Не накаркай

Каждому в нашем классе присвоили прозвища. Меня, например, звали крокодилом. Понятное дело, что несовременное имя сыграло мне не на руку. Катька-инфузория долго смеялась, когда Ленке-болтушке передавала свою, казалось бы, бредовую идею. За что собственно я и не любил девчонок в нашем классе — за тупую болтовню. Местами чрезмерную и лишнюю. И почему любая глупая идея приживалась в нашем классе, лучше, чем кошка Маруся, подобранная бабкой с соседнего двора зимой, вопрос десятый. Так я и стал крокодилом. Было бы логичнее меня прозвать комиком, но видать инфузориям, вроде Катьки с Ленкой и качкам, как Димка с Толькой — виднее. Не класс — а одно сплошное безобразие. Простите, удовольствие.        Друзьями в школе за пять лет мне обзавестись не удалось. Так, только приятелями. Бывало, иной раз с Чепушенко идешь в столовку и споришь, какой ответ в третьем варианте по алгебре правильный: пять или семь с половиной. И как только Иван Матвеич объявлял оценки, я, услышав свою «5», поворачивался к Ваньке Чепуху, видел его недовольную гримассу, источающую ненависть ко всему живому, понимал, что обедать буду в гордом одиночестве. Программист! А по алгебре три.        Кроликов Андрюша подсаживался за мою парту только на МХК. Я любил петь, любил искусство, как вы уже поняли, любил и рисовать. Анастасия Семенна млела каждый раз, когда я отвечал у доски про Рафаэля или Ван Гога. В основном на этих уроках девочки сидели в телефонах, а мальчишки на последних партах играли в карты и жевали бутерброды. Некоторым удавалось вовсе не появляться и получать удовлетворительные оценки. Я был исключением.        Любой урок МХК сопровождался моим выступлением с выученной накануне Лунной сонатой или партией из сезонов Вивальди. Никогда страшное слово «музыкалка» не звучало над моим ухом да и не казалось оно мне страшным. Учился сам, выступал на школьных концертах, знал сотни партий, но выше не двигался. Никому из моей родни не нравилось ФОРТЕпиано, впрочем, вообще любая принадлежность к музыке. Не пристало из элитных гениев по физике скатиться до каких-то жалких пианистов. Жалкий крокодил-пианист. Нет, ну вы слышали? Комедия!        Так вот, Андрюше, из-за «великого» соседа, частенько перепадало. Да мне и не жалко было. Только бы он не закатил в очередной раз истерику, как девчонка. Знаете, мне иногда казалось, что он из «тех», из нежных. Тем более, мои догадки можно было подкрепить отсутствием у него вообще когда-либо девчонки, что довольно-таки странно для голубоглазого красавца с ангельским голосочком. Не из наших — вердикт и презрение. Но лучше без истерик, терпеть не могу истерики.        В этот раз Анастасия Семеновна, женщина 50 лет и приятной наружности, вышла за дверь через десять минут после звонка. Я не заметил, так как был увлечен разучиванием партии Бетховена. В класс зашла Маргарита Васильевна. Все замолчали. Бутерброды были убраны, карты спрятаны, а телефоны растворились в воздухе, будто прежде их и не существовало. Остался я и Бетховен.        — А тебе особое приглашение нужно, Волокушин?        Возглас Ритки был подобен раскату грома в то время, когда природа готовится встретиться с ливнем, проливным дождем. Я как ужаленный подскочил на стуле, встал рядом с партой и опустил глаза. Покраснел. Не опять, а снова. Гарпия.        — Геннадий, еще одна оплошность и ты в кабинете директора. Мое сообщение перескажет тебе Кроликов. Всем спасибо.        Развернулась на каблуках. Беззвучно. Вышла из кабинета. Воздух будто наэлектризовался после ее ухода. Вытер пот со лба. Вернулся к фортепиано. «Да ну ее». Играть спокойно не получалось. Разнервничался.        Класс наблюдал за моими действиями с сочувствием.