В комнате с белым потолком...

Тьма. Она была с ним всегда, даже до того, как он узнал, что для других существует свет. Даже теперь Слепой с трудом понимал разницу. Но сейчас вокруг была другая, у нее совсем не было звуков, но были мягкие пол и стены, он вставал, чтобы провести по ним рукой, и снова садился или ложился, вновь растворяясь в безвременьи. Только тьма, в ней было почти уютно. Тьма и осколки, островки воспоминаний, медленно плывущие в океане тишины и безвестности. Мальчик засыпал и вновь просыпался, не пытаясь собрать их воедино, не ощущая дыхания времени, почти не чувствуя голода, не тревожа ее даже мыслями. Прошло несколько вечностей прежде, чем в голове медленно, словно боясь что-то задеть, потревожить (что-то, засевшее там, глубоко внутри, он не помнил, но знал, что оно там, как… Не боль, но память о боли.) Всплыл вопрос, как он попал сюда? Осколки кое-как складываются, (ему как-то читали книгу про мальчика, которому велели сложить слово, что это было, «вечность» или «верность»?). Цепочка, в обратном порядке, в его случае не образы, звуки, ощущения. Грубые руки, его куда-то тащат, болезненный вой, это его голос? В руке что-то зажато, что-то твердое на цепочке… Кровь. Там везде пахло кровью… Нельзя! От этого воспоминания Слепой отшатывается, как от раскаленного железа, Лес. Он вспоминается легче, в ту ночь он пришел рано, поманил за собой в прохладный полумрак своей чащи, увлекая все дальше. Слепой вернулся под утро, когда уже поздно было что-то менять, хотя тогда ему казалось… Тело его Бога еще не остыло и, кажется, сперва он вообще не понял, что произошло. Почему Лось лежит на полу? Попробовал разбудить его и с удивлением нащупал рукоятку, и даже тогда… Он не поверил, Боги не умирают. Лось вот-вот проснется, улыбнется (Слепой не увидит, но почувствует это тепло) и потреплет его по волосам. Он отчаянно цеплялся за эту мысль, пока его мир разлетался на части. Ледяной ужас накрыл с головой, и мальчик завыл, как раненный зверь. Потом… лишь тени воспоминаний, шаги и обеспокоенные голоса, потом брань, его Бога пытались забрать, он защищал его так, словно это еще имело значение, так, словно не опоздал. Он бы отдал жизнь за него, и Дом это знал и поэтому его там не было. Его схватили, он выл и кусался, боль рвалась наружу, что-то вонзилось в шею, и все звуки стихли. Пустота, мальчик с верной душой зверя сидит на мягком полу Клетки во всепоглощающей тишине и пытается собрать себя заново или просто осознать… Его мир рухнул, но он продолжал дышать. Гулко билось сердце, что-то душило его, какой-то ком, Слепой коснулся щеки и с удивлением обнаружил влагу, откуда? Внутри только неверие и какая-то вязкая пустота, ему даже не больно, все сгорело, исчезло в ту ночь, как исчез его Бог. Скрежет открываемой двери ворвался в царство безмолвия. Паук Ян, уже до Выпуска полагавший, что многое повидал в Доме, но изрядно постаревший за одно только утро, долго смотрит на тощую детскую фигурку, ссутулившуюся на полу, (Слепой даже не шевельнулся и не повернул головы) и пытается понять, откуда в этом теле… «Понадобилось трое санитаров, чтобы его оттащить.» Мысль приходит невольно и влечет за собой образы, не только этот, но и другие, увиденные тем утром, что еще долго не оставят ему шанса на нормальный сон, очень скоро у него войдет в привычку проводить эти долгие ночи в кабинете иногда в компании коньяка, даже после того, как вся безумная суета в Доме уляжется, а зелень за окном сменит унылый осенний пейзаж, который затем засыплет снегом, но сейчас Паук гонит кошмары прочь и смотрит на Слепого уже только профессиональным взглядом. Вопрос в том, что с ним делать дальше? Нервный срыв прошел и сменился апатией, что вовсе не значит, что с мальчиком все в порядке. «Хотя кто из нас сейчас может сказать, что он в порядке?» Последствия для психики не предсказуемы, но перевод из Дома, даже если сейчас его можно было бы нормально организовать, повлечет за собой дополнительный стресс и скорее все усугубит, но и в лагерь со всеми его отправлять не стоит. Позже в кабинете он припишет: «Остается под наблюдением до конца лета, окончательное решение будет принято по результатам.» А сейчас негромко произносит: — Выходи. Мальчик медленно встает и осторожно бредет на голос и наощупь, пальцы ползут (да, странное сравнение, но почему-то сейчас в голове возникает именно оно) по мягкой стене и, обогнав Януса на шаг, внезапно как-то резко замирает. Что-то в его движениях кажется неправильным и механическим — «заводная кукла, у которой кончается завод» — мелькает невольная мысль и отчего-то вызывает неприятный холодок. Дети не должны так выглядеть, дети не должны проходить через такое. Может быть, это подталкивает его все же сказать то, в чем Ян до последнего сомневался, ведь еще ничего неизвестно, это могло как и добить его так и… — Твой друг в коме. Минута, мальчик все также не подвижен, затем кивает. Единственный знак, что Слепой его вообще услышал. — Я могу идти? Ничего, ни удивления ни дальнейших расспросов, никакой реакции. «А чего ты ожидал?» Чего угодно, но не этого, камень упал в темные воды и исчез в мутной глуби. — Иди, зайдешь ко мне утром. Слепой уходит, безропотно позволяя посланному с ним Ящику довести себя до самых дверей Чумной, но в предбаннике замирает, дожидаясь, пока стихнут старческие шаркающие шаги, и выскальзывает в коридор, ноги сами ведут его обратно в Могильник. В этой комнате тихо и пахнет смертью сильнее, чем в остальном Могильнике, он медленно бредет между одинаковых столов, Слепой не знал зачем пришел, на миг ему показалось что среди запаха смерти и химии мелькнул до боли знакомый запах, ноги внезапно отказались слушаться, колени ощутили холодный, но ногти вспороли кожу ладоней и с болью вернулось неверие, это лишь пустая оболочка, иллюзия, его Бога здесь нет, он покинул Дом который его предал. Мальчик идет дальше, деревянный стол, глубокий ящик, руки ныряют в него, тихо шелестит пакет, несколько минут уходит на то чтобы изучить его и понять как открыть, а внутри, пальцы нащупывают знакомую рукоятку, обычный кухонный нож, приходит боль и странное облегчение… В подвале тянет сыростью, пахнет плесенью и мышами и еще чем-то едва уловимым, щекочущим нос, Слепой застыл сидя прямо на земляном полу, у ног лежит вынутый из стены кирпич, на коленях развернутая газета, руки его долго баюкают уже начавший покрываться ржавчиной нож, виновник повторной серии обысков в Доме, прежде чем неохотно вернуть его на газету рядом с другим, подарком, хранившимся здесь давно и взять маленький обезьяний черепок на цепочке, ножи возвращаются на место, решение принято. — У тебя пятнадцать минут. Ян проводит его в палату и прикрывает дверь, там за пределами Дома еще велись дискуссии, но он был уже уверен, что бы это ни было, оно не заразно, отказываясь признавать даже перед самим, что причиной такой уверенности основаны не только на том что спустя длительное время никто из бывших там больше не заразился, но и на предчувствии. Некоторое время Слепой просто стоит, прислушиваясь к дыханию и монотонному писку паучьего аппарата, тело Кузнечика здесь, но сам он сейчас далеко. Он приближается, пальцы пробегаются по лицу, шее, на грудь с тихим звяканьем ложится бывший амулет Черепа, своего бывшего хозяина он не спас, но там где Кузнечик сейчас великая сила точно не помешает или хотя бы вера в нее. Эти мертвые стены не слышат не произнесенных слов, его клятву слышит только Дом.