Я, хорошо его воспитал?

Я помню нашу первую встречу. Ты был таким маленьким и хрупким. Она выносила тебя на руках, ярко улыбалась. Такая счастливая и радостная. Маленький, беззащитный, ничего не знающий об этом жестоком и несправедливом мире, который не щадит никого… Ты так похож на того, кого она выбрала. Как же я его ненавидел… Но в итоге… Вей Ин… Почему снова ты… Мы стояли рядом, когда она подошла сначала ко мне, бережно положив тебя на мои руки. Как же я гордился! Вей Ин тогда надул губы и, скрестив руки на груди, отвернулся, затаив обиду. Ты такой счастливый, улыбка в точности как у нее… Ты ярко, по-детски смеялся, схватив и дернув прядь моих волос. Серые очи смотрели на меня без страха, с искренней любовью, какую она дарила тебе и ему. Ты смеялся, не зная, что случится в будущем… А потом Вей Ин… Испортил все… Она держала тебя на руках и рыдала… Над его могилой… Отчего-то и в уголках моих глаз слезы, собираясь, скатывались по щекам. А знаешь, никто из них не винил его ни в чем. Даже она… Она умирала, улыбаясь… На его руках… Я плакал, а ты смеялся. Так нежно, по-детски. Её глазами на меня смотрел, её улыбкой одаривал. Знаешь, тогда я тебе завидовал. Так безмятежно ни о чем не ведать, не имея дорогих людей, но при этом любить весь этот мир… Как она… Я так не смог… Я возненавидел этот гнилой мир… Полностью закрылся ото всех. Ожесточил свое сердце и полностью погряз в этой густой, непроглядной тьме… Воспитание адептов, управление кланом, истребление нечисти, — из-за этих дел я потихоньку забывал и о смерти сестры, и о предательстве друга. Чертов Вей Ин, чтоб он не рождался!.. Нет, не надо… Только не он… Собственными руками… Как я мог?.. Я просто монстр… Прости… Усянь… Знаешь, а я ведь и сам поверил, что во всем виноват именно он. Из-за всех этих проблем и боли в груди я совсем забыл о тебе. Тебе же еще хуже. Сирота, ненужный, одинокий мальчик без друзей и без семьи.  — Ты чего здесь ревешь?! — грозно, дабы припугнуть сказал я, но знай, это было совсем не со зла. Просто… Просто мне тоже… больно…  — Дядя Цзян, я… я… Я просто… — ты шмыгал носом, пытаясь успокоиться и не казаться жалким в моих глазах. Ты всю жизнь пытался мне угодить, чтобы я был тобою горд, но это было не нужно, я и так гордился тобой. Хоть и по-своему… — А ну, вставай и перестань реветь! Слезами горю не поможешь… и родителей так воскресить не сможешь! если бы это было возможно, то мама, папа, шицзе, даже этот придурок Вей Ин были бы тут. Слишком много слез их оплакивали. В том числе и мои… Еще раз услышу или увижу — будешь торчать в Ланьлине вечно! Я уже не плачу. Слезы кончались. А вместе с ними и все чувство жизни. Я тону в этой тьме, без шанса выбраться. И никто мне не поможет… Но я не дам тебе окунуться в этот омут…  — Дядя, а почему у вас в зале на подставке лежит флейта? Она красивая, — произносишь однажды. — Ты слишком много вопросов задаёшь и лезешь куда не нужно. Это напоминание о человеке, которого мне не хватает, и о тех, кто погиб из-за него трофей. Напоминание, что ничто не вечно под луной, всё в свое время заканчивается… Ты наверное не знаешь, но я часто врал тебе. Врал, что ты бездарь и балбес. Врал, что ничего не добьешься. Врал, что ты бесполезен и люди смотрят на тебя только из жалости. Врал… Что мне плевать на тебя… Знаешь, а смотреть на твои попытки добиться признания действительно забавно. Я помню маленького мальчика, что в первый раз держал в руках лук. Ты почти попал в цель и с надеждой посмотрел на меня. Тогда я не смог сказать ничего приятнее и поощрительнее «плохо, нужно в цель…». Прости… Я знаю, было больно. Я помню шепот прислуги и молодых адептов о том, что молодой господин все время проводит на стрельбище, потому что стремится получить похвалу от главы Цзян. И помню, как наблюдал, как ты ночи напролёт стрелял, почти попадая в самый центр, и как часами тренировался с мечом, дабы не отставать от сверстников, хотя уже их опередил! Знаешь… Я ужасный человек… Грубый, жестокий, наверное даже мерзкий. Погрязший в пучине своих ошибок, недостатков, прошлого… Плутаю во тьме, задыхаясь от нехватки воздуха, что ушел от перекрытого мною же горла… Захлебываюсь в слезах, хватаюсь за голову, пытаюсь спрятаться от ужасающей, все пожирающей тьмы, что является пустотой в сердце… Но знай… Моим солнышком, что заменил Вей Ина, был ты. И никто другой. Помню, как это «солнышко» светилось от радости, когда я единственный раз похвалил за принесенную добычу. Ты так гордился, что целую неделю хвастался. «Хех, наивный, он еще и не знает ужасов жизни. Хоть и прошел многое», — подумал я тогда. Сейчас глядя на твое сияющее и улыбающееся лицо, как у нее в тот день, когда она была одета в ослепляющее своей красотой красное ханфу, я понимаю, что ты сильный. Сильнее меня. Гордый и вспыльчивый, как он, и любящий весь мир, как она. — Дядя, скажи тост! — Я? Ну… Я горжусь тобой, — произнес я, подбирая слова, и бросил взгляд на тебя: ты застыл от радости и с обожанием посмотрел на меня. Твои серые глаза наполнились еле заметными слезами. Глупый и наивный. — За всю твою жизнь, кажется, я тебе подобного и не говорил… Ты отличный заклинатель. Прекрасный племянник и, надеюсь, хороший муж. У тебя отменный вкус! И ты целеустремленный! Не каждый сможет добиться такой красавицы. Невесте, конечно, придется постараться, чтобы как-то ужиться с твоим нравом и характером, но думаю, у нее все получится… Я… Я… Я думаю, твоя мама гордилась бы тобой. Этот день я запомню на всю свою жизнь. Я закончил говорить и хотел уже сесть, когда ты сорвался с места и крепко меня обнял. Твои руки были такие теплые и, казалось, ты мне кости пытался сломать. Глупый, весь светился от радости и рыдал. Я стукнул тебя по голове и сказал: «Ты чего это в свою свадьбу и слезы льешь! Слезами горю не поможешь! Если решил жениться, уже не отвертишься…» Теперь уже ты плакал… А я смеялся… Я смеялся и тогда, лежа на кровати и тяжело вздыхая. Мне все это казалось смешным. Ты рыдал, держа меня за руки. Давно поседевшие волосы упали на лицо, мешая обозрению. Ты все повторял: «Дядя, дядя», на что я, посмеиваясь, отвечал: «Да, я здесь, я тут». Я хотел вернуть тебе ту любовь и тепло, что ты дарил мне все это время. Списывал все на старческий маразм и предсмертный бред. Впервые мне было так хорошо…  — Этот Придурок воскрес и до сих пор живет, почему же я не могу?! Живучий гаденыш! Знаешь, А-Лин… — Дядя?! — таким жалобным, ломающимся голосом. — Ты мне очень дорог… Счастливой жизни, — я громко захохотал. Смех мой постепенно перешел в радостную полуулыбку. Я уже ничего не слышал. Меня окутала тьма. Теплая, как мамины объятия. Хотя это было больше похоже на объятия шицзе… Шицзе?.. Я… Хорошо ли я его воспитал?..