выжженные алкахестом улыбки

даже в полумраке, колл видит эти картинно-зеленые глаза. они не сверкают добротой, не переливаются на солнце счастьем, в них больше не колышется высокая трава, не шелестят деревья, одуванчики по ветру более не летают — там выжженное светом алкахеста поле, там лишь мятый, разорванный, цветной картон, старающийся заменить былые мазки порывов чувств. там все ненастоящее, пустое и мертвое, просто безвольно существующее, скитающееся в поисках хотя бы горстки смысла, но находящее лишь целое ничего. там лишь истерзанное, сдавленное в медной перчатке, еле бьющееся сердце, подпитываемое хаосом. там циркулирующий по телу вакуум, напряженные плечи и желание умереть. там все такое же бессмысленное ничего, которое не в силах заснуть по ночам и по пятам следующее за хантом, каждый раз напоминая о его эгоизме. коллам все ещё со страхом смотрит в глаза стюарту, боится увидеть в них калейдоскоп разноцветных вспышек из чистого хаоса, граничащего с безумием, вращающиеся воронки пустотных туманностей., но они все ещё зелёные. все еще картонно-зеленые, неживые, с клубившейся сажей в радужке, которая, бывает, застревает в ресницах. и коллам горстями глотает эту сажу, плюется, задыхается, не понимает, зачем это делает, но продолжает. — меня здесь не должно быть, — совершенно сухо, без эмоций, отстраненно, совсем не по-ааронвски. не в репертуаре аарона было вешать нос, раскисать и говорить про смерть. колла словно ударяют в живот, сжимают ребра, вытравливают из легких воздух вместе с той противной, приевшейся сажей, и все равно не так больно и безнадежно, как попытка осознания, что аарона стюарта больше нет. что перед ним лишь мертвая оболочка для все еще пропитанной надеждой частичке души ханта. — колл, ты правда думаешь, что я в порядке? хант застывает на месте, долго смотрит в зеленые глаза, пытаясь прочитать в них хоть что-то, но там по-прежнему звенящая, убивающая пустота. картонный горизонт, картонное сожженное поле, отвратительная сажа и полное безразличие. колл отводит взгляд — он просто устал боятся, устал наивно искать там отголоски прошлого и чертовски устал надеяться-надеяться-надеяться. — я чувствую себя странно, — аарон хмурится, растерянно смотрит на свои руки, потом на колла и снова на руки, — я ничего не понимаю. — все хорошо, тебе нужно просто привыкнуть, — колл устал, но продолжает глотать слезы, сажу и надежду. однажды, что-то из этого точно встанет поперек горла, и он сломается. хрустнет стержень и все канет в черноте, пустоте и хаосе, вот только тогда уже ханту будет на все плевать. аарон лишь неоднозначно кивает и обхватывает себя руками, буравя взглядом потолок. ему страшно — все вокруг такое странное, блекло-серое, выцветшее, лишь изредка проскакивал тускло-розовый, когда они заходили в комнату тамары. все не покидает ощущение хрупкости его жизни, кажется, что сейчас душу сожмет усик хаоса и раздавит, завладеет им, и глаза все же закрутятся в вечном калейдоскопе страха и тревоги. аарон не двигается, кажется, даже не дышит. коллам не дышит вместе с ним где-то секунд двадцать, а после жадно хватается за воздух. стюарт говорит, что хочет просто лечь, закрыть глаза, и чтобы вокруг все стало темно и тихо, а безразличие в его голосе выглядит самым страшным кошмаром для ханта. его взволнованность, тревожность, несвойственная апатия — все это просто сон, да? просто глупая шутка, которая немного затянулась. колл просто молчит и пытается заснуть, шепча, что ему станет лучше. хант уже устал верить в это, но продолжает повторять-повторять-повторять. продолжает надеяться-надеяться-надеяться. повторяет, нагло врет и аарону, и самому себе. врет, глушит слишком разбушевавшиеся сердце, снова врет и бежит от экзистенциальности. пытается перекричать собственную совесть и тамару, которая целует его, просит отпустить стюарта, а после сбегает, бросает, топчет маленький огонек чувств и оставляет его в одиночестве, со жгучими следами на губах, а у коллама просто нет сил на злость. говорят, люди ко всему привыкают, но хант никогда не сможет привыкнуть к картинно-зеленым глазам бледного, вечно встревоженного не аарона стюарта. никогда не сможет привыкнуть, так же, как и никогда не сможет забыть. — со мной что-то не так, — упрямо мотает головой аарон, — с моим телом. меня не должно быть здесь. — это звучит так, словно ты хочешь быть мертвым, — что-то внутри надломилось, хрустнуло, треснуло, но пока что еще держится. — может, это потому, что я на самом деле мертв, — снова эта сухость в голосе, снова эти зеленые глаза, снова этот не аарон стюарт — внутри снова что-то надломилось. — заткнись! и аарон замолчал, а колл сломался окончательно. с оглушительным хрустом, пополам, а после вдребезги — теперь точно обратно не соберешь. остается лишь ползать на коленях, подбирать осколки и вскрывать себе вены — хуже уже не будет. потому что нет ничего хуже картинно-зеленных глаз уже совершенно неживого аарона стюарта. потому что нет ничего хуже осознания факта, что единственное удерживающие тело бывшего творца от гнили и могильной земли — это частичка души коллама ханта, который так и не смог его отпустить. она чужая, странная, стюарт ее чувствует и не принимает. усики хаоса удерживают ее где-то в районе грудной клетки, обвивают ребра, туманом разливаются в легких и окрашивают мир в черно-белый. аарон видит страх, видит тревогу и несоизмеримую тоску в серых глазах колла. видит и пытается улыбнуться, поддержать, ведь он же его моральный стержень, но выходит криво. у аарона кривые улыбки, которых коллам до жути боится. солнце должно было превратиться в сверхновую, но в итоге, обратившись звездной пылью, исчезла в бескрайней пустоте. остается искать его прах, задыхаться им, копить в легких и поджигать — с призрачной надеждой ждать новой звезды, а после заносить над головой кинжал и добивать остатки рассудка. это, наверное, звучит безумно и совершенно абсурдно, коллам давно перешел все допустимые границы, для него теперь веся концепция мира больше не имеет фундамента из логики — только чистое безумие. ведь безумно до последнего смотреть в сухие зеленые глаза, искать в них выжженные алкахестом улыбки, тянуться к противовесу, заранее зная, что тебя встретит лишь холодное ничего. мантрой шептать: снимвсебудетвпорядкеемунужнопривыкнуть, тоже, наверное, безумно. безумно чувствовать тепло чужих рук и тела, но понимать, что внутри все мертво. и самое безумное лгать самому себе в адекватности происходящего, звать аарона, и снова видеть перед собой эти отвратительные, до тошноты картонные, неживые, зеленые глаза.