***
Имперский университет, гордость всего Сиродила, никогда не принимал кого попало. Гвилимский — да. Гвилимский занимался обучением юных магов, демонстрировавших хороший потенциал. Вот только магии теней там не обучали. Там обучали правильно подписывать бумажки, выковыривать из земли окаменевшее дерьмо айлейдов, документировать свои великие находки и выгодно продавать рукописи издательствам. Полезные навыки, не спорю, но меня они интересовали мало. По счастью, ничто не учит магии теней лучше, чем смерть, — а уж ее на славной земле Сирода встретить было легко. Пироманты хвалятся своим могуществом, своей способностью усмирять ревущий огненный шторм одним мановением руки, чувством абсолютной власти над неистовой стихией. Я тоже попробовал: мне удалось выпустить один огненный шарик, растратив почти весь запас своих сил и подпалив рукав. Сгусток пламени всё никак не желал срываться с ладони в полет, рос на кончиках пальцев, как огромная липкая капля магической эссенции, неуютно шкворчал и рычал, обжигая кожу чистой энергией. Упоение властью над стихией оказалось занятием на любителя. Но власть, которую дарят тени… Сила, которая стучит в висках, бьется в крови, стынет вкусом железа на языке… это раскаленное тавро, которым нас клеймит свобода — та самая, изначальная свобода, чье имя написано даже не кровью бога — тьмой, что выносила и выкормила его. Мудрые не по годам смертные придумали это имя таким, чтобы оно сворачивалось в кольцо, как свойственно змеям, и вечно жрало само себя, не в силах остановиться. Я никогда не убивал официально во имя Ситиса. Я никогда не был в этом чокнутом братстве убийц, я работал обыкновенным наемником на относительно законную власть Сиродила, я выслеживал приговоренных к смерти преступников и получал за это свое честное золото. Но теперь я думаю, что разницы никакой. Я всегда знал, для чего убиваю на самом деле. Стены заброшенной айлейдской крепости смыкаются надо мной, душат ледяным сиянием звездных камней; проклятые эльфы, должно быть, ненавидели таких, как я. Звездная магия выжигает укрывающие меня тени, заставляет задыхаться от нехватки так быстро убывающей энергии, путаться в переплетениях коридоров. Мне не хватает сил. Мне всегда не хватает сил. Я зачерпываю тень в ладонь, сжимаю ее в кулак, дергаю на себя — но вероятностная ткань Мундуса слишком прочна, слишком упруга. Затраченное усилие отдается вспышкой головной боли, но мне всё же удаётся вытащить под острые взгляды велкиндских звезд немного тени. По выстеленному полуреальностью коридору я бегу быстрей, и человек — наемник, такой же, как я — не замечает меня. Ему приказано стеречь проход, но никто не сказал ему, что делать, если рядом померещится багровый росчерк. Заклинание получается плохо. Укутавшая меня невидимым плащом тень растворяется уже через несколько секунд, но этого хватает, чтобы я оказался за поворотом. Я прижимаюсь к стене, пытаясь разглядеть цвета в беспощадном сером водовороте. Вокруг мелькают силуэты, и мне кажется, они зовут меня по имени. Они всегда зовут меня по имени, когда я подхожу слишком близко к границе Серо-Возможного, разделяющей нас. Но я почти не слышу теней. Я могу вычерпать до дна весь свой магический ресурс, но этого не хватит, чтобы пробить стену законов мироздания, отделяющих реальность от возможности. Я могу только вглядываться в серые тени, так похожие на меня, и звать их по имени — отчаянно, до хрипоты, в надежде, что однажды сумею услышать отклик. Мои пальцы дрожат, когда я вытягиваю пробку из почти пустой фляги. Меня уже тошнит от вкуса энергоэликсиров, но без них я не сумею закончить работу. Я не жду, пока зелье начнет действовать; подныриваю под замершую сотни лет назад древнюю айлейдскую ловушку и иду дальше. Человек, за чью голову капитан стражи готов отдать двести монет, уже совсем рядом. Я крепче сжимаю в ладони рукоять кинжала, прячусь в тени, выхожу в большой зал… …Сила — страхсмертьбольжизнь — хлещет мне в глотку потоком соленой тьмы, кроваво-липким и опьяняющим; подстегивающий меня эликсир по сравнению с ним кажется разбавленной пресной бурдой. Я тянусь к тени, как привык, сквозь незримый барьер законов реальности — и, не встретив сопротивления, целиком падаю в Серое. Барьер превратился в завесу, колеблющуюся от случайного вздоха, и я прохожу его насквозь, словно времени больше нет; словно пространство больше не в силах диктовать мне свои условия. Я смотрю на свое отражение. Десятки своих отражений: они только кажутся одним целым, но сейчас я могу разглядеть разницу между ними, тонкость оттенков, неумолимую потерю цвета и точности очертаний. И я наконец понимаю: у Сервия Гарона никогда не было тени. Силуэты, что виделись мне по ту сторону, никогда не были копиями меня, как немая картинка в зеркале. Они звали меня не потому, что я звал их; их голоса — не эхо моего собственного. Я — Сервий Гарон. Я — тень Сервия Гарона. Поэтому я не спрашиваю его-себя, кто он такой. Я уже знаю. Мне нужен ответ на другой вопрос; я открываю рот, чтобы задать его, но… …мне чуть-чуть не хватает сил. — Парень, ты в порядке? Мы лежим рядышком — я и мертвец с улыбкой во всё горло. Сверху на меня внимательно смотрит какая-то ящерица. — Кто я? — запоздало спрашиваю я. Ящерица издает долгий стрекочущий звук — одним богам ведомо, что он должен значить. — Совсем маленький сухокожий тенеходец, такой умный и такой глупый. Воистину, Ситис улыбнулся тебе. Если есть на свете имя, которое не хочется слышать в древних айлейдских руинах, облюбованных бандитской шайкой, то это имя «Ситис». Я сажусь — встать мне пока что не под силу — и смотрю на труп беглеца, за которым отправился в этот дурацкий лабиринт. А потом снова смотрю на ящерицу. Ничего лучше осторожного «извините» мне не приходит в голову. — Йяяя, — раздраженно отзывается ящерица, поворачиваясь ко мне хвостом. Ей уже не до меня: она рисует кровью покойника загогулины на стене. — Глаза старой ниссво еще не настолько ослепли, чтобы она резала кого попало! После заключительной загогулины она макает в кровь всю ладонь и ловко шлепает на каменную стену блестящий багрово-черный отпечаток. Тогда даже мне становится ясно, кому я ненароком попался под руку. Я кое-как поднимаюсь на ноги, но магических сил у меня — ни единой крохи. Что бы ни произошло здесь, оно оставило меня выжатым досуха. — Пойдем, тенеходец, — оборачивается ко мне ящерица. Что-то в ее тихом шипящем голосе заставляет меня мгновенно растерять всякое желание спорить или пытаться сбежать. — Нам найдется о чем побеседовать.***
— Ниссво? — переспросил Джи’Хаса. Уши у него стояли торчком, чутко ловя треск горящих в костре ветвей. Я кивнул. — В Чернотопье так называют жрецов Ситиса. Вииск-Зан из Вимлиил-Коту, всё их племя — ситиситы, они пускаются на всякие уловки, чтобы их дети рождались под знаком Тени. Аргониане под знаком Тени — темные ящеры — всегда становятся ассасинами Темного Братства, но продолжают служить Чернотопью. Тот бедолага умудрился перейти дорогу кому-то из важных ящериц, что за ним отправили Вииск-Зан. Хвост даги неуверенно дернулся из стороны в сторону. Джи’Хаса явно сомневался в моем рассказе. Не каждый день услышишь, как убийца из Темного Братства, с детства приученный отправлять неугодных к Ситису, пощадил случайного свидетеля. Мне было всё равно. Я не собирался его переубеждать. — Это она обучила вас быть клинком ночи, Гарон-джо? — Нет, — я, не выдержав, усмехнулся. — Нет, за это спасибо преподавательскому составу Имперского университета. Вииск-Зан ничему не пыталась меня учить. Ниссво говорят, а не учат. Вииск-Зан сказала мне, что такое магия теней на самом деле, и почему я каждый раз нарушал данное себе слово никогда не возвращаться к работе охотника за головами. Даже мои мгновенные убийства — магический прыжок через тень и нож в горло, единственный способ для необученного мальчишки победить опытного воина — вызывали резонанс противостояний. Ритуальное убийство, которому я невольно стал свидетелем в айлейдских руинах, отпечатало в мироздании столь глубокую тень, что я сумел прорваться сквозь нее на перекрестки Серых дорог. Старая мудрая ниссво. Она слишком много видела в простых человеческих сердцах. Она знала, что не только пьянящий азарт заставлял меня, неумелого самоучку, прыгать из тени в тень, дразня чужие клинки и свою смерть. Она знала, кого я искал в бесчисленных отражениях и кого я спрашивал, едва вынырнув обратно в реальность: кто я? Имя, данное раздробленной бесконечности. Сервий прав: в какой-то мере мы были дро-м’Атра. Как и дро-м’Атра, мы пытались вырваться из своего одиночества; мы еще не знали, как, но чутье привело нас к самому быстрому пути. Пока мы не могли платить цену силы, мы платили цену крови. Это теперь для меня не составляет труда соскользнуть на Серые перекрестки, или вытащить в реальность несколько своих теней, или закрыться невидимостью, которую не развеет ни один иллюзионист. Когда-то это казалось немыслимым. — Почему она убила все свои тени? Я посмотрел в сторону от костра. Сиродильские джунгли зашептались голосами мертвых, зашелестели широкими листами папоротников. На одно долгое мгновение я почти ощутил тропическую жаркую влагу на своей коже. Нет. Ее нет. Я моргнул, прогоняя прочь тени, тянущиеся сквозь меня в Мундус: — У нас разный подход к проблеме последовательности. Видите ли, мастер Джи’Хаса, если каждая тень из бесконечного их множества — столь же реальна, как вы, то что происходит при ее гибели? Имеет ли вовсе значение смерть или жизнь, если вас — ваших теней, ваших копий — бесконечно много? Имеет ли значение хоть чья-то смерть или жизнь? Я мог бы убить десятки людей и считать себя невиновным, ведь я вижу их — они живы во множестве других реальностей; мои преступления повлияли всего на одну. Даги фыркнул себе в усы. — Этот признает, что это удобная точка зрения. — Она оправдывает что угодно, — сказал я. — Вообще что угодно. Так видят мир ситиситы, поэтому от них стараются держаться подальше. Для более здравомыслящих людей в этом подходе есть проблема: люди пытаются ценить хотя бы собственную жизнь. Ну, еще у них есть богатства, мечты, любовь… ценности, которыми они дорожат. Но это непоследовательно. Либо ты дорожишь всем, и тогда ты должен ценить каждую тень из бесконечности почти одинаковых теней, либо ты не дорожишь ничем, поскольку нет смысла дорожить чем-то неуникальным. Если начать смешивать эти два подхода, можно очень легко оступиться. — Золото неуникально, однако этот ценит золото, — резонно возразил Джи’Хаса. Я вздохнул. Ситисита из него не выйдет. — В других теневых реальностях горы золота, мастер Джи’Хаса. Нет, его нельзя вынести. Ну… можно, но ненадолго… и какой в нем прок? Расплачиваться исчезающими монетками в тавернах и бегать изо всех таверн? Толкать теневые реликвии по цене здешних? Разбогатеть можно, но только один раз. Нельзя сказать, что мы ни разу не пробовали. Просто мы всегда обнаруживали себя там же, где и прежде. — Иногда мне любопытно, не бывает ли одиноко сиродильским джунглям, — вдруг сказал я. Джи’Хаса задумчиво посмотрел на меня. — В Сиродиле нет джунглей, Гарон-джо. Никогда не было. Сервий протянул ладонь и коснулся черного лба дро-м’Атра, неподвижно лежащего на нижних ветвях переплетенных друг с другом тропических деревьев. Дро-м’Атра прикрыл на мгновение льдисто-голубые глаза, качнул хвостом неподвижную лиану, обвитую лозой с яркими оранжевыми цветами. Призрачные лунные полосы на его черной как смоль шерсти засияли ровнее. — Да, — согласился я, — в этом их основная проблема. Мы добрались до Лейавина через несколько дней, ближе к закату. В сумерках, спускающихся на болота, свободный имперский город казался захваченным стаей светляков: в плотном влажном тумане горящие в темноте окна и фонари расплывались неясными пятнами теплого сияния. Джи’Хаса, наверное, мог бы обмануться этим манящим светом, принять его за уют и безопасность, последнее убежище от обескровившей север войны. Не было в Сиродиле больше городов, не напившихся крови. Только Лейавину она досталась раньше. Когда Варен Аквилариос, наш последний Император и второй муж ныне вдовствующей Императрицы-регента Кливии Тарн, приказал своему соратнику освободить город от ричменов. Об этом сложили легенды: великий Сай Сахан, мастер меча и капитан Драконьей стражи, в одиночку избавил Лейавин от тирании людей Леовика. Принес своему Императору восемьдесят шесть свежих скальпов. Вииск-Зан говорила, даже ей, живущей в тенях с рождения, было неспокойно в те дни; она прятала по углам дома отравленные иглы, чтобы при случае суметь ускользнуть. По улицам Лейавина бродил убийца куда страшнее тех, что выполняют заказы, нашептанные Черным Таинством. Я смеялся: такие уж у нас герои и Императоры. Откровенно говоря, я считал, что правление династии Длинного дома — ричменских завоевателей — было далеко не таким плохим, каким изобразили его союзники Аквилариоса. Во всяком случае, это не при ричменах расформировали мой университет. Нам открыли ворота без пререканий; стража все еще помнила имя Вииск-Зан. Это вселяло надежду. У меня ушло не меньше получаса, чтобы в сумеречном тумане отыскать ее дом, но его тени были куда чернее и глубже, чем можно было ожидать от невзрачной лачуги алхимика. Тени знали больше, чем горожане. Сквозь ставни пробивался свет очага. Похоже, нам повезло.