Теперь Вас поздравляю

      В храме царит душный полумрак, и ладан окутывает плотным покрывалом, сквозь который шум и гул сливаются в одну тяжёлую, уродливую массу. Елизавета рядом замерла призраком — бледная и недвижимая. Неживая. Воздух застревает в горле, духота душит. Душит и стоячий воротник, церковное пение рокочет тысячей изуродованных голосов. Так, верно, и говорят бесы. А голоса вокруг сливаются в Легион. Да, имя им Легион, не иначе… Александр дрожит, стараясь не смотреть себе под ноги: хорош император, нашкодившим ребёнком разглядывающий свои ботинки!..       «Хорош, хорош, — будто бы гудят вокруг, вторя его мыслям. — Достойный», — шипят, захлёбываясь, змеями.       Александр нервно передёргивает плечами. Разве это так? Тогда чего же это?       «Достойный звания цареубийцы», — всё же робко, виновато решает он про себя.       — Достойный звания отцеубийцы, — поправляет голос над ним, а Легион вторит ему:       — Желанный гость на девятом кругу. Вмёрзнешь во льдину, вмёрзнешь. Быть тебе с Брутом и Иудой. — И Легион выплёвывает, лает: — Предатель, предатель.       И Александр вздрагивает, не хочет слышать этого, не хочет слушать, но всё выходит наоборот: не слушают и не слушаются уже его ноги, руки, зрение, слух, сам разум. Александр трясётся, как в лихорадке, как мальчишка в ожидании наказания. Глупо притворяться, что он не различил, не понял. Не узнал. Что там! Конечно же, конечно, он узнал этот голос, звучавший громче прочих, звучавший прямо в голове. Он бы узнал его и через десять, и через сто лет.       Уже который месяц этот голос преследует его во снах, змеёй стелется в тёмных переходах и коридорах дворца, шипит и откликается далёким эхом. И всё винит, винит, винит. Александр больше не спит по ночам, потому что во снах за голосом всегда следует изуродованная тень.       И всякий раз тень венчает его на страшное, кровавое царство.       На голову медленно и тяжело опускается корона. Холодная, она едва облегчает стучащую боль в висках, и теперь Александр желает лишь одного: бежать как можно дальше, бежать без оглядки, без права на отдых, но ноги, словно две кривые палки, всё ещё не слушаются, заплетаются, путаются, немеют. И Александр падает, как неловкая кукла, брошенная кукловодом. Падает и вдруг почему-то разбивается вдребезги, хотя был живой, а не фарфоровый, не каменный.       Корона трескается и разлетается на сотни искорёженных осколков.       — Ну что же, теперь Вас поздравляю — вы император. — Приговор камнем обрушивается на Александра, оставляя после себя лишь звенящую тишину, и он в немом оцепенении резко вскидывает голову.       Над ним, улыбаясь и пуча выбитый глаз, стоит отец, вертит табакерку в руках.       — Ты же этого добивался, — вновь жутко, полубезумно улыбается он, щетиня алые от крови зубы.       — Так получи! — дико, страшно хохочет отец, и тысяча голосов вторит ему вновь.       Эхо бежит по стенам, отталкивается от них, запрыгивает на Александра маленьким вертлявым человечком и душит, душит, душит. «Поздравляю, поздравляю, поздравляю, — слышится. — Достойный, достойный, достойный, — отвечают. — Наш, наш, наш, теперь не убежишь, теперь не спрячешься. В Ад!»       Александр хочет оправдаться или хотя бы объясниться, но, словно вынырнув из ледяной воды, вдруг просыпается с коротким криком, дрожит, сжимая и натягивая на себя простыню. А затем хрипло, ломанно, горько смеётся. Спустя столько лет во снах его преследует Павел, всё норовит надеть корону на голову. И каждый раз поздравляет. Поздравляет как снисходительный учитель. Александру бы привыкнуть, смириться, а он всё просыпается в холодном поту, судорожно хватает ртом воздух. Да и привыкнешь к такому? Что за наказание — всякий раз видеть перед собой покойного отца? Покойного по его, Александра, Саши, вине. Да и хотел ли он?.. Знал ли?       Мёртвую тишину ночи рушит немного печальный смешок. Александр испуганно замирает, понимая, что кто-то сидит на его кровати. Ему страшно. Страшно поднять взгляд, потому что краем сознания он уже понимает, что видит. Может, всё-таки кажется?       Отец качает головой и улыбается.       — Ну что же ты, Саша? Изволь царствовать!