Плюсы совместного проживания

      Этот путь вёл в никуда — ещё со времён освоения континента, когда от единой расы осталось четыре клапотя с разной судьбой, времён, когда они обнаружили, что жизнь становится всё короче и короче, и до Цинтрийского мира, где её обесценила людская подлость.       Сколько из них должно было погибнуть, чтоб осознание упало на голову абсолютно всем: они никому не нужны. На наследии их предков возвели Вызиму и Новиград, изяществом их культуры восхищаются спустя столетия, но ныне живущих эльфов, осыпающих врагов стрелами мести, жаждут видеть мёртвыми. Для людей они ничем не отличаются от чудовищ вроде накеров: прячутся в лесах, атакуют внезапно и стремительно и словно растворяются среди болот и трав, когда всё закончилось, утаскивая награбленное в свои логова. Опасные, неуловимые, но противные ущербным «властителям мира» и нарывающиеся на истребление.       Йорвет хотел бы улыбнуться этой иронии: его отряд как раз пробирался сквозь топи, — но не мог. Не полностью заживший шрам вместо щеки и правого глаза слепил болью, доступная половина обзора была подёрнута мерцающей паутиной из цветастых пятен — небольшая плата за жизнь, учитывая, скольких сбросили в Ущелье Гидры с перерезанным горлом. Но для него, как для командира, это был кошмар: ему предстояло вести за собой отряд, защищать свободу тех, кто не разочаровался в нём, — и при этом он не всегда мог оценить расстояние до дерева или скалы, что находятся напротив. Принимая помощь, часто не мог ухватиться за протянутую ему ладонь и просто… промахивался? Он, один из лучших лучников Севера!       Слепота закрыла для него половину мира, отняла радость стрельбы и упрятала мечи в ножны. Для всего мира он мёртв уже месяц, как и ещё тридцать командиров «Врихедд», а за остальными охотится весь мир. Жалкое искалеченное поколение, вновь преданное и утратившее опору…       «Интересно, ты тоже веришь в мою смерть? Что можно чувствовать, когда безымянный палач прирезал твоего злейшего врага, а ты не смог?»       Наверное, что враг слишком слаб, раз потерял отряд, глаз и даже жизнь — на чужой войне, где мечты и величие эльфов были никому нахер не нужны; не в бою лицом к лицу, когда выживание и меч заключены в одних и тех же ладонях, а на краю пропасти, по «мирному» требованию с какой-то бумажки, которой через десяток лет будут подтирать задницу. Достойная смерть, за которую Вернон Роше даже рюмкой не помянет.       «Не дождёшься».       Злость отозвалась парализующей болью — эльф пошатнулся, так и рухнув, если бы не помощь Киарана. Тот ловко перекинул чужую руку через плечи, давая опору, и двинулся дальше, словно ничего не случилось. Он знал, как сильно Йорвет хочет провалиться сквозь землю из-за травм, превративших предводителя скоя’таэлей в слабого полуслепого котёнка: таких топят, таким никто не даёт права на жизнь — и потому вёл через силу перебирающего ногами товарища, не привлекая к себе внимания остальных. Йорвет не нуждался в жалости или сочувствии, тем более от случайных попутчиков, коих за две недели стало больше, чем членов самого отряда.       Многие примкнули случайно, спасаясь от рыщущих в сёлах и лесах спецотрядов, зализывая раны после войны с Нильфгаардом; им не нужен был лидер, они даже не искали его — просто хотели убраться куда подальше. А там, возможно, когда-нибудь… Глядя на их молодые, запуганные жизнью лица, поникшие плечи и потухшие глаза, эльф убеждался, насколько всё плачевно.       Что под проводом Аэлирэнн, что под флагом Нильфгаарда, результат был один.

***

      Пещеру озаряло тусклым светом под тихое потрескивание сухой древесины. Нити дыма поднимались ввысь, просачиваясь сквозь трещины в породе и ускользая вместе с теплом, из-за чего эльфы густо расположились вокруг небольшого костра. Май встретил непривычной прохладой, ветвистые коридоры пещер — тем более, но уставшему после долгого перехода отряду это было как спасение: холод камней приятно ощущался сквозь одежду, расслабляя забитые мышцы, унимая боль в ранах.       Киаран сел на корточки и осторожно, круг за кругом начал разматывать повязку поверх глаза и правой щеки. Йорвет зашипел, когда слипшиеся последние слои ткани больно рванули глазницу, раскрывая её маленькими ранками, — уже не впервые, так каждый раз, хотя ввиду эльфской регенерации и лечения в месяц всё должно было зажить ещё давно. Так бы и случилось, если бы не особая уязвимость глаз и ушей: раны на них затягивались долго и проблемно, часто воспалялись, тогда как с переломами и отсечёнными пальцами можно было гонять по лесу уже через неделю.       Эльф слегка смочил повязку спиртом, ожидая, пока засохшая кровь чуть размягчится и ткань отстанет от кожи. Среди скоя’таэлей редко найдёшь покалеченных: сломанные кости — неприятно, но поправимо, а вот без пальцев, кистей или рук вообще, с неизлечимыми ранами, когда «заглянуть во внутренний мир» уже не метафора, а реальность зачастую выбирали смерть. Обременять товарищей, которым и без того непросто, хватаясь за жизнь, тратить еду и редкие лекарства, что могли бы пригодиться другим, менее безнадёжным — всё это било по гордости сильнее, чем меч…       Йорвет же держался на удивление стойко: вопреки давящей к земле усталости подсказывал тайные тропы, проводил через топи, обходя запамятованные много лет назад логова чудовищ, и ни на что не жаловался. Очередное сокрушительное поражение травило душу, но побуждало и ярое сопротивление. Он не мог сдаться, когда другие, куда более опытные и талантливые товарищи мертвы, а надежды сожжены Белым Пламенем.       Хотя с наполовину обрезанным кругозором и постоянной болью от воспалённых ран, небось, хотелось и ныть, и выть, и всадить нож прямо в пустую глазницу. Во время очередного привала Киаран даже эксперимент провёл: наложил плотную повязку на правый глаз, подложил под низ плотно свёрнутую ткань, чтоб не открывался, и пошёл по бытовым делам. Сперва неудобно: головой приходится мотать в разы чаще, оценить расстояние сложнее, — но, вроде как, терпимо… думал он. А потом, когда уставший глаз простреливало болью (быть скоя’таэлем — не в одну точку смотреть), на лесной пейзаж накладывалась непонятная паутина из пятен и пляшущих «мушек», а слепая зона заебала из-за перманентной незаметности вещей справа, любопытства убавилось. Продержался эльф часов восемь, после чего лицом считал ветки и стрелял на шаг мимо цели — так бы и умер от удара утопца, не вмешайся кто из товарищей.       Неплохо бы получилось — после битвы под Бренной. Достойно уважения…       Тогда он знатно получил по щам от, казалось, немощного командира — и больше экспериментов не проводил. Дважды в день обрабатывал раны, смывая присохшую кровь и гной, видя, как бледную кожу всё глубже прорезает тёмный, словно струп, шрам, а пустая глазница становится обширной багровой дырой. Это не эксперимент и не злая шутка — это навсегда; вместе с половиной зрения Йорвет утратил то, что, помимо гордости, делало Aen Seidhe самими собой: меткость, ловкость и изворотливость, утончённые черты, присущие каждому эльфу. Травмы поставили его на уровень с обычными людьми, что не способны влиять на свою судьбу.       Когда один из попутчиков, варя сомнительную похлёбку из трав, затронул тему эстетичности и «какие же все dh’oine выродки — что на сердце, что на рожу», красноречия никто не оценил. Командир тогда рассматривал карту, подпирая голову ладонью и пытаясь хоть что-то различить под тусклым светом пламени; ему было плевать, что речь вовсе не о людях, а о его изуродованной мордашке, на которую местные «ценители» смотрят и шарахаются. Кусочек угля тихо скользил по бумаге, шурша и выводя извивистый след. Кривая огибала Каррерас и долину Исмены, обрывалась и вновь начиналась на следующем листе карты, уходя к Понтару; несколько штрихов перечёркивали Элландер.       Слой красной глины, размазанной, словно тени, скрывал надписи на территории Аэдирна, становясь всё менее прозрачным в северной его части.       Пускай издеваются, пускай недолюбливают и не верят: он будет верить. Когда-нибудь его разочарование покинет Темерию, расцветёт надеждой где-то на востоке — и уж точно не в долине бесплодных старцев.       Там, где от скоя’таэлей не откажутся, как от террористов и убийц.       Саския обещала воплотить в жизнь утопию, что казалась невозможной даже долгожителям в лице эльфов и краснолюдов, проживших в разы — в десятки раз — больше неё. Скажи кто другой про государство, где люди без опаски смогут заходить в лес, а эльфы — в людскую корчму, Йорвет бы даже не смеялся — стрелой выбил бы из глупца этот бред, а заодно и способность дышать. Но спокойствие и уверенность, с которым драконица исчезла из его жизни, заставляли задуматься.       Цинтрийский мир и слово дракона. Памятник людской ненависти и подлости, испепелённые Солнцем надежды и усыхающая Долина Цветов против… чудовища, способного испепелять с высоты птичьего полёта. Интересно, что придумает одно из самых редких и удивительных созданий, чтоб низвергнуть полчища оборотней и выродков, с гордостью зовущих себя «людьми».       Ещё более интересно, что самому делать в случае успеха: Йорвет уже не представлял мира, в котором нет ненависти на основе роста и формы ушей. Не знал, что будет делать, но, глядя, как драконица взмахивает крыльями и исчезает за кронами деревьев, чувствовал иррациональную надежду. Только вот почему Аэдирн? Эльф понятия не имел, но давно замечал интерес подруги к далёким землям за Махакамом.       Даже пошутил, что это всё краснолюдские рудники и исконная драконья тяга к сокровищам. Саския лишь усмехнулась, перевязывая раны тогда ещё совсем ослабленного командира и советуя говорить меньше: правая щека заживала плохо и медленно. Кажется, шутка её задела.       Уголёк в последний раз коснулся бумаги, замыкая кривую в круг. Отпущенные края карты вновь скрутились в свёрток, рукав стёр градом проступавший на лбу пот — от усталости уже колотило. И без того скудный обзор преградили выбившиеся из хвоста пряди.       — Дай нож, — к Элеасу, распластавшемуся недалеко под стеной и вырезавшему что-то из маленького кусочка дерева.       — Йорвет, ты…       — Не умничай и дай нож.       Несколько рваных движений отсекли достающие до плеч или сплетённые в хвост пряди, после брошенные в костёр. Элеас пнул ногой уже задремавшего Киарана: в одиночку командира никто не утихомирит, с ножом и подбитым прицелом — тем более, — но Йорвет уже ушёл, вонзив оружие возле незаконченной фигурки. Импульсивность всегда была в его характере, хоть и проявлялась нечасто, но когда лезвие сверкало в слепой зоне прямо у глазницы, грозя чуть-ли не второе дно пробить…       Когда-нибудь они привыкнут.       Недовольный пробуждением, Киаран пнул Элеаса в ответ, но всё же поднялся и, сонно моргая, поплёлся к командиру.       — Ты как?       — Закончил; думаю, за две недели доберёмся. Главное успеть до того, как эндриаги вылупятся — иначе ещё от них придётся отбиваться.       — Но к югу от Исмены нет эндриаг, — скептично посмотрел Киаран. — Ты же не собираешься…       Заметив свёрнутую карту, эльф развернул её и склонился, рассматривая проложенный маршрут. Выведенная углём тропа поднималась на север, к границе Темерии и Аэдирна, в долину Понтара.       Они возвращались не как мелкие бандиты и поджигатели деревень, не как затаившиеся среди деревьев чудовища вроде накеров, что убивают исподтишка, а самое ценное утаскивают в свои логова; не как элитная бригада нильфгаардской армии: на поле битвы, где схлестнулись Север и Юг, где солнце волей императора могло хоть на западе взойти, но покамест погасло, — там, среди трупов, разочарований и тропы в Ущелье Гидры всё изменилось.       Они возвращались даже не домой.       Во Флотзам — жалкую, потрёпанную временем и алчностью факторию, в которой всё началось.