Перо, Чернильница и Бумага

Ничего особенного из постарадавшего от судьбы и погоды выпуска мы не узнали. Те, Кто Пишет тоже нередко повторялись. Во дворце и окрестностях царил обычный бардак. В радиусе сотни бье от ставшего регентом Первого маршала постоянно водилось некоторое количество разномастных девиц – от герцогинь до цветочниц, которые отравляли его существование и мешали управлять страной. Они заставляли его напиваться в стельку и сутками бренчать на гитаре. Девицы пищали от восторга, в очередной раз материализовавшаяся Катарина со злости калечила многострадальную арфу, Алва некуртуазно икал и продолжал зарабатывать преждевременную седину. Бедный Окделл за неделю успел восстать из мёртвых и снова сложить свою русоволосую голову более чем в десяти местах государства. Несчастного не желали оставлять в покое и после его смерти – Тем, Кто Пишет оказался бессилен помешать даже сам Леворукий. А если, паче чаяния твердый и незыблемый герцог попал-таки в Рассветные Сады, то калитка там, очевидно, не закрывалась – так часто приходилось ему входить и выходить. Официально покойную Айрис неведомые силы свели с официально покойным Эстебаном. Какой поворот, какая жестокость… Наконец-то, Сабве получил по заслугам. Все-таки я его недолюбливал, и потому считал, что, налетев на шпагу, он отделался слишком легко. Леворукому следовало бы еще при жизни женить его на старшей из Мирабеллиных дочерей – и продлить дни его до скончания нового Круга. На флоте и в Торке творилось невообразимое. Нас до сих пор не завоевали, очевидно, только потому, что никто в наш сумасшедший дом не решался соваться. Чтобы эту заразу, не приведи Создатель, не подхватить. Даже Гайифа поглядывала на нас с ужасом, хотя должна была бы поглядывать с интересом. За все послевоенное время в Дриксен, Гаунау, Кадане и прочих соседях – дальних и ближних, случаи таких «пропаданий» были все же достаточно редки. Меньше всего доставалось морискам – там всего лишь сократилось поголовье черных львов. Прошлый вторник ознаменовался только одним масштабным происшествием: в многострадальной Эпине опять ни с того ни с сего собрались мятежники, во главе которых был замечен не кто иной, как главный редактор издания. «Сплетни» сообщали, что во время кратких периодов просветления он вел себя весьма некорректно – громко ругался вслух и порывался пырнуть временно восставшего из мертвых сюзерена кинжалом. Естественно, ему это не удалось – против Воли Богов идти бесполезно. Имя Робера Эпине стояло первым в списке «пропаданцев», растянувшемся на пять с половиной страниц. Я представил себе, как кто-то дрожащим пальцем скользит по строкам, выискивая своих, которых не видел с еще той недели. И боится их здесь не найти. Снова и снова переворачивает листы, нервничает, перепроверяет… Пять с половиной страниц мелких букв. Плюс возможность ошибки. Надо, обязательно надо пересмотреть и перечитать – потому что если их здесь нет, то это значит, что с ними д е й с т в и т е л ь н о могло что-то случиться. Хорошо, что мне никого искать не надо. Грустно, но хорошо. Последняя страница поведала нам, что скандальная история кансилльера и некоей Амелии Б. близка к развязке. Девица Амелия в линейно текущей реальности являлась миловидной, но ничем не выдающейся и довольно пустоголовой пассией Давенпорта. О том, что мог забыть у неё под корсетом такой неординарный человек, как граф Савиньяк, - история умалчивала. Волю Богов, не иначе. Как бы там ни было, застав свое бывшее начальство со своей нынешней ненаглядной, Чарльз пришел в нехарактерную даже для него ярость. По привычке, приобретенной еще во времена последнего дворцового переворота, Давенпорт схватился за пистолеты. Две пули – два трупа. И один заключенный, ожидающий скорой казни. Я покосился на виконта, который к тому времени, как я добрался до этих захватывающих известий, уже отвлекся на другие дела. Сказать ему? Или не говорить? - Ну, что там еще? – поинтересовался он, видимо, уловив в наступившей тишине фальшивую ноту. Я пожал плечами и молча протянул ему лист. Он быстро пробежал глазами по строчкам и отвернулся. - Опять эта Истеричка… Я за шадди. Тебе принести? - Да, спасибо. Он вышел из комнаты, я так и не смог увидеть его лица. Когда Сэ вернулся с двумя кружками обжигающего напитка, я не заметил в нем никаких перемен. Дальнейший разговор развивался по стандартной схеме большинства светских бесед, не допускавшей существенных отклонений от раз и навсегда утвержденного порядка тем: шадди, погода, Алва. Алва, погода, шадди. Сам не знаю, чего я ждал. На часах было только начало первого. Передо мной сидел безупречный, сдержанный и спокойный Арно-Лионель Савиньяк. После обеда я все-таки не выдержал и заснул – на час-полтора, не более. Ночами я просыпался от любого шороха, любого стука, вскакивал, выглядывал в коридор – а потом мучился бессонницей. Днем бесценная не столько с точки зрения информации, сколько с точки зрения толщины «Кухня Золотых Земель» отчасти вознаграждала меня за мои ночные страдания. Но только отчасти. Проснувшись, я отправился на поиски братьев и нашего «пропаданца». Все трое нашлись в библиотеке. Стол был завален старыми учебниками и прочей справочной литературой. Словари, карты, таблицы… С первого взгляда было ясно, что посадил мальчишек за книжки кансилльер, но в данную минуту над всем этим богатством уже страдает нетерпеливый и непосредственный маршал. Ну вот, я опять пропустил всё самое интересное. - Учитесь? – хмуро спросил я. Не знаю, почему меня не радовали такие идиллические картины. Может быть, это было непреходящее ощущение опасности, связанной с виконтом, - кошки знают, реальной или гипотетической. Может быть, это было моё воображение, измученное общей усталостью, недосыпом и постоянной необходимостью колдовать у плиты. Может быть, это была ревность –мальчишки почти полностью переключились на капитана, смотрели ему в рот и вообще ходили за ним хвостом. По крайней мере, часов с трех пополудни. Я ладил с Питером и Клаусом, но по отношению ко мне до такого откровенного неприкрытого обожания с их стороны дело не доходило. Не знаю, в чем была причина. Скорее всего, виноват был я сам, хотя и старался изо всех сил. Надо было уделять им больше времени, значительно больше. Но что я мог сделать, если в общей сложности почти две трети года отсутствовал дома по милости Тех, Кому-Нечем-Заняться-Кроме-Как-Ломать-Чужую-Жизнь? - Учимся, - сверкнул белоснежными зубами виконт. - Кто-то же должен воспитать твоих братьев людьми. Я вздохнул. Вот они, знаменитая фамильная улыбка и знаменитое фамильное самомнение. - Если ты о себе, то, боюсь, выйдут только олени, а с тремя мне никак не справиться. - Ничего, - утешил Савиньяк. – Няньку наймешь. В кружевном переднике. Ну, точно Эмиль. Одни бабы на уме. - Свистать всех наверх! – Гаркнуло нахальное парнокопытное, так что пыль посыпалась с гобеленов. – Пять минут на сборы – встреча на третьей палубе, Южное крыло! Занять позицию, приготовиться к бою! Бабы и боевые действия. Примитив… Наглого и Хитрого как ветром сдуло. Предводитель корсаров повернулся ко мне, стягивая волосы в хвост, как заправский кэналлиец. - Слушай, что ты намерен с ними делать? - В каком смысле? – неприязненно уточнил я. - В прямом. Всю жизнь ты их здесь не продержишь. То, что в Лаик им попасть не судьба – еще полбеды. Но… надо же чем заниматься. Хочешь, я поговорю с братьями? Потом… когда всё закончится… Я молча смотрел на него, молясь чтобы Закат, вскипевший во мне, не выплеснулся через край. Только такой идиот, только такой непроходимый, непробиваемый, феерический идиот, как он, мог ткнуть пальцем – в небо, а попасть – в открытый перелом. - Спасибо, не надо. Мы астры будем разводить, - прошипел я, с трудом наступив своему внутреннему Змею на горло. – Валмону я напишу. Нынешнего графа звали Марсель, но флора осталась той же, что была при Бертраме, - даже в нашем скоротечном мире находились порой вещи поистине вечные. Я вышел из библиотеки, не желая продолжать разговор на больную тему, но Савиньяк прилип, как пиявка. - Брось. Это несерьезно, - не отставал этот урод, идя вслед за мной по коридору. – Им нужны нормальные менторы. Что у них с образованием? Кто их учит? Я погонял их по предметам – получается какая-то ерунда… По истории у них в головах вообще – никакой системы, а у тебя во всей библиотеке – никаких порядочных книг. Словесность они знают, землеописание – более или менее… ну, языки… дриксен у них довольно приличный… но этого мало для… - Для чего? – я резко развернулся, и виконт чуть не сбил меня с ног. – Чего и для чего – «мало»? Зачем им твоя история? У нас тут шестнадцать историй на дню – одна другой краше. Всю свою историю люди только и занимались тем, что убивали друг друга. Не все ли равно, случилось это кругом раньше или кругом позже? Куда они засунут эту твою историю, если в пять часов дня ты пьешь шадди у себя дома и регентом в стране – Рокэ Алва, а в пять тридцать ты висишь на дыбе в Багерлее, потому что у власти, оказывается, Манрики, и ты им сильно не угодил? Всё, что им надо знать по истории – это то, что всё повторяется. И еще – что всё это лишено всякого смысла. Больше – ничего! Я дернул шейный платок, и дышать стало немного легче. Сорвался, все-таки. Зря… Савиньяк промолчал, только пятна румянца на скулах проступили чуть ярче. - Не боишься, что вырастут … деревенскими дураками? – наконец, спросил он. – Ты же лишаешь их будущего. Я взял себя в руки. - У деревенских дураков, к твоему сведению, самые большие шансы обойтись минимумом потерь. Пнут – и забудут. А вот всяких умников быстро развешивают по фонарям и рассаживают по тюрьмам. Кроме того, к твоему сведению, я «нагулял» раз в двадцать поболее твоего, и что-то не припомню, чтобы хоть раз мне пришлось сдавать экзамены или читать лекции по изящной словесности. Работать приходилось, в основном, шпагой… или другим каким местом. Так что на будущее, которого тебя никто не лишает, – учти. Абордаж получился вялым, неинтересным и закончился быстро. Из меня куда-то улетучилась вся злость, прихватив с собой последние силы. Мне хотелось только лечь и – спать, спать, спать, спать… Сэ никак не мог сосредоточиться и пропускал самые простые удары. Мальчишки недоумевали, тушевались – им не хватало азарта, напора, кипения в крови… В конце концов, бой затих, мы кисло покивали друг другу и разошлись. Питер и Клаус юркнули вверх по лестнице к себе, на третий этаж. Я проводил взглядом уходящего в свою комнату Сэ, и отправился… за иголкой и нитками. - Здравствуйте, больной. – Криво улыбнулся я цветастому холтийскому ковру, заходя в операционную, соседствующую с музыкальным салоном. – Как самочувствие? Никогда ничего подобного не шил до этого момента. Нить была грубой, игла – толстой и с трудом проходила сквозь плотный ворсистый материал. Но я старался – стягивал края огромного кривого разреза, колол пальцы в кровь… Надо было бросить и дурацкий ковер, и дурацкую эту затею, но я не мог. У меня было ощущение, что всё, всё вокруг испорчено, сломано, разбито; что все мы только и делаем, что портим, пакостим, вредим – и я тоже; что я столько всего в своей жизни покалечил, что пора бы хоть что-нибудь – исправить и починить… Кое-как сшитый ковер был, конечно, уже ни на что не годен: с правой стороны его украшал грубый кривой шрам, ткань топорщилась, ворс был смят, от уродливой линии расходились весьма заметные волны. Барахло, которое стыдно положить даже у входной двери… Но когда я притащил его в кабинет и расстелил перед любимым камином, я уже точно знал, что ни за что его не выброшу. Ни-ког-да. Перед тем, как лечь спать, я решил наведаться к мальчишкам. Не знаю, зачем. Просто так. Потянуло. К тому же, все равно поднялся на третий этаж, почему бы и нет… Я тихо-тихо, едва дыша, приоткрыл дверь, и вошел в комнату, залитую потоками призрачного света. Балбесы опять не задернули шторы, и полная злая луна пыталась выдавить разрисованные морозными узорами стекла. Питер и Клаус спали. В молочном серебре невесомо плыли точеные лица, от ресниц на щеки падали непривычно густые длинные тени, яркие блики лежали тонких цепочках и на подвесках – одинаковых у обоих братьев. Бумага. Два чистых сияющих листа. Редчайшая вещь – белое морисское золото. В свое время я выложил за них баснословные деньги. Половину Васспарда можно купить. Но я не жалел. Я отдал бы еще столько же, отдал бы всё, если бы это им помогло. Близилась полночь. Я подошел к окну и осторожно задернул портьеры – не стоит смотреть на полную луну, даже во сне. Говорят, от этого сходят с ума. Хотя, если луна в свою очередь видит всё, что творится в Талиге, то она должна была повредиться рассудком давным-давно. Я повернулся, сделал шаг к двери и замер, забыв как дышать. У стены, около комода сидел Сэ – с сияющими, как звезды, глазами. В два прыжка я преодолел разделяющее нас расстояние, выдернул его из кресла, вышвырнул в коридор и, прикрыв за собой дверь, схватил его за грудки. - Что.Ты. Здесь. Делаешь?! – повышать голос было нельзя, но я все равно орал. Шепотом. - Ничего, - тихо ответил он. - Говори!! – в приступе страха и ярости я приложил его затылком о стену. Он не сопротивлялся. - Ничего, - повторил он; яркие жуткие искры в глазах погасли, хотя и не исчезли совсем. – Я зашел пожелать им спокойной ночи. Они заснули. Я задумался и задержался. Я чуть ослабил хватку. Руки у меня тряслись, дышать было тяжело. - Это всё? - Да. - И ты ничего… не хотел? Навредить им… или что-то еще? - Ничего. – В третий раз сказал он. – Я ничего такого не хотел. Клянусь. Я отпустил его. - Иди. И не смей так больше делать. Ты меня понял? Он кивнул и ушел. Я вернулся в детскую и провел там всю ночь. Утром я аккуратно поинтересовался у братьев, знают ли они о вчерашнем визите нашего гостя. Оказалось, что знают – и побольше меня. - Ну да, - радостно подтвердил Клаус. – Он к нам часто заходит. Сказки рассказывает на ночь – та-а-акие шикарные, просто с ума сойти! Ты бы послушал!.. Комната тронулась с места и сделала два оборота вокруг своей оси. Я схватился за спинку ближайшего стула. - А еще, - восторженно сообщил Пит, - у него глаза в темноте светятся! Знаешь как? Ууух!.. Сердце у меня упало, и холодный клубок нервов в животе свернулся еще туже. Знаю как. Знаю. Конечно. Мне ли не знать. С этого дня я перестал спать ночами.