Три дня и три ночи

Сырость сразила его, стоило только открыть с тягучим скрипом поддавшуюся дверь и переступить порог. Снаружи деревянное здание с потрескавшейся белой краской выглядело ничуть не лучше, чем внутри, но Филип не искал уюта. Просто хотел переждать надвигающуюся грозу под хоть какой-нибудь крышей, а не под перевёрнутой дырявой лодкой, как в прошлый раз. Металлическая дымка в небе на западе с каждой минутой разрасталась и густела, и мужчина шагнул внутрь, плотно запирая за собой кажущуюся на первый взгляд хлипкой дверь. Прежние обитатели, нашедшие в этой церкви убежище, сдвинули длинные скамьи к стенам, чтобы освободить пространство для своих импровизированных лежаков. А должны были забаррикадировать все входы и выходы. Пол был заляпан лужами давно застывшего воска и застарелыми бурыми и чёрными пятнами. Повсюду грязное, отсыревшее тряпьё вперемешку с книгами, детскими игрушками и пустыми консервными банками. Судя по количеству чужеродных главному залу вещей, выживших сюда набилось предостаточно. И тем более странным было то, что ни одного кусачего, ни даже единого тела с простреленной или проткнутой ножом головой Блейк не встретил. Он обошёл всё это незамысловатое здание и даже заглянул в подвал, служивший кладовой для приходских нужд, но так никого не обнаружил. Ни следа хотя бы недавнего присутствия живых или мёртвых. Раньше Филип уделил бы предусмотрительному размышлению на эту тему больше времени. Сейчас же ему было достаточно убедиться в том, что его временное пристанище пустует, причём давно, а что случилось раньше — неважно. Может, превратившиеся в кусачих уже давным-давно разбрелись по округе, а может последние выжившие святоши вынесли трупы, похоронили их или сожгли и поспешили покинуть осквернённый божий дом. Первым делом мужчина поочередно придвинул несколько скамей к главному входу. К этому моменту он уже вынес из имевшихся подсобок и служебных помещений всё, что представляло для него практический интерес, а потом закрыл ещё две двери, выводящие из главного зала, тем же способом. И только завершив все эти несложные манипуляции, уселся на одну из скамей у стены, рядом с огромным рюкзаком, который месяц назад добыл в разграбленном охотничьем магазине. Оружие оттуда конечно же вынесли подчистую, но никому и в голову не пришло забрать походные рюкзаки всевозможных литражей и функционала. И хотя за прошедший месяц тёмно-синий материал заметно оброс дорожной пылью и лесной грязью, выглядел рюкзак на фоне своего обросшего и помятого хозяина, обряженного в поношенное рваньё, намного презентабельнее. Перекусив сушёной безвкусной рыбой, Блейк, дабы скоротать время, поднял с пола потрёпанную Библию в чёрном кожаном переплёте. Мягкая обложка уже немного загнулась от влажности, а страницы пошли мелкими волнами. Вдалеке за стенами церкви послышались первые звуки майской грозы. Тихо зашелестели чёрно-белые страницы. Филип безразлично пролистал больше половины талмуда и остановился на случайно выпавшей странице. Он никогда не был особенно религиозен. Отец был сухим реалистом, стремящимся воспитать из сыновей «здравомыслящих, нормальных мужиков», как он сам выражался, а мать была слишком покорной, чтобы возражать супругу. Спасибо и на том, что разрешал посещать по воскресеньям церковь хотя бы ей одной. Роуз Блейк жила мыслью, что её веры хватит на всю семью, и всё же иногда, когда оба её мальчика были ещё совсем детьми, тайком читала им перед сном отрывки из обоих Заветов. Взгляд его зацепился за одну из строк. Губы невольно скривились в презрительной усмешке.

«Носите бремена друг друга, и таким образом исполните закон Христов»

— Это был я! — звонкий, полный решимости голос Брайана был совсем не похож на голос человека, испытывающего вину за свой проступок или же страх перед наказанием. Это был голос человека, который расхрабрился ради своего брата в надежде выгородить того перед схватившимся за застёжку ремня отцом. — А Филип пытался меня остановить! Филип мрачно опустил взгляд на слабо дымящийся окурок у своих ног. Когда-то он был благодарен Браю, когда тот всякий раз отважно силился смягчить отцовский гнев вне зависимости от того, кто из них двоих был повинен в жесткой реакции отца на ребяческие проделки. Но со временем благодарность сменилась сомнением — какой во всём этом смысл, если взбучку получают всё равно оба? Затем на место сомнениям пришло недоумение — почему брат продолжает брать всю ответственность на себя, когда во всём этом всё равно нет смысла? А после недоумение вытеснило насмешливое смирение — и как Брай не видит разницы между глупым геройством и настоящим умением выкрутиться? Хотя это и было довольно сложно — добиться от Эда Блейка того, чтобы он не мутузил своих отпрысков за каждый неверный, на его взгляд, шаг, бывали редкие случаи, когда Филип успевал опередить горячного Брайана и уладить сложную ситуацию правильно подобранными словами. Теми словами, которые их отец желал от них слышать. Эд Блейк был человеком старой закалки в самом извращённом понимании этого выражения. Единоличный и бессменный глава семьи, которому нельзя перечить ни при каких обстоятельствах, который ожидал от жены и детей беспрекословного послушания и который имел лишь одну правду — своё собственное слово. И не приведи Господь сказать, что он не прав. Эго таких людей обычно соразмерно их твердолобости, и Филип это понимал. К сожалению, сегодня он не успел перекрыть горячий пыл брата своими неискренними, но такими сладкими для отцовского уха речами, хотя кто знает, скорее всего украденные прямо из куртки Эда сигареты в любом случае обеспечили бы им побои. Остаток того вечера братья, зализывая раны, провели порознь: Брайана заперли на пыльном чердаке, а Филипа — в тёмном подвале. И у последнего было предостаточно времени, чтобы в очередной раз прокрутить события этого и многих других похожих дней, и убедиться, что геройство — удел глупцов, которые вредят как себе, так и окружающим. Филип медленно закрыл книгу, которой оказался Новый Завет, и отложил её на скамью. Единственное бремя, которое он был готов нести — это своё. Не только потому, что его мало интересовали судьбы и проблемы других, но и потому что он знал — никто не справится лучше него самого. Как гласит известное выражение: «Если хочешь сделать что-то хорошо, сделай это сам». Его отношения с братом стали прекрасным тому подтверждением. Брайан был вечно ведом какими-то принципами, общепринятой моралью, его заботило то, каким он был для окружающих не потому, что ему хотелось просто казаться лучше в их глазах, а потому что он жил для окружающих. А Филип жил для себя. И хорошим в чужих глазах был тоже для себя. Пока в его жизни не появилась Миранда, а затем и Пенни. Тогда он впервые в своей жизни ощутил ту странную потребность заботиться о ком-то, оберегать. Где-то сверху с грохотом разверзлись небеса, обрушив на землю стену из дождя. Поглощённый своими мыслями, Филип не заметил, как из-за нагнанных свинцовых туч в помещении стало темнее. Ветер завывал во все щели, а когда его порывы были особенно сильны, казалось, что помутневшие от времени и отсутствия влажной уборки окна вот-вот осколками вырвутся из рам. Прежде чем сидящий на скамье человек вновь пошевелился, прошло несколько часов, а может всего несколько минут. С тех пор, как он вновь оказался в полном одиночестве, он утратил ощущение времени. Вытащив из рюкзака коробок, Филип расставил вокруг себя несколько найденных в подсобке свечей, чиркнул спичкой и зажёг чёрные фитильки. К подобранной ранее книжке он возвращаться не стал, вместо этого взял другую — из бархатного кармашка на спинке своей скамьи. Он хотел прочитать ту историю, которую так любила его мать — про пророка Иону. Или Иова? Он не помнил. О чём велось повествование, помнилось тоже смутно. Знакомясь с первой библейской частью, как и с предыдущим Новым Заветом, Филип листал страницы, цепляясь за имена и отдельные фразы, но так и не дошёл ни до пророка Ионы, ни до пророка Иова. Перед глазами так и встало:

«Кто знает, что хорошо для человека в жизни, во все дни суетной жизни его, которые он проводит как тень?»

Там, наверху, в самом разгаре было игрушечное чаепитие, устроенное Пенни для своих любимых игрушек. Его девочка ещё ни о чём не знала, и Филип не представлял, как ему рассказать ей о том, что мамы больше нет. Он и сам не мог в это до конца поверить. Даже после того, как собственными глазами видел её покорёженное аварией тело. Не потрудившись и пальто снять, Блейк на негнущихся ногах прошёл из коридора в гостиную, открыл дверцу шкафа и достал бутылку виски. Все движения были на автомате. Вот в его руках оказывается стакан — прозрачный и чистый, насухо вытертый Мирандой после посудомоечной машины вчера. Вот он крутит чёрную крышечку на горлышке бутылки и склоняет ту к стакану. Рука замирает, и янтарная жидкость неуверенно скользит по стеклу внутри бутылки — туда-сюда, вверх-вниз, плавно, постепенно успокаиваясь. Вот бы и клокочущий, пульсирующий клубок пустоты в его груди тоже успокоился. Нет, виски подождёт. Пенни не должна получить такую страшную весть от отца, от которого несёт алкоголем. И мужчина не мог перестать думать о том, что девочка вообще не должна получать такую весть. А ещё он не мог перестать думать о том, что если бы его двадцатипятилетний начальник не был зятем главы компании, никто бы не стал закрывать глаза на то, что этот безмозглый баран палец о палец не ударяет, а только и знает, что, как он сам выражается, делегировать свои задачи на нижестоящих сотрудников в подчинении. Не будь он мужем обожаемой и единственной дочери главы, на его месте в том огромном кожаном кресле уже давным-давно оказался кто-нибудь другой. И Филип знал, кто. Именно Блейку и пророчили эту должность до того, как произошёл тот цирк с конями, вернее, свадьбой. Получив повышение, он бы смог перевезти мать Миранды в местный реабилитационный центр, и жене не пришлось бы ездить в другой город, чтобы проведать ближайшую родственницу. Она бы не попала в аварию. У него бы всё ещё была жена, а у Пенни — мать. Однако всё сложилось так, как сложилось. И завтра, придя, как обычно, на работу, он не схватит Уильяма Харпера за грудки и не приложит его хорошенько о стенку, не сметёт им все его дорогие канцелярские принадлежности с широкого дубового стола. Нет, он вымученно улыбнётся ему, примет соболезнования, за которые лишь вежливо поблагодарит, и услышит в ответ такую раздражающую, но уже ставшую визитной карточкой его босса, фразу: «Просто Билл. Мы же с тобой друзья, не так ли?» А потом этот просто Билл завалит его дополнительной работой на грядущий уикэнд, потому что «доверяет своему верному помощнику и другу Филипу только всё самое важное». Завтра всё будет как всегда. И послезавтра. И через неделю, и через месяц, и через год. Он будет всё так же горбатиться за двоих, не решаясь рискнуть уйти из этой компании, которой посвятил много лет, и не решаясь лишить семью стабильного заработка, особенно сейчас, когда они остались совсем одни. Завтра всё будет как всегда. За исключением того, что Миранды больше нет рядом. Нет в этом внезапно таком опустевшем доме. Нет во всём целом мире. В щемящей тишине мужчина поднялся на второй этаж. Сердце на мгновение остановилось, когда он миновал их спальню. В конце коридора слышалась негромкая болтовня Пенни со своими плюшевыми друзьями, и Филип какое-то время стоял за белой, едва приоткрытой дверью с деревянной табличкой из разноцветных букв, складывающихся в имя дочери. Стоял, слушая беззаботный голос и аккуратное постукивание пластмассового сервиза. А затем сжал ладонь в кулак и несколько раз стукнул костяшками пальцев по двери. — Привет, принцесса, — дождавшись разрешения войти, он шагнул в комнату как был — в плаще поверх рабочего костюма и ботинках. Его высокая тёмная фигура смотрелась неестественно и чужеродно в этом нежно-розовом детском царстве. Особенно остро это ощущалось сейчас, когда оставались считанные минуты до того, как Пенни всё узнает. — Смотрю, мистер Длинный Хвост тоже удостоился места за вашим столом? — он покосился на криво сидящего на низеньком стульчике крокодила с раскрытой зубастой пастью. — Да, он совершил подвиг, — гордо поведала девочка, поправляя бантик на ободке, обтянутом атласной сиреневой лентой, и указывая на тряпичную куклу напротив, — спас принцессу Фей, и мы решили, что каждый, даже самый злой, заслуживает второй попытки. — Какое мудрое решение, — похвалил Филип свою дочь, которая уже суетливо доставала из коробки на полу ещё одну чашку с блюдцем, для папы. — Послушай, Пенни, милая… За окном сверкнуло и буквально в следующее же мгновений всё вокруг сотряслось от громового раската, отрезвляя, возвращая к реальности. К той реальности, где не было больше не только Миранды, но и Пенни. А ведь всё так удачно начиналось. Когда мир объяла катастрофа, они сумели это пережить. Сумели выбраться из охваченного безумием города, сплотиться с другими выжившими и найти новое, более перспективное, чем простой дом, место. Вудбери стал оплотом для небольшой группы, в которой и десятка людей не набралось. Вудбери стал началом новой эпохи в жизни Филипа. В Вудбери нашла последнее пристанище та Пенни, которая ещё смотрела на отца всё осознающими и ясными глазами, и та Пенни, которую приходилось держать на цепи в тайной комнате, для её же блага. Это случилось на заре становления будущей общины. Взрослые были увлечены стремлением как можно скорее укрепить территорию города, поэтому были только рады, когда к ним присоединились другие выжившие. Несмотря на то, что лично Филип был в восторге не от всех новичков, их объединяла одна цель, первостепенная важность которой казалась неоспоримой и очевидной. Чем больше рук, тем быстрее они со всем закончат, а уж потом можно было бы и разобраться с тем, кому оставаться, а кого выгонять. Больше Филип никогда не позволял себе подобной неосмотрительности и до сих пор жалел, что не проявил жёсткости, а ещё лучше жестокости, до того, как неосторожная пуля задела его дочь. Озверевший от горя отец никому не позволил приблизиться к мёртвой Пенни, а затем уже Милтон, небезосновательно бывший в их группе за главного умника, дал мужчине надежду, что, возможно, не всё ещё потеряно. И с тех пор Филип Блейк мертвой хваткой держался за эту надежду, принявшись строить новый мир. Не для всё прибывающих и прибывающих жителей, которых он отныне лично проверял, прежде чем позволить им стать полноценной частью общины. Он строил этот мир для дочери. Чтобы, когда она вернётся к нему, её бы ждала безопасность и стабильность. А потом в Вудбери явились Андреа и Мишонн. Или всё пошло прахом ещё задолго до этого? Может быть всё пошло прахом, когда он спас от смерти Мэрла Диксона? В мягком свете свечей буквы казались чётче, насыщеннее.

«Доброе имя лучше большого богатства, и добрая слава лучше серебра и золота»

Филип Блейк больше не покидал стен главного дома во всём Вудбери. Он оставался вместе со своей дочерью, в то время как на улицы города выходил Губернатор, раздававший встречавшимся ему на пути жителям уверенные улыбки, интересовавшийся самочувствием немощных и приболевших, заверявший нуждающихся в том, что приложит максимальные усилия для решения любых волнующих вопросов и державший, крепко-накрепко державший дух Вудбери в своих руках. Ведь без крепкой хватки не скроешь всех тайн, о которых простым горожанам знать не следует. Не скроешь того, что порой припасы приходится отнимать силой, если встретившиеся на их пути выжившие не кажутся благонадёжными, чтобы принять их к себе, или, более того, агрессивными. Не скроешь того, что в вырытые ими ловушки для кусачих несколько раз попали случайные выжившие. Не скроешь того, что некоторые из смертей «доблестных защитников Вудбери» во время сложных вылазок были на самом деле убийствами неугодных. Но у Губернатора хватка была крепкой, и руководил этой хваткой острый ум, с помощью которого даже самые лихие времена лидер общины обращал в свою пользу, постепенно превращая своё имя в нарицательное, в синоним равновесия, защиты, уверенности в завтрашнем дне и справедливости. И в имени этом никто не сомневался. Воспоминания сменяли друг друга одно за другим, и вместе с воспоминаниями Филип бездумно перелистывал страницы, воспринимая это действие уже скорее как забавную игру. Что ещё такого выкинет ему эта книжонка и как мозг умудрится связать прочитанное с пережитым? Книжонка ждать себя не заставила, а вслед за ней включился в эту игру и раззадоренный мозг. Последующие слова больно полоснули по самолюбию.

«Погибели предшествует гордость, и падению — надменность»

Теперь всё было иначе. Никаких секретов, никаких страшных тайн. Убийство Мартинеса не в счёт. Он сделал это ради группы, ради этих людей, которых поведёт за собой туда, куда не решился бы вести их Мартинес. Вместе они добудут себе новое, настоящее убежище, в котором каждому найдётся своё место, в котором каждый будет в безопасности, в котором никому не придётся ютиться в хлипких палатках и тесных трейлерах. Это будет честная месть. Он был даже готов переступить через свою ненависть к Мишонн, свою ненависть к Рику. Пускай уходят. Он даст им несколько дней форы, после чего отправит отряд прочесывать окрестности, чтобы раз и навсегда покончить с врагами, если они ещё будут поблизости. План казался идеальным, особенно сейчас, когда у них в заложниках были старик и эта сука. Филип, теперь носивший имя своего покойного брата, не имел продолжительного опыта общения с Риком Граймсом, но из их общей истории, а ещё из рассказов Андреа, сложил об этом человеке определённое мнение. Рик Граймс чем-то напоминал ему Брайана. Отважный храбрец, не бросающий своих в беде. Так что в дополнение к тяжёлой артиллерии заложники были хорошим козырем, который он разыграет ради того, чтобы Пенни… чтобы Меган и Лили, и все остальные обрели настоящий дом. Филип с раздражением захлопнул книгу и отшвырнул её в сторону. Увесистый том проскользил по лакированной скамье, сбив по пути Новый Завет, который полетел на грязный пол. Только недавно стихшая буря в его душе разыгралась с новой силой, и Блейк был готов хоть сейчас растащить в стороны скамейки, закрывающие выход на улицу, и, схватив рюкзак, вновь пуститься в путь. В тот путь, который он прекратил несколько месяцев назад, сменив дорогу, перестав искать, решив дожить свою жизнь как получится, плывя по течению. А вернее — следуя ему, бредя на север. К столице. Потерпев поражение при нападении на тюрьму, мужчина ещё какое-то время рыскал по лесу в надежде наткнуться хоть на кого-то из вражеской группы. Не чтобы убить — по крайней мере не сразу, а чтобы выйти через них на объект своей ярости. И ему повезло сесть на хвост тому увальню в извечной шапке. Тайризу, кажется. С ним были ещё двое детей, младенец и женщина с короткой стрижкой. Никого из них, кроме бывшего жителя Вудбери, он не знал, однако вскоре ему выпала возможность познакомиться с одной из девочек. Лиззи оказалась необычным ребёнком. В некотором смысле она даже напомнила ему Милтона — у них обоих был отличный от других людей взгляд на кусачих. Все вокруг видели в восставших мертвецах исключительно угрозу, общего врага, но эти двое подошли с иной стороны, каждый со своей. Возможно, если бы Лиззи была его ребёнком, он бы как минимум напрягся, услышав речи о том, что кусачие — тоже люди, тоже живые. Однако тогда мысли Филипа были поглощены эмоциями куда более сильными, чем беспокойство о чужом ребёнке, который и так находился под опекой взрослых. Девочка, в какой-то момент решившая, что у Блейка ей не найти желаемой поддержки и что он такой же, как и другие взрослые, порывалась уйти, а он не мог так бездарно лишиться шанса разузнать информацию о членах группы Рика, за которыми сейчас следил, об их планах и о том, что им известно об остальных выживших. Поэтому, чтобы завоевать внимание Лиззи, он рассказал ей, что она не одна в своих убеждениях, что у него был друг, мысливший похожим образом. Поделился он с ней и своими мыслями на сей счёт — что пока мы находимся по эту сторону жизни, нам скорее всего никогда не суждено узнать, что на самом деле творится в головах тех, других существ. Не суждено понять, что они чувствуют, как видят этот мир. Так что он посоветовал ей быть осторожнее. И ему и в голову не могло прийти, как на самом деле девочка могла воспринять эти слова и весь их разговор. Лиззи, которой особенно понравилась история о Милтоне, выразила надежду, что её новый знакомый Брайан ещё непременно встретится со своим другом, ведь мёртвые не умирают, а значит Милтон ещё жив и просто ждёт их встречи. Лиззи пообещала обязательно вернуться на следующее утро. В тот день Филип решил сходить посмотреть, откуда валит тот столб дыма, видневшийся над верхушками деревьев, а когда под вечер вернулся, в окнах домишки, облюбованном Тайризом, его спутницей и детьми, по-прежнему подрагивал свет свечи. Вот только на следующее утро Лиззи не пришла. А дом теперь пустовал. Впервые увидев вывески с указателями к некоему Терминусу, Филип колебался, пытаясь додумать возможный ход мыслей Рика и вспоминая то, как вела себя в Вудбери Мишонн. Подозрительная, не верящая, казалось, ни единому слову, ни единому жесту. Последовал бы кто из них указателям, обещавшим надёжное пристанище для всех? Доверились бы этой информации после того, как дважды подверглись атаке со стороны других группировок (ведомых одним и тем же лидером). Решение наведаться в эту общину пришло за неимением более удачных вариантов. Потеряв след Тайриза и остальных, мужчина потерял последнюю связующую с его конечной целью нить. Не проверить Терминус он не мог, вот только когда он наконец добрался туда, проверять уже было нечего. Его встретили дымящиеся руины и снующие повсюду кусачие. Казалось, всё было против него, осыпая знаками к прекращению преследования. Все его попытки нащупать верный путь походили на блуждание слепого в потёмках. Собственное бессилие и, что самое тошнотворное, осознание этого бессилия давили на самолюбие и на и без того пошатнувшееся душевное равновесие. Шли недели, плавно перетекавшие в месяцы. Блейк двигался в сторону столицы. Поначалу потому, что в одну из бессонных ночей ему вдруг подумалось, что, отправившись в сердце страны, он имеет куда больше шансов на встречу со старыми врагами, нежели чем в своих беспорядочных поисках. Как известно, все дороги ведут в Рим, а в условиях конца света это выражение могло оказаться актуальнее, чем в прежние времена. Хотя так или иначе эти шансы были минимальны. Вероятно, именно поэтому это путешествие постепенно затянулось. Сам того не замечая, Филип остыл, а его желание кровавой расправы растворилось в нём, обнажая оставленную после себя пустоту. И он бы удивился этому, если бы ему не было плевать. Блейк вновь вернулся к тому апатичному состоянию, которое накрыло его после убийства и так мёртвой дочери. И он застыл в нём, существуя, но не живя. Даже свой путь к Вашингтону он воспринимал не как движение к цели, а просто как движение. Где-то в глубине души Филип понимал, что если он остановится, прекратит идти вперёд, то остановится навсегда. Ведь уже сейчас, запертый ураганом в стенах этой заброшенной церкви, куда он добрался, двигаясь вдоль побережья реки Потомак, он ощущал, как мысли и воспоминания беспощадно давят на него. И чем дольше он просидит здесь без дела, тем скорее сойдёт с ума. Буря не смолкала до самого утра, но даже когда за окном слегка посветлело, знаменуя наступление нового дня, а небо перестало грохотать, ливень так и не прекратился. Проведя беспокойную ночь на жёсткой скамье, Филип не только не добился хоть какого-нибудь продолжительного сна, но и отлежал себе все кости, которые теперь беспощадно ныли, пока он сгребал с пола чужое тряпье и складывал в пластмассовый матово-белый контейнер. Он чувствовал себя столетним стариком с удивительной способностью сгибать спину, чтобы поднять очередную игрушку или простынь. Навести порядок мужчина решил от отчаяния. Лишь бы занять себя хоть чем-то. Когда пол был избавлен от остатков чужих пожиток, а оставшиеся скамьи выставлены в ровные ряды, Филип обнаружил, что на этом физический труд себя исчерпал. Оттирать полы от засохшей крови и следов воска он не собирался. Помедлив, он вернулся к своей скамье и нерешительно подцепил пальцами Ветхий Завет, который так и лежал одиноко, брошенный вчера на эмоциях своим читателем. Тучи рассасываться не спешили, мокнуть насквозь в попытке добраться до ближайшего транспорта, который был бы на ходу, или хоть какой лачуги, не прельщало, а иного чтива Филип здесь так и не нашёл. И он решил дать Библии второй шанс. В голове мелькнула непрошенная мысль: «Мама была бы в восторге». Страница сменялась страницей. Неожиданным залпом были проглочены первые восемь книг, разве что историю о странной дамочке по имени Руфь Филип читал не особенно внимательно, с самого начала не понимая, что именно заставило женщину оставить свой дом и пойти за свекровью в неизвестность. А вот следующие четыре книги Царств мужчина прочёл досконально. И разум его вновь невольно начал играть с ним уже знакомую злую шутку, проводя в некоторых местах ассоциации, против его воли сравнивая с некоторыми личностями. Вот только на сей раз Блейк не спешил злиться. Со стороны наблюдая за тем, как Саул стал избранным Богом царём, заработал себе славу достойного, любимого народом правителя, не чуравшегося вставать на один уровень с простым людом, а также организовал грамотную воинскую структуру, он не устоял перед тем, чтобы перенести данный образ на себя. Поэтому, когда царствование Саула стало клониться к закату и омрачаться невзгодами и ошибками царя, Филип словно в зеркало глядел. Как ни странно, на чужом схожем примере принять свои поражения оказалось проще. И пускай корень беды Филипа брал своё начало не из зависти, в остальном… Злоба довела Саула до гибели, а Филипа в могилу чуть не свели гнев, ненависть и бушующее желание мести, причём не только на поле боя, но и вне его, когда, опустошённый после потери дочери и общины, Блейк перестал бороться за свою жизнь. Вернуться в дождливый день, постепенно перешедший в вечер, мужчину заставил голодный желудок, напомнивший о себе жалобным стоном. Его рюкзак был забит рыбой, рыбным запахом пропитались и все вещи. Поначалу Филипа воротило от этого и был даже период, когда он, наловив целый пакет, не то что есть, смотреть на свою добычу не мог, но со временем свыкся. Особенно когда всё чаще и чаще вставал выбор между просроченными консервами и рыбой. Или же пустым желудком и рыбой. В определённый момент он вообще перестал воспринимать вкус этой однообразной пищи, просто утоляя голод и продолжая путь. Сейчас, когда продолжать путь не было возможности, отвращение к еде грозилось вернуться, однако книга, ещё вчера вызывающая желание выйти в вечерний потоп и оставить церквушку далеко позади, настолько захватила внимание Филипа, что он, не отрываясь от чтения, по привычке напихал в себя свой сухой рыбий паёк, периодически запивая его прохладной водой. Продолжал читать Блейк до тех пор, пока не догорела последняя свеча, и помещение не погрузилось во мрак наступившей ночи. Второй ночи, проведённой под этой крышей. Дождь не прекратился и на следующий день, но, кажется, стал слабее. А вот разъярённый ветер вернулся. Временами церковь под его напором так стонала и скрипела, что Филип бы не удивился, если бы в один прекрасный миг здание рухнуло прямо на него. Разбилось бы о воздушные волны, как корабль, на котором Иона пытался сбежать от наказа Господня отправиться спасителем в Ниневию. «И повелел Господь большому киту поглотить Иону; и был Иона во чреве этого кита три дня и три ночи». Филип перевёл взгляд на мутное окно, за которым ветер рвал дерево, искажённое в каплях дождя, осевших на стекле. Сегодня шёл третий день его заточения. Две ночи позади, одна — впереди. В голову ворвалась насмешливая мысль — если к завтрашнему утру всё стихнет, он, так и быть, задержится здесь ещё на какое-то время, пока не дочитает обе части Библии. Кажется, именно история пророка Ионы и была любимой историей его матери. И ему пришлось задержаться, потому что погода ответила на это насмешливое обещание вполне серьёзно. Третья ночь буйства стихии сменилось спокойным, солнечным утром. Прошло ещё два дня к тому моменту, как Филип исполнил своё обещание. За это время он успел неоднократно подумать о том, что, если привести в порядок забор, обновить ветхие доски в некоторых участках стены, укрепить кое-где пол и заменить двери, то это место станет вполне себе пригодным для проживания. Вокруг церкви было огромное поле, что обеспечивало хорошую просматриваемость территории. Судя по заброшенному саду на заднем дворе, почва здесь была пригодной для того, чтобы выращивать что-то своё. Да и Потомак был в пешей доступности. Оставшись здесь, он не прекратит своё движение. Просто вместо того, чтобы двигаться в горизонтальной плоскости — без смысла, без цели, без внятного направления, он начнёт двигаться в вертикальной — создавая, осваивая, познавая. Не для кого-то, а для себя. Впервые. И он принялся за работу. В ближайшем городке добыл инструменты, нашёл приличный додж с открытым багажником и хороший велосипед, а в местной библиотеке набрал разнообразной литературы по фермерскому хозяйству, бытовому строительству и прочим полезным отраслям. С приведением церкви в более или менее божеский вид всё шло как по маслу, а вот фермер из Филипа выходил паршивый, поэтому по большей части он продолжал давиться плодами своего рыболовного мастерства, с растущим энтузиазмом экспериментируя, впрочем, с самодельными приправами и вкусовыми добавками. А ещё ему удалось организовать неплохой колодец. Больше из чистого любопытства — опробовать свои силы, чем из действительной надобности. Река всё-таки была рядом, и тем не менее порой было приятно набирать воду поблизости, нежели чем совершать несколько ходок к реке, чтобы набрать нужное количество. Жизнь постепенно налаживалась, а наступившее лето грело не только руки, но и душу, в которой впервые за долгое время воцарились покой и умиротворение. Этим утром Филип сидел на солнечной стороне крыльца, устанавливая запасную леску на одном из своих спиннингов, и как раз вспоминал о том, что давно к нему не захаживали кусачие, как вдруг из глубины церкви донеслись посторонние звуки. Незамедлительно освободив руки для того, чтобы взяться за лежавший тут же под боком мачете, Филип поднялся на ноги и как можно тише приблизился к двери. Свободной рукой он достал из-за пояса пистолет, который будет куда действеннее холодного оружия, если незваными гостями окажутся живые люди. Интуиция его не подвела. Гостями оказались вовсе не кусачие. К нему явился Иисус.