Стекляшка

Так… вот как оно действует по-настоящему, стало быть. Кассандра, и без того не слишком-то способная пошевелиться в оковах, словно деревенеет — хотя, вернее сказать, застывает. В её теле будто останавливается всё — дыхание, моргание, машинальные сокращения мышц. Перед замершими глазами всё становится расплывчатым и нечётким, как происходящее на поверхности, если смотреть из-под воды. Но всё же доносится оттуда, с этой поверхности, голос, пускай глухой и непривычно низкий: — Я так и знала, что она предаст. И с другой стороны — сбоку — со стороны портала — что-то совсем уже странное — непривычно отчаянный, дрожащий вопль: — Что ты наделала!.. И — для Кассандры дальше ничего не происходит. Точнее — она понимает медленными, будто замершими тоже обрывками мыслей, — на самом деле происходит много; но размытые, и без того обглоданные сумраком пятна в её глазах мелькают только, прочерченные наискось пятном вытянутым, золотисто-жёлтым, а звуки… До неё доносится какой-то свист. И глухой удар. И короткие стоны. И наконец злой вскрик: — Да что ты делаешь! Кассандра! Очнись! Кассандра! Будь она в сознании — рефлекторно дёрнулась бы, была бы уже там. Надо или нет — была бы. А так — стоит себе, замерев. Не в силах даже пошевелиться. Вот ты какое, Жало Янтаря. Вот только почему совсем не больно?.. Тогда ведь, в лабе, выкручивало и жгло — хотя били не в лоб, а в руки, и слабее били. Но способ сдерживания — и впрямь эффективный, не поспоришь. Молодец, Вэриан. Молодец, Юджин. Вот только что ей делать — теперь?.. — Не более, чем сноп верёвок, говоришь? Ну как тебе? — Кассандра! Очнись! Освободи меня! Ох, дорогая, не поверишь, я и сама бы не против очнуться. — Думаешь, я не понимала, что вы с ней заодно? Не понимала, что она предаст?.. — Да что ты сделала, жестокосердная идиотка?.. Я не хотела ничего, кроме свободы! Не моя вина, что ваш великий кумир Деманитус меня предал, заслав туда, где хуже, чем в аду! — Ничего, кроме свободы? Да только что ты подбивала её меня убить! Короткие стоны, звуки борьбы. Шорох. Оглушительный шорох. Тяжёлое дыхание. И снова звонкая тишина. — Ладно. Хорошо. Я была неправа. Но… мне и тебе есть что предложить, принцесса. — О, правда?.. И что же? Что-то здесь не так. Если Кассандра хоть что-то помнит ещё о Рапунцель — та никогда, никогда в такой ситуации не стала бы слушать. — Лунный Опал был изначально предназначен тебе, именно тебе, помнишь?.. Это она забрала его, предала ещё тогда, похитив сильнейший артефакт буквально из-под носа. Так возьми его сейчас, давай! Она парализована. Она ничего не сможет сделать. Заклинание ты знаешь. Похититель на месте. Где-то совсем наверху, в центре макушки пробуждается вдруг слабое-слабое, странное, живое тепло. И пятна в глазах становятся чуть чётче. — Возьми, и обретёшь наконец силу, которой ты достойна, силу сразу двух мощнейших артефактов! Только представь, какой королевой ты станешь, сколько блага сможешь принести своему народу, а? Что по сравнению с этим жизнь какой-то вероломной гнуси, которая давно уже тебя предала, а только что почти согласилась убить?.. Хотя да что там — она недолго была носителем Опала. Она, скорее всего, не пострадает даже. Заключишь её в темницу, как мудрый справедливый монарх, и совесть твоя будет чиста. Кассандра уже может угадать по очертаниям, что Рапунцель стоит, распустив волосы, удерживая золотым лассо из них Зан Тири. Чуть наклоняется вперёд, заинтересовавшись как будто. — А ты говоришь разумно. Та стянута крепко, руки к туловищу прижаты. Сосуда рядом нигде не видно. Видимо, держит всё ещё — но толку? Кинуть в таком положении не сможет никак. — Ещё бы, моя принцесса. Да если бы ты знала, сколько мудрости и опыта обретает демон за несколько сотен лет!.. А представь, что будет, если ты, заполучив артефакты, вернёшь в этот мир меня — и сделаешь постоянным слугой?.. Понятно, ни о каком нанесении вреда Короне не может быть и речи. Ты ведь искренне, всей душою этого не хочешь, верно? А я буду исполнять лишь только твои желания. Представь, сколько блага могучий древний демон сможет принести твоему королевству… Кассандра будто резко выныривает из воды, судорожно глотая воздух ртом. Странно. Да разве Жало Янтаря не должно действовать много дольше?.. Всё тело — где-то ниже ключиц — ещё обездвижено, и оживает очень медленно; но с головы — паралич целиком уже спал, и Кассандра опять способна и видеть, и слышать, и воспринимать окружающий мир в полном объёме. И говорить. И петь. — Какое привлекательное предложение, — сухо, не своим голосом усмехается Рапунцель. — Вот только… знаешь, у меня есть идея получше. Странно — она будто знала, что Кассандра освободится именно в этот миг. Так или иначе, сейчас это неважно. Рапунцель не бросает на неё ни единого взгляда — но обе они, разом, понимают, что нужно делать. И начинают петь в унисон. — Вы… вы… не смейте! Дурачьё! — вскрикивает Зан, поняв, что происходит. И больше — стоит отдать ей должное — не тратит времени на ругань и проклятья, не в пример злодеям из спектаклей. Только дёргается бешено, силясь вырваться из кокона волос. Или хотя бы швырнуть свою заветную колбу, так? Слова заклятия льются из сердца — Кассандра их не контролирует, будто бы разумом и не вспоминает даже. И не знает точно, сколько это длится: их пение — и попытки Зан освободиться. Но в какой-то момент — из сердцевины пня проливается, устремляясь вверх, широкий сноп ослепительно багрового света. Зан делает отчаянный рывок, натягивая струну волос, заставляя капсулу покачнуться. Рапунцель высовывается вперёд, почти что по талию, крепко держась за волосы, направляя их на себя, — не запинаясь при этом ни на секунду. Песня близится к концу. Капсула нехорошо дрожит. Чёрт. Она хоть успеет в последний момент, когда портал начнёт втягивать, опустить забрало и заблокировать капсулу, или… Чёрт!!! Кажется, до Зан это доходит каким-то мгновением позже, чем до Кассандры. Как раз вовремя — чтобы в тот миг, когда сноп света вспыхивает воспалённой маджентой, когда всё вокруг начинает угрожающе дрожать, а поверхность купола выгибается, повинуясь искажённой силе гравитации, — перестать сопротивляться. И вместо этого вцепиться в волосы что есть мочи. — Ну что, родная? Если так, то заберу тебя с собой? — и она хохочет, перекрикивая гул и свист, закидывая голову назад, открывая широкий рот, демонически, безобразно. Кассандра не видит лица Рапунцель. Даже то, как трещит, ломаясь, капсула, как физически не может опуститься дверца, — скорее угадывает, чем видит. Кассандра чувствует только одно — жгущий кожу сквозь доспехи флакон мёда на поясе — и рваное, короткое движение собственного локтя, ломающего стекло. Но успевает даже кое о чём подумать. О том, что Рапунцель легко могла подменить мёд. И изо всей череды невыносимо коротких, вечность тянущихся моментов — этот, несомненно, занимает первое место. Всё будто выжигается в памяти, застывает там навеки кричащей панорамой. Лютая, невыносимая сила портала, тянущего в себя всё, оглушительный свист, и грохот, и звон — не поймёшь даже, от чего, ведь всё защищено вроде бы куполом. Торжествующий, злой крик Зан, летящей в воздухе разъярённой бомбой. Уже неспособной швырнуть флакон — один чёрт его затянет в портал, — но до одури, из последних сил впившейся в волосы. И орущей на одной ноте, словно баньши. И Рапунцель — там, на том конце золотистой ленты, тоже, кажется, кричащая от боли — здесь, в царящем хаосе, чёрт разберёт. Тоже до одури, из последних сил — цепляется за капсулу, за стенки, за дверцу, в исступлении жмёт на пульт; но в конце концов, бессильно сжимая в руках забрало, — вырывается на свободу… Что считать свободой, разумеется. Через секунду Кассандру хватает тот же вихрь. Первым делом она чувствует именно это. И мгновением спустя только — то, что сила привычным потоком струится по телу, и Опал горячо поёт, довольный вернувшейся мощью. А уж того, что оковы и вправду растаяли, что Рапунцель не соврала, что мёд был настоящим, — понять не успевает даже: некогда. В грохочущем вокруг аду, в свистящем хаосе, в вихре, в котором они неизбежно приближаются к эпицентру, — она вскидывает руки и слушает своё сердце. Это определённо, точно самое важное, что они с ним делали когда-либо. Но она в них верит. Сила, свежая ещё, вернувшаяся едва, поднимается волной, вызывая дрожь, превращая тело в единый, чёрный, пылающий сгусток гневного огня; в одно единственное желание — спастись и спасти. Мир сужается до залившей глаза мадженты. До светящегося столпа — они в нём уже, внутри. До такого небольшого, но и бесконечно огромного в то же время, неровно-круглого, пылающего, тянущего к себе с невыносимой мощью основания пенька-портала… До бешено кричащей, хохочущей Зан, которая улетает туда, внутрь, по-прежнему мёртвой хваткой вцепившись в золотую ленту; портал мигает короткой, довольной вспышкой, жадно поглощая первую жертву, тающую в свете. До отчаянного крика Рапунцель. До безумной, невыносимой силы, переполняющей Кассандру всю, без остатка, сжигающей, уничтожающей — ну и пускай, сейчас можно, оно того стоит. До глухой, безнадёжной, невыносимой черноты. На которую Кассандре нужно упасть, ушибившись что есть дури, чтобы понять — это каменная плита, перекрывшая портал. Она сотворила её только что. И притяжения больше нет. И у неё получилось.

***

Несколько секунд она лежит, зажмурившись. Напрочь отшибленным, гудящим от боли и напряжения телом ощущает холодную прохладу камня. Кажется, это лучшее, что она чувствовала в жизни. Сквозь черноту доносится сбивчивый голос Рапунцель: — Эй, ты в порядке? Лишь тогда Кассандра открывает глаза. Мутно проморгавшись, озирается, привстав на локте. Рапунцель лежит с ней рядом, на той же плите. Собрав рукой в пучок волосы, по-прежнему тусклые, — растерянно треплет их, непривычно короткие, не длинней пары метров, по ровному, точно ножом отсечённому краю. — Сложно… сказать, — Кассандра сбивчиво, долго кашляет. Проводит ладонью по глянцево гладкой поверхности камня, будто не веря до сих пор, что его сотворила. — А ты?.. Рапунцель пожимает плечами, продолжая бездумно теребить кончики волос. — У нас получилось, — тихо, блекло, совсем невопросительно произносит она вместо ответа. Кассандра медленно кивает. Доползает до края плиты, опускает ноги, садясь. Коснувшись пятками шершавой коры, думает невольно, что каких-то десять минут назад — здесь манерно, показушно, подозрительно легко расхаживала Зан Тири. — А волосы должны отрасти, — добавляет, точно извиняясь, и кашляет опять. Напрягает мышцы во всём теле, будто инспектируя; нет, ничего не сломала, кажется, но ушиблась здорово. И слабость — выматывающая, ватная. — Ну… после Затмения. Рапунцель садится рядом, тоже свешивает ноги с пенька. — Да даже если и нет, что с того? — Ну. Ты чего. Никогда не стоит отказываться от снопа длинных, прочных верёвок. Рапунцель отвечает коротким сухим смешком. Кажется, она такая же сейчас, опустошённая; ни радости, ни торжества, ни облегчения после пережитого страха. Бесцветная пустота и боль от ушибов. Это пройдёт. Теперь и у них, и у Короны, и у остального мира — достаточно времени для того, чтобы всё прошло. Хотя Кассандра спасителем себя совсем не чувствует; скорее наоборот — водя рукой по каменной тверди, невольно думает, каково Зан Тири теперь там, по ту сторону портала. Одно из худших мест во Вселенной, где когда-либо хотелось бы оказаться?.. Кассандра раскрывает ладонь, растопыривает пальцы, прижимает их к камню, точно к какому-то волшебному артефакту. Вспоминает то письмо в коричневом конверте — которое и дало ключи ко всему происходящему, без которого, быть может, они бы не победили; но — будь она проклята — порой ей чертовски хотелось бы никогда, никогда его не читать. Особенно последние четыре строчки. Никогда не знать, что кто-то когда-то мог так любить Зан Тири; никогда не знать, что она была кем-то, кроме древнего зла. Никогда не чувствовать себя — так гадостно предательски — по отношению к ней. Кассандра прикрывает глаза. Ощущает распахнутой ладонью уже потеплевший камень. Прости меня, Зан. Мне так чертовски хочется иногда, чтобы мир был чёрно-белым. Но он не такой — и я выбираю ту сторону, что посветлее. И какое-то время она сидит так, слушая в ответ тишину; а медленно открыв глаза — натыкается взглядом на что-то, отчётливо чернеющее поверх травы. И наклонившись, подбирает пистолет, маленький, юркий, удобно ложащийся в руку; и янтарно-жёлтый оконечник сложно с чем-либо перепутать, а ещё — от прохладного металла исходит будто тянущая угроза, на которую опал отзывается встревоженной болью. — Это… твоё Жало Янтаря? — Да, — коротко отвечает Рапунцель. — Ещё одно, верно? — Что? О чём ты? Кассандра действует по наитию, но отчего-то уверена, что не ошибается. Коротко, совсем легко давит на курок — и медовый всплеск расцветает небольшим янтарным кристаллом, прорастающим прямо на поверхности купола. Она подносит пальцы, едва касается кончиками ногтей — и те мажет уже характерной, обжигающей, бессилящей болью. — Да ну брось. Ты думала, я ни о чём не догадалась? С каких пор ваше хвалёное жало янтаря просто парализует на пять минут, а? Я-то думала, что подобный вот янтарёнок должен, — она фыркает, — расцвести у меня внутри? Изничтожить всю силу нахер, обездвижить, вынудить молча подыхать от боли… разве нет? А когда переводит взгляд на Рапунцель — та виновато улыбается, держа в руке ещё один, точно такой же внешне пистолет. — Ну. Сказано поэтично, но как-то так и должен, верно. Да и этот, — нажатие курка её тонким пальцем влечёт такую же медовую вспышку, но та оставляет лишь пятнышко янтарного налёта на куполе, — делает почти то же самое. Только… как бы это сказать… в гораздо, гораздо более слабом варианте. Они переглядываются. Кассандра выразительно вздыхает. — Ну слушай, победителей ведь не судят? — с привычной своей, игривой лёгкостью, совсем не подходящей столь серьёзной фразе, протягивает Рапунцель. — Да и потом, никто не мешал мне, если что, выстрелить ещё и из другого, верно? — Верно, — Кассандра устало, по возможности ободряюще улыбается. И Рапунцель, неожиданно широко улыбнувшись в ответ, придвигается к ней чуть ближе — хотя не настолько, чтобы прикоснуться; и обе они, не сговариваясь, поднимают головы вверх. Сквозь поверхность купола Кассандра впервые видит тёмный круг Луны — из-под которого бьют во все стороны бессильно-короткие сейчас, упрямые, бело-блеклые солнечные лучи. Красиво. Очень. Они обе будто замирают ненадолго, заворожённые этим зрелищем. — Торопиться нам теперь, думаю, всё равно уже некуда, — будто отвечая на незаданный вопрос, не отрывая взгляда от неба, замечает Рапунцель. — Да, — без колебаний соглашается Кассандра. Густой, насыщенный, чёрный почти что сумрак незаметно, но неуклонно редеет. По правую сторону от Луны — выступает пока ещё тонкая совсем, изогнутая залихватски улыбка Солнца.