстрой реки, не успевший высохнуть, дрожит подобно осеннему листу.              — Мне не за что тебя прощать, — но даже его тоненькая шкурка не помогает. Глаза солёные и мокрые, поднимаются быстро и резко, дрожащими точками сверкая так же, как и золото в очах Тэнши, тёплым лучом устремляясь к нему одному. — Ты не сделал ничего плохого.              Ничего плохого, да? Изуку вздрагивает, ловит её ладонь в своих руках и быстро касается мокрыми губами её костяшек пальцев, тонких и таких чистых, ничета его грубым и побитым, и это отзывается ещё большей болью внутри.              — Н-ничего? — его вздох тяжёлый, надрывный, лишь шумный гортанный вопль, тихий крик. Изуку одновременно и громок в своих чувствах, и тих в их исполнении, роняя большие слёзы на стол, заливая ручьями многих-многих невысказанных слов. — Я пропустил удар. Я пропустил врага. Я допустил эту ошибку. Ты пострадала. Я виноват в этом.              — Изуку, хватит. — всхлип его и её тяжёлый вздох. — Хватит, пожалуйста. Я устала слушать твои извинения. Я устала объяснять тебе, что не могу злиться, не могу обижаться на тебя.              Мидории кажется, что она слишком добра к нему, но Тэнши просто была той, что любила спокойно.              — Я жива. Ты жив. И это самое ценное.       

***

      Они вырываются из плена бетона и асфальта, из вечных противостояний врагам и самих себя так резко, что не успевают очнуться, валясь в душистую грязную траву, пачкаясь в земле, ловя чужие пальцы, как круг спасения.              Тишина блаженства, спокойствие мечтателей, Тэнши и Изуку.              — Я устал.              — Я тоже.              Они слишком заняты тем, чтобы стать счастливыми. Они слишком часто задумываются над будущим, они слишком… Слишком!              — Мы дети.              — Дети.              Это даже не их работа. Точнее, их, но оба глубоко внутри понимают, что это не должно быть в действительности их заботой.              — Я хочу тебя поцеловать.              Тэнши заливается очевидным румянцем, заигрывает пальцами, обжигая взглядом, но только кривит губы в усмешке.              — А умеешь?              — Нет.              — Я тоже.              Впрочем, они научатся.       

***

      Зима здесь тёплая, даже жаркая. Тэнши только водит плечами, накидывает лёгкий шарф на шею и спешит по улицам, огибает толпы людей, словно косяки рыб, пулей летит дальше.              Зима здесь короткая, даже несуществующая.              Тэнши не ценит зиму до этого дня, пока этот глупый озорной мальчишка не пихает ей в нос букет душистых лилий, сверкая смущённой, но довольной улыбкой от ушей до ушей.              — И как ты додумался до этого?              — Тебе не нравится?              — Нравится. — и Изуку смеётся, видя, как словно следуя его же мыслям, она смущённо берет букет из его тёплых рук, бережно прижимая к груди. — Просто неожиданно.              — Я тоже не ожидал. — он не признается, что то, чего он не ожидал было то, как она ловко оставляет след помады на его щеке, но, впрочем, след отлично маскируется на вспыхнувших краской скулах.              — Тоже мой подарок тебе, зайчик.       

***

      Мидория ранее не особо задумывался над тем, чем же увлекается Тэнши. Право слово, он был так озабочен тем фактом, что у него из-за привалившей на голову причуды появилось до кучи проблем и ответственности, что как-то из виду пропустил важность сего факта. А важным оно было как раз потому, что Ока уже не считалась простым идолом в глазах, не сверкала глазами где-то в другом углу класса, а была здесь — только руку подай и можно коснуться. Ока была, чёрт возьми, ближе чем кто либо в этом мире к нему вообще. А вот он к ней был близок?              Изуку часто задается этим ядовитым вопросом и постоянно теребит рукав толстовки, неловко жуя изнутри щеку. Слишком он эгоистичен, слишком прост, слишком… Да, он просто слишком.              Скажи он хотя бы раз, признайся он в своих мыслях и рассуждениях самой Тэнши, он наверняка бы услышал в очередной раз странную фразу: «Боже, этим самоедством вы с Тошинори как родные отец и сын».              Но какой он уж есть. Маленький и никчёмный, ничтожный и слабый…              — Самый лучший, сильный и великолепный. Ты — мой смысл этой жизни. Ты… А-а! Боже, что я несу?              Мидория теряет мысли, неудержимый поток слов в голове внезапно просто прекращается, показывая одну большую ошибку. Только Тэнши могла выдернуть его из этого состояния раздрая, только она одна заставляла его возвращаться на землю.              — То есть я… Я… Я для тебя имею смысл?              — Чего? — Ока невольно распахивает глаза, будто дурака увидела, но только встретив щенячий взгляд, сдаётся. — Всегда имел. Ой, Изуку, ну хватит плакать! Я сейчас сама разревусь!              Но по итогу только смеётся, стирая его слёзы платком, который держит специально для таких случаев.