no light in your bright blue eyes

      Он вышел из своих покоев с наступлением темноты. Лагерь окутывала непроглядная чернильная ночь. Плачущий Монах двинулся по направлению к палатке Брата Солта. Он не мог оставить надоедливого мальчишку в этом месте зная, через какие пытки ему предстоит пройти, прежде чем умереть жестокой смертью. Зарезав паладинов около палатки, монах пробрался внутрь. Бесшумно подойдя сзади, одним быстрым движением перерезал слепому мужчине горло и, ни секунды не медля, приступил к освобождению удивленного мальчика. В пару быстрых ударов клинка освободил руки, перерубил веревки, связывающие ноги ребёнка. Схватив Белку за шиворот, Плачущий Монах поволок его из палатки, надеясь поскорее отправиться на поиски Ведьмы Волчьей Крови, чей крик они услышали парой мгновений ранее, но далеко уйти им не удалось.       Аббаут Уиклоу в компании стражников преградил им путь. — Я бы не стал этого делать, — он сделал небольшую паузу. — Он тебе кого-то напоминает — этот сирота-фэйри?       Уиклоу оказался прав. Мальчик и правда напоминал монаху самого себя, но он не признавал этого. Что-то в судьбе Белки не отпускало мужчину, пробуждало немногочисленные воспоминания из далёкого детства: деревня, выжженная дотла, осиротевший мальчишка, в одно мгновение потерявший всё. Лишь недавно Плачущий Монах осознал, что сам являлся одним из тех демонов, против которых хотел бороться. Он не убивал детей, нет, но лишал их родителей, заставляя повторять собственную судьбу или позволяя лошадям Красных Паладинов затаптывать их насмерть. Монах был не в силах повернуть время вспять и перечеркнуть все те ужасные поступки, которые совершил, но он мог попытаться вернуть этого ребёнка Ведьме Волчьей Крови. Мог защищать его до последнего своего вдоха, чтобы привнести в этот мир хотя бы каплю света. Это был его последний шанс поступить правильно. — Он вам не нужен, — с напором в голосе заявил Плачущий Монах, отводя Белку за спину, чтобы защитить. — Почему? Он не чувствует своих сородичей, как какое-то животное? Эта особенность присуща только особям твоего вида? — с нескрываемым отвращением выплюнул Уиклоу. — Спрячься, — Монах оттолкнул Белку назад, надеясь, что мальчишке хватит ума не высовываться. — У тебя хорошая репутация, но это Стража Троицы. Они искусные бойцы. — озвучил Аббат своё последнее предупреждение.       Плачущий Монах проигнорировал его слова, вытащив клинки из ножен. — Да будет так, — напоследок произнес Уиклоу, освобождая дорогу Троице.       Дюжина стражников в золотых масках, отливающих в лунном свете зловещим блеском, начали окружать мужчину, звеня цепами. Монах совершил прыжок, приземляясь на землю и перерезая горло одному из стражников. Он разил противников одного за другим, пока его не обвили цепи настигающих. Мечи выпали, приземлившись. Боль пронзила тело Монаха. Серия ударов пришлась по ребрам, казалось, сломав пару из них, несколько по спине, левой руке и ногам. Когда Плачущий упал на колени, один из стражников обернул цепь с шипованным шаром и два раза хлестнул его по голове. От невыносимой боли и головокружения мужчина повалился вперед, упав лицом в землю.       Белка сидел за бочками неподалеку, затаив дыхание наблюдая за тем, как Плачущего Монаха подняли, стягивая капюшон, пропитанный кровью. Стражник отвел цепь, готовясь нанести смертельный удар, но Белка не мог этого допустить. Отчаявшись, мальчик швырнул булыжник прямо в маску врага, рванулся вперёд, готовясь защитить Плачущего. Белка схватил и поднял меч, слишком тяжелый и неподходящий по силам. — Кто первый? — крикнул Белка, поднимая меч. Отвага и страх боролись, закипая внутри него, но мальчик изо всех сил пытался спасти Монаха.       Это выиграло Плачущему Монаху время — дало минуту, чтобы совладать с болью в голове и немного прийти в себя. Дотянувшись до клинка, мужчина вскочил и принялся вновь сражаться, перерезая глотки сразу двоим стражникам. Чувствуя, как силы покидают его, вложил в последние удары всю свою ярость. Убив оставшихся врагов и свернув последнему из них шею, мужчина в немом приглашении навёл меч на Уиклоу.       Аббат быстро осознал, что проиграл. Он спешно скрылся из виду за ближайшей палаткой, а обессиленный Монах рухнул прямо на землю, не сумев совладать с содрогающимся от боли телом.       Белка подбежал к нему, призывая встать и идти, но мгновенно понял, что управлять своим телом Плачущий не может, дотащил Монаха до ближайшей лошади, с трудом заставляя взобраться на неё. Силы мужчины угасали, от мощного удара по голове он почти перестал соображать. Он протянул мальчику руку и кое-как помог сесть рядом. Белка схватил поводья, судорожно пытаясь погнать лошадь прочь из лагеря.

***

      Обессиленные, они скитались так долгие дни. Пара сломанных ребер и левая рука никак не давали о себе забыть, заставляя Плачущего Монаха чувствовать себя уязвимым. Он ожидал, что мальчишка бросит его при первой же возможности и отправится на поиски кого-то из своих выживших друзей, но по непонятной Монаху причине Персиваль оставался рядом, таская ему пресную воду и еду. Мальчик находил убежище, разведывал местность, ухаживал за лошадью и продолжал неуклюже пытаться залечивать раны Монаха, пользуясь теми крохами знаний от фэйри, которые были ему известны. — Ты чувствуешь запах Нимуэ? — в очередной раз спросил на удивление бодрый Белка.       Получив отрицательный кивок в ответ он продолжил допрос: — В чём причина? В твоих травмах и отсутствии сил или в… в чём-то другом? — До нас с тобой уже давно доходят слухи о её судьбе, Персиваль… — Ланселот не успел продолжить, заметив угрюмый взгляд мальчика. — Нет, она не может быть мертва. И не зови меня Персивалем, мне не нравится это имя.       На этом их разговоры о Нимуэ обычно заканчивались. Иногда Белка просил снова попытаться почуять её запах, но безрезультатно — с той ночи в лагере Ланселот больше не чувствовал девушку. Ведьма словно пропала — исчезла, не оставив после себя ничего, будто она никогда и не существовала.       А порой бывало и такое, что Персиваль, скучая по Нимуэ, рассказывал монаху небольшие истории из их жизни в деревне. Ланселот внимательно слушал, не произнося ни слова. Белка ведал о том, как они с Нимуэ и Пим веселились, подшучивая на старейшинами, как часами бродили в лесу, рассматривая диковинные растения и прекрасных животных, о традициях в их поселении, а ещё о своем отце. Все рассказы были незамысловатыми и по-детски эмоциональными, но Ланселот видел, как благодаря ним Персиваль отвлекался от плохого, наслаждаясь воспоминаниями о чудесных моментах из прошлого.       Мужчина невольно задумался о прошлом, пусть и почти не помнил собственную семью. Когда их убили, Ланселоту было всего семь. Тот день постепенно размывался в его памяти, как и прошлое в целом, но он отчетливо помнил, как мать привязали к столбу и предали огню. Она не кричала, лишь смотрела на своего единственного сына, бесшумно рыдая. Каждый раз, когда Ланселот пытался отвернуться, Красный Паладин задирал его подбородок и разворачивал обратно, заставляя смотреть. Он называл это милосердием — «мать погибнет, зато мы сохраним тебе жизнь». Паладины убили всех, а те, кому удалось сбежать, так или иначе долго бы не продержались. В тот день Пепельный Народ почти полностью прекратил свое существование, а его немногочисленные остатки скрылись, попрятались по всему миру.       Так проходили дни: они с Белкой объезжали окрестности, добывая себе пропитание и изредка натыкаясь на врагов, с которыми, Ланселоту, к счастью, удавалось справиться. Монах и Белка пытались разузнать у встречных хоть что-то о друзьях Персиваля, но все они будто просто испарились. Странствующие узнали лишь немногое: Нимуэ удалось убить Кардена и сбежать вместе с волшебником Мерлином и женщиной в черных одеяниях, но после этого видели лишь двух последних, а о Нимуэ не говорилось ни слова. Фэйри, что пытались уплыть на кораблях Пендрагона, пережили нападение Викингов, и, кажется, нашли для себя безопасное место.       Лечебные способности Белки были весьма ограничены, поэтому не производили на Ланселота почти никакого эффекта. Боль притуплялась, но кости, кажется, срастались не слишком охотно. Вечерами путешественники разжигали костер, а Белка делился историями или уговаривал Плачущего научить его паре приемов, показать которые Монаху было не под силу из-за слабости во всём теле.

***

      Они проезжали мимо незнакомого озера. Плачущий дремал, пока Белка, уверенно управляя лошадью, вел их в сторону леса. До Ланселота наконец дошел знакомый, но недавно утерянный запах. Тонкий аромат хвои и черники, принадлежавший пропавшей Ведьме Волчьей Крови, заставил монаха приоткрыть глаза и внимательно оглядеться по сторонам. — Остановись, — обратился он к Персивалю, увлеченному своими мыслями. — Что на этот раз? — недовольно цокнул мальчик. — Я не буду останавливаться ради очередного перекуса этими отвратительными грибами. — Белка начал кривляться, видимо, вспоминая вкус их сегодняшнего завтрака. — Я чувствую её запах, — ответил Монах, и этого хватило для того, чтобы Персиваль застыл на секунду, осознавая услышанное.       Они спешились и направились вниз, откуда, как казалось Ланселоту, доносился запах. В лучах солнца небольшое озеро переливалось лазурью, а каменистый берег словно не имел конца.       Персиваль увидел её первым. На минуту остановившись и приглядевшись, мальчишка выкрикнул имя ведьмы и понесся вперед, спотыкаясь о выступающие камни. Нимуэ лежала на боку, длинные волосы закрывали её лицо, а синее влажное платье было усеяно пятнами крови, размытыми водой. Когда мужчина, хромая, наконец дошел до них, Белка успел перевернуть её и убрать волосы с лица. Ланселоту удалось разглядеть её. Обездвиженная, израненная, с виду она казалась если не мёртвой, то по меньшей мере глубоко спящей. Кожа была нездорово бледной, а губы имели синеватый оттенок. Наверное, будь Ланселот ровесником Белки, он бы решил, что Нимуэ выглядит словно русалка или нимфа из легенд и сказок, но Монах был достаточно зрел и понимал — Ведьма Волчьей Крови ничего общего со сказочками нянек не имеет. Мальчик поднял руку и медленно поднес её к губам Нимуэ. Почувствовав слабое дыхание, он облегченно выдохнул. — Она жива, — сказал наконец Персиваль и попытался незаметно утереть кристальные слезинки, ручьями стекающие по его щекам.       На мгновение Плачущий вспомнил слова Отца Кардена. Монах должен был быть сияющим клинком, несущим Свет. Он должен был сражаться против Тьмы. Должен был найти эту девчонку и убить её, положив конец битве с Владыкой Тьмы. «Она — грязь, отрава, сорняк в саду Божьем», — так говорил Карден. И теперь Монах думал о том, что в этот самый момент, когда девушка лежит без сознания, она уязвима и беззащитна. Стоит только вытащить кинжал и одним взмахом перерезать горло — королева фэйри прекратит существовать, а её душа обретет покой, и Плачущий наконец исполнит волю Отца. Но он больше не был Плачущим Монахом, не хотел доставлять фэйри ещё большие страдания, не хотел лишать их возможности спастись. Ланселот перестал видеть в фэйри опасность и считать их демонами, которых нужно искоренить. Мужчина больше не желал лишать эту девушку жизни, он хотел защитить её. Хотя бы попытаться.