Переменная тональность

Хоровая залита ярким светом, пылинки танцуют в солнечном свете, больше похожие на золотой мелкий песок. На далекие созвездия, сотканные из блесток и мелких страз. Этому танцу не нужна музыка, и все-таки она звучит в хоровой – всегда. Просто ее не всегда можно услышать, но можно уловить тонкие вибрации воздуха кожей. Си минор. Сантана скользит взглядом по нестройному ряду стульев, по черному блестящему боку рояля, проводит по нему пальцами, оставляя отпечатки на натертой до зеркального блеска поверхности, потом прислоняется к нему щекой. Теплое дыхание вырывается рваным выдохом, образуя матовую кляксу на черном глянце, которая через секунду исчезает. Она закрывает глаза и слушает музыку. Золотые пылинки оседают на лице, на плечах. Воспоминания важны. Память – это валюта, которой следует расплачиваться с вечностью. Обменная монета в сделке с жизнью. Ее следует оберегать, хранить каждое воспоминание, каждую ноту, спетую в стенах этой комнаты и за ее пределами. Сантана приподнимает крышку рояля, берет на пробу “ре” и “фа”, спустя десять бесконечных секунд непослушную “си”. Пылинки окрашиваются рыжими закатными лучами, становятся медлительнее и тяжелее. Пока еще не такими тяжелыми, как воспоминания, но их вес ощущается на коже все явственнее. Еще не стройная мелодия, пока лишь тень звука, едва формирующийся остов. Ре минор. Белое и черное под пальцами. Золото на тыльной стороне ладони. Пахнет летом, солнцем и прощанием так сильно, что она чихает три раза подряд. Глаза слезятся, память набухает как кипа бумаг под дождем. Она помнит смех и голоса, помнит собственное сумасшедшее сердцебиение после каждого выступления. Спазмы в горле после каждого поражения. Эйфорию побед она помнит еще лучше. Улыбки и слезы. Фа минор. Мелодия наращивает темп. Сладкий запах от волос Бриттани и вкус клубничной жвачки на ее губах. Ее цветные мелки, осуждающий взгляд Лорда Таббингтона и любящий – самой Бриттани. Ми-бемоль минор. Помнит, как внутри рождалось желание петь – мелодика неслась по венам пузырьками шампанского, невыносимая щекотка под сердцем, и в какой-то момент звук больше не мог скрываться за кромкой зубов. До-диез минор. Прощание с Фином окончилось срывом. В ней болело – все. Она не знала, что нутро может болеть настолько сильно. Она просто зарыдала и закричала, спасаясь бегством. Ей было плевать, что о ней подумают. Каждый справляется с горем и потерями по-своему. Сантана тогда не справилась. Позже пришло опустошение, оно было еще хуже боли. На месте человека, который жил, дышал и мог петь, образовалась пустота, одинокий стул в хоровой как обломок корабля, выброшенный на берег. Абсолютно чужеродная здесь вещь. Тень у стены. С тех пор смертность – своя и чужая – ощущались так отчетливо, что хотелось спрятаться, но все темные углы были уже заняты. Соль-диез минор. Много позже прощание с Паком она выдержала более стоически. Не потому что Пак был менее значимым, а потому что право на первый шок было отдано Фину. Человек не может испытывать единой силы потрясение дважды. Нервная система берет прошлый опыт и превращает его в подушку безопасности во время краш-теста. Я попал в аварию. В какую аварию? Столкнулся с реальностью. Фа-диез минор. Хоровая окрашивается в густой синий, последние закатные лучи скрываются за горизонтом. Россыпь золотой пыли обращается серым прахом, оседает на поверхностях неряшливым слоем то ли грязи, то ли кладбищенской земли. Здесь, в этой комнате, было спето много песен – веселых, грустных, озорных, легендарных и полузабытых. Стены хранят голоса и партитуры, у стен тоже есть память. Сантана собирается спеть последнюю песню, чтобы эти стены запомнили ее хорошенько. Впитали в себя ми минор. Она заканчивает петь, аккуратно закрывает крышку рояля, последний раз проводит по гладкой поверхности ладонью и выходит за дверь. В хоровой темно и тихо. Соль минор.