Непобежденный

      Рассчитывать было не на что.       Углук понял это еще вечером, когда их окружили.       В темноте коневоды нападать не торопились — ждали утра, не хотели попусту терять своих. В ночи у орков было хоть маленькое, но преимущество… Очень маленькое.        — Чего ждем? — сердито рыкнул Лагдаш. — Надо к лесу прорываться, пока не рассвело.        — Двадцать морд пытались уже, — процедил Углук. — Далеко прорвались?        — До леса рукой подать, — проворчал Лагдаш. — Где там твой Маухур заблудился, а?       Рукой подать… Хорошо бы где-нибудь найти руку в триста сажен длиной! Лес стоял чуть поодаль — черный, страшный, недружелюбный. Желающий ухватить и раздавить орков точно так же, как и вонючие коневоды. И все же кое-какая надежда на спасение оставалась… Гонец, пришедший в отряд месяц назад вместе с присланным из Изенгарда подкреплением, передал Углуку категоричный приказ Шарки: «Полуросликов взять живыми. Представить в Ортханк в целости и сохранности. С остальными не церемониться… Если возникнут непредвиденные обстоятельства, я вышлю вам навстречу Маухура с полусотней крепких ребят». Разведчики-во́роны уже должны были доложить Саруману о том, что орков, захвативших ценную добычу, преследуют по степи проклятые лошадники, и, если старик не замедлил с подмогой, она уже была где-то на подходе.        — Не гоношись! Маухур недалеко, — произнес Углук так спокойно и уверенно, как только мог. — Свалится на лошадников, как снег за шиворот, попомни мои слова! Нам бы только до этого времени продержаться.       Лагдаш, потный и встрепанный, вытащил из-за пояса кожаную флягу, судорожно, запрокинув голову, глотнул остатки воды, встряхнул флягу в руке. Она была пуста.        — Ты сам-то в это веришь? — прохрипел он.       Углук не верил. Но признаваться в этом Лагдашу не собирался. Положение казалось отчаянным: долгий, почти безостановочный переход от Андуина вымотал орков основательно, и выстоять в открытой схватке против лошадников было для них сейчас делом немыслимым. Оставалось надеяться, что вскоре действительно подойдет Маухур со свежими силами… Но даже если Маухур поспеет вовремя — сколько будет шансов у Лагдаша остаться в живых в начавшейся заварухе? Сколько будет шансов у самого Углука? Коневоды не отступят без боя… А ведь нужно не только спастись самому, но и спасти от лошадиных копыт этих проклятых недомерков, дотащить их — живыми! — до Изенгарда, в целости и сохранности передать Шарки. Лишившись по дороге хорошо если половины бойцов… Скольким урукам улыбнётся удача, сколько из них уцелеют завтра в предстоящем бою? Сколько сумеют живыми или хотя бы полуживыми добраться до тёплых изенгардских казарм?       Углук втянул сквозь зубы сырой ночной воздух.       Полурослики скорчились где-то в темноте, связанные по рукам и ногам — сидели тихо, напуганные и растерянные, как мыши, даже пискнуть не пытались. Углуку хотелось шагнуть к ним и пнуть хорошенько — одного и другого. Так, чтобы они заскулили от боли, чтоб у них затряслись поджилки, клацнули зубы и затрещали ребра! Чтоб недомерки поняли: это они — причина, пусть и косвенная, всех неприятностей, уже случившихся и ещё грядущих, это из-за них отряд попал в такое отвратительное, почти безвыходное положение. Но пнул Углук только попавшийся под ногу камень — так, что тот испуганно усвистел куда-то в темноту, теряя в полете комья облепившей его земли.       Полурослики съежились под взглядом орка, точно охваченные ознобом.        — С недомерков глаз не спускать! — прорычал Углук Лагдашу. — Покуда я жив — они тоже пускай поживут… Не убивать, пока бледнокожие не прорвутся, и чтобы ни один волос… ясно? Я сказал, а вы услышали. Другой раз пересказывать не буду.

***

      Ничего неожиданного не произошло. Маухур не пришел. Подмоги не случилось.       Случилась мясорубка.       С наступлением рассвета лошадники ринулись в атаку. Солнце еще не встало, еще разливался над долиной мутный белесый туман, расползался клочьями по овражкам, когда с гиканьем и воинственными воплями всадники налетели на окруженных орков, топча нелюдь копытами коней, разя длинными копьями с высоких спин своих огромных зверюг. Застонала земля, залязгало оружие, захрипели раненые; мертвые и живые смешались в кучу, и мертвых вскоре стало больше, чем живых: пешие, за пару дней рысцой миновавшие полторы сотни миль орки не могли толком противостоять крепким, облаченным в кольчуги всадникам, исполненным намерения не оставить на белом свете ни единого врага. Стрел было мало, и основательно проредить единственным залпом ряды нападающих не удалось, тем более что трусливые северяне, побросав оружие, разом куда-то разбежались. Горстку углуковых парней вскоре оттеснили к лесу, а что стряслось с недомерками, Углук уже и не ведал: ему стало не до них, ему стало ни до чего, одна мысль застряла в голове — если уж суждено сейчас сдохнуть, так пусть хоть не задаром… Он орудовал мечом без продыху, нападал, отбивался, кого-то прикрывал, от кого-то уворачивался, отражал чьи-то удары и втыкал клинок в чье-то податливое мясо…       И в какой-то миг понял, что остался один. Как невыкорчеванный пенек посреди лесной делянки.       Все его ребята были рассеяны и убиты, а его даже не ранили, он отделался царапиной на плече — успел в последний момент ускользнуть от нацеленного на него копья. Плечо чуть саднило — и только, да тяжело бу́хало в груди сердце, да подступал к горлу какой-то мерзкий и теплый тошнотворный ком.       Он опустил меч. Прислушался к себе. И ничего не нашел — не имелось в нем ни страха, ни сожалений, ни особенной ярости, одна только усталость, сухая и бесконечная, как выжженная солнцем степь. Он был пуст… выпит до дна, как та кожаная фляга в лапе Лагдаша.       Всадники лениво кружили вокруг, добивая копьями раненых. На Углука, который стоял посреди поля, опустив руки и покачиваясь, точно хмельной, никто, кажется, внимания не обращал… Кажется. Выйти из кольца окруживших его белобрысых шакалов он, в общем-то, все равно не мог.        — Эй, ты! Орк!       Углук неохотно обернулся.       Один из всадников, видимо, старшой — на шлеме его развевался белый конский хвост — подъехал ближе. Он был молод и безбород; его серые глаза на потемневшем от солнца лице смотрели настороженно и внимательно, из-под шлема выбивались заплетенные в косицы светлые волосы. Крупный гнедой конь под ним всхрапывал и беспокойно раздувал ноздри, чуя запах крови. Двое-трое его соратников держались рядом, тоже верхами, сжимали в руках длинные копья, готовые в случае чего немедленно пустить их в ход.        — Торжествуешь, коневод? — медленно спросил Углук. Хотел сказать это громко, даже глумливо, с презрительной оттяжкой, но получилось отчего-то глухо, сдавленно и сквозь зубы.       Белобрысый будто не слышал.        — Откуда ты и твоя кодла? На ваших доспехах Белая длань… Из Изенгарда, значит?       Он небрежно поддел острием копья стянутый с одного из убитых орков шлем с белой меткой. Бывший обладатель шлема — Лагдаш — лежал неподалеку, ещё не хладный, но уже недвижимый, уставясь невидящими глазами в небо; в горле его зияла вспоротая копьем дыра.        Углук рывком вздернул голову.        — Допрашивать станешь? — спросил он хрипло. — Или сам уже все знаешь, умник?        — Что вы здесь делали?        — Ничего. Просто бежали мимо.        — Вот просто бежали — и все? Или выполняли поручение Белого колдуна? Что он вам приказал?       Углук тяжело перевел дух.        — А почему я тебе это говорить должен? Ты, коневод, если бы в плен попал, все бы как на духу допросчикам выложил? Что, как, да зачем… Предал бы разом своего господина и повелителя, э? — Во рту у него пересохло от такого количества слов, и он глотнул — вхолостую, с натугой, будто проворачивал в горле заржавевшие шестеренки. — Так почему ты решил, что я своего могу предать?       Белобрысый смотрел надменно.        — Потому что ты — орк.        — Мимо, — прохрипел Углук.        — Потому что иначе я тебя убью, — добавил белобрысый, помолчав.        — Убивай, — откликнулся Углук равнодушно. — Я так и так уже труп. Тебе же это все одно как букашку прихлопнуть.       Но белобрысый медлил.        — Ладно, — промолвил он, — раз уж ты такой смышленый, убивать тебя просто так будет зазорно, пожалуй. — Он бросил поводья своего коня одному из спутников. — Давай силами померяемся, орк!        — Ты что, господин Эомер, в своем ли уме? — прохрипел кто-то из его соратников, в голосе его сквозило неподдельное изумление. — Поединничать с орком? Да где такое видано?        — Помолчи, Эотайн, — Эомер поморщился. Может, это было и неразумно, но третьему сенешалю Марки хотелось покуражиться; горячая молодая кровь бродила в его жилах, подталкивая на подвиги, и удачную вылазку супротив двух сотен орков он жаждал закрепить безусловной личной победой. Упрочить, так сказать, свой триумф и поставить в этом деле неоспоримую точку, а урук казался достойным противником — на плече его кожаной куртки вместо Белой длани была нанесена руна «С», в своре (отряде?) орков он явно был не последним ратником.       Эомер спешился, азартно тряхнув головой, стянул шлем, чтобы тот не мешал обзору — да и противник был без шлема, — извлек из ножен меч. Длинная стальная полоса ало блеснула в лучах рассвета.        — Защищайся, орк. Победишь — будешь жить!        — Слово даёшь? — спросил Углук сипло. Не то чтобы он верил сомнительным обещаниям какого-то вшивого коневода, но все же это было лучше, чем совсем ничего.        — Даю, — коротко бросил Эомер.       И тогда Углук поднял меч.       Всерьёз надеяться на победу было глупо, но на то, чтобы как следует проучить самоуверенного наглеца, сил у орка должно было хватить.       Увы, Углук ошибался — и вскоре это понял.       Кем бы он там ни был, этот белобрысый шакал, но обращаться с оружием он определенно умел. Он нападал смело и сноровисто, притом расчетливо, без излишней запальчивости, оборонялся ловко, умело выстраивая защиту, Углуку невозможно было его достать. Если бы орк мог снять с себя, как тяжелый шлем, всю накопившуюся за много дней вязкую усталость, тяготы затянувшегося похода и тревоги бессонной ночи, отбросить их в сторону, забыть об их существовании, вновь почувствовать себя свежим и сильным — тогда, вероятно, силы бы и сравнялись… А сейчас рассчитывать ему было особенно не на что, разве что стараться подольше удержаться на ногах, чтобы оттянуть неминуемое. Эомер кружил вокруг противника, как опытный хищник, и Углуку все сложнее было предугадывать и отражать его удары, орк уже и не пытался нападать, уйдя в глухую оборону, копя оставшиеся силы в ожидании благоприятного момента… если он вообще когда-нибудь случится, этот благоприятный момент, и белобрысый шакал рано или поздно попросту не возьмет его измором. Поединок не мог продлиться особенно долго, и исход его, в общем-то, был предрешен, так что, когда Эомер все-таки дотянулся до Углука клинком, орк нисколько не удивился.       Мечи скрестились с коротким звоном, клинок белобрысого скользнул вниз и клюнул противника в бедро, глубоко рассек кожу и плоть. Шакал укусил — и отпрянул, держа оружие наготове. Углук отшатнулся, тяжело дыша, нога разом налилась болью, по бедру потянулась неторопливая тёплая струйка.       Конники приветствовали удачу вожака одобрительными возгласами. Эомер смотрел, чуть прищурясь; Углук облизнул губы, поудобнее перехватил в скользкой от пота руке меч. Чувствовать себя мышкой, угодившей на зубок шаловливой кошке, было поистине унизительно… На востоке медленно всходило солнце, край его показался над горизонтом — и длинный луч скользнул над землей, разрывая последние серые лохмотья тумана. Эомер вновь атаковал, и, уходя от удара, Углук метнулся к восходу — и глупый белобрысый шакал, уже уверовавший в несомненный успех, уже упивающийся близкой победой, повернулся вслед за ним, лицом к солнцу…       Яркий свет предательски ударил ему в глаза — лишь на мгновение. Ослепленный, Эомер инстинктивно отшатнулся, и Углук молнией выбросил вперед меч. Белобрысый ухитрился отбить выпад, но не слишком удачно, оступился и неуклюже упал, заваливаясь чуть вбок. Углук подскочил к нему, не веря своему везению, и, знаменуя конец поединка, пинком вышиб оружие из его руки… вернее, вышиб бы, если бы в этот момент на него не обрушился внезапный удар — сбоку и сзади. Кто-то ткнул его древком копья в плечо.       Углука отшвырнуло. Удар был не то чтобы силен, скорее неожиданн. Орк потерял равновесие всего на секунду, но положение тут же поменялось не в его пользу: кто-то ловко подсек его дубинкой. Углук упал, через боль катнулся в сторону… Поздно! Его накрыло густой чёрной тенью, и в горло уперся колючий наконечник копья.        — Стойте! — каркнул где-то позади белобрысый.       Кто-то что-то неодобрительно проворчал, но холодное железо, нацелившееся орку в горло, дрогнуло, царапнув по коже, и, чуть помедлив, отдалилось. Углук был свободен… точно волк в плотном окружении бывалых охотников.       Он лежал в центре кольца всадников, и на него были устремлены острия их копий.       Белобрысый — бледный, как сметана — тем временем поднялся, выпрямился, расправил плечи, обвел соратников медленным взглядом.        — Эотайн! — выдавил он хрипло. — Зачем ты… вмешался?        — Если бы я не вмешался, ты был бы трупом, — с раздражением откликнулся Эотайн. — Вот же вздумалось тебе поединничать с орком… Давай заканчивай этот балаган, пора возвращаться.       Преодолевая боль, Углук тоже неуклюже встал, сначала на колени, потом — на ноги, меч все еще был в его руке. Впрочем, что́ значила эта жалкая железка супротив длинных копий! Он знал, что его сейчас убьют — копьем в спину — и, в общем, был к этому готов. Кожа на спине меж лопаток прямо-таки онемела в ожидании удара… Ладно, пусть! Не хотелось только сдохнуть как свинья под ножом мясника, хотелось достать кого-нибудь мечом напоследок, пусть даже не насмерть, а так — для науки, чтоб на весь остаток жизни Углука запомнили…       Эомер отрицательно качнул головой.        — Нет. Я дал слово… Он выиграл. Он заслужил жизнь.       Глядя прямо перед собой, точно не желая ни с кем встречаться глазами, он шагнул вперед, принял поводья гнедого коня, легко поднялся в седло. Весь его вид говорил о том, что слышать возражений он не намерен, и вступать в споры по этому поводу не желает. И вообще предпочел бы обо всем поскорее забыть… Наверно, с неохотой говорил он себе, и впрямь вызывать орка на единоборство было деянием опрометчивым, но теперь сделанного все одно не исправишь. Правила поединков освящены временем и законами чести, и Эотайн, конечно, не должен был вмешиваться… но досадовать на него за это вмешательство Эомер не мог. Иначе неразумная затея могла бы закончиться для него куда более плачевно, орк наверняка не устоял бы перед искушением добить поверженного противника. Ведь, в конце концов, он был всего лишь орком, которого не стоило бы подозревать в наличии понятий о благородстве, чести и тем более совести.       Но всё же убивать его сейчас было бы совсем уж недостойным, Эомер не мог нарушить данное слово и запятнать имя подобной низостью. Как ни крути, орк вышел из схватки победителем, не признавать этого было невозможно… Впрочем, с полученной раной он все равно с большей долей вероятности не жилец, особенно здесь, посреди пустынных и враждебных степей.        — Опасно оставлять орка в живых, — Эотайн тронул коня, подъехал к Эомеру почти вплотную, и, положив руку ему на плечо, что-то горячо зашептал на ухо. Эомер кратко, вполголоса ответил, Углук не слышал, что именно, да и не хотел слышать, все было понятно и так. До Изенгарда оставалось ещё несколько десятков миль, и вероятность добраться туда живым была для орка довольно невелика. Ему даровали не жизнь — всего лишь очередную отсрочку смерти; Эомер сдержал обещание, хотя для Углука это выглядело скорее тонкой издевкой, нежели желанием соблюсти справедливость.       Эотайн, видимо, тоже это сообразил — и счел за лучшее уступить. Бросил на Углука презрительный взгляд с высоты крепкой лошадиной спины, поворотил коня, отъехал в сторону. За ним потянулись остальные всадники, разом потеряв к орку всякий интерес. Неинтересен он им больше был — раненый, ослабевший, предоставленный собственной участи, не побежденный, но все равно здесь, среди победителей, совершенно лишний. Недобитый волк… Хромоногий такой одинокий волк без зубов.       Вот и все. Все закончилось. Он даже остался жив… Надолго ли? Зачем? Для чего? И что теперь?       Углук стиснул зубы.       В голове у него слегка мутилось. Кровь из раны на бедре все еще текла, но уже меньше, чем раньше, лениво, точно по необходимости, сухой коркой запекаясь на коже. Нога мерзко немела ниже колена. Он чуть постоял, приходя в себя, попробовал сделать шаг, потом другой… доковылял, хромая, к Лагдашу, зачем-то — сам не зная, зачем — постоял над ним, потом неуклюже — мешала рана — наклонился и снял с его пояса пустую кожаную флягу. Свою Углук потерял где-то в пылу битвы, а Лагдашу она все равно была уже без надобности.       Откуда-то прилетела веревочная петля, захлестнула Лагдашу щиколотки и поволокла, бездыханного, прочь. Углук огляделся. Коневоды натащили из леса бревен и хвороста и раскладывали неподалеку большой костер — видимо, намеревались сжечь орочьи трупы. Где-то негромко тюкал топорик, беспокойно всхрапывали лошади, пахло какой-то могильщиной: влажным деревом, сырой землей, свежей кровью. Неподалеку в траве валялось древко перерубленного копья, Углук кое-как поднял его и, опираясь на деревяшку, как на костыль, несколько минут отдыхал, осматривая скорбное побоище, там и сям натыкаясь взглядом на тела сородичей — окровавленные, изрубленные, поднятые на копья, смятые копытами лошадей и ударами палиц. Своих павших коневоды, наверное, уже успели прибрать, либо их было несоизмеримо мало с числом убитых орков, и Углуку на глаза они не попадались. Да и недомерков не было видно… что с ними сталось? Сбежали? Спрятались? Или в неразберихе битвы их попросту затоптали лошадьми?       Углуку было странным образом наплевать. Вообще на всё.       На него по-прежнему не обращали внимания. Он медленно побрел по полю, тяжело наваливаясь на палку, подволакивая раненную ногу. Думал найти какой-нибудь клочок ткани, чтобы перевязать рану, но ничего подходящего по дороге не встречалось, а стягивать с мертвых кожаные панцири и рвать нательные рубахи ему было сейчас не под силу. Лошадники суетились вокруг, наводя порядок, и Углуку не было места в этой недоброй суете, он был здесь чужим и инородным, как инородна одинокая капля воды в кувшине густого доброго масла.       Мимо него проехали верхами двое, волоча по земле на арканах пару окровавленных орочьих трупов. Углук узнал убитых, одного звали Валдог, а второго… имени второго Углук припомнить не смог, в памяти всплыло только, что в отряд он был прислан месяц назад, и этот злополучный рейд до Андуина оказался для него первым. И последним.        — Эй, — через силу сказал Углук. Ему это показалось, или?..       Или Валдог чуть слышно захрипел, когда голова его проехалась по земляной кочке?        — Эй! — рыкнул Углук громче, всадникам в спины. — Вы кого хотите сжечь? Вы уверены, что они все — мертвы? Уверены, а?       Один из лошадников — светловолосый юнец — оглянулся на Углука быстро, как будто даже украдкой, с испуганным изумлением. Его старший товарищ что-то негромко ему сказал, юнец дернул головой, и всадники, отвернувшись, неторопливо поехали дальше, слова Углука скатились с них, как летний дождь с гуся, не вызвав ни малейшего неудобства. Или ему все-таки и впрямь показалось?       Если бы не нога, он бы догнал лошадников и воткнул меч в горло… нет, не кому-нибудь из них, а злосчастному Валдогу. Чтобы уж быть совершенно уверенным в том, что бедолагу не сожгут сейчас живьем в груде мертвых тел. Это была единственная услуга, которую Углук мог сейчас бывшему соратнику оказать… Но всадники и их унылый груз оказались уже далеко, Углук не достал бы их даже брошенным камнем. Оставалось надеяться, что светловолосый юнец все-таки не растеряется и сделает Валдогу это последнее одолжение и без него.       Углук остановился и вновь несколько минут стоял, собираясь с силами, наблюдая, как лошадники укладывают своих убитых в неглубокий ров и прикрывают сверху землей, насыпая невысокий курган, как проводят незамысловатый погребальный обряд. Останки орков безо всякого почтения свалили на груду дров, пересыпая хворостом и сухой травой, и огромный жуткий костер наконец задымился — разом во многих местах, но как-то вяло, без огонька, пламя долго не могло заняться как следует, свежие трупы горели неохотно. Кто-то из лошадников воткнул в землю копье, насадил на него чью-то отрубленную голову, Углук не видел — чью именно, да и не хотел видеть… Уж не лагдашеву ли, часом? Впрочем, какая теперь разница?       Он не смотрел на изуродованную орочью голову, зато она смотрела на него — ужасно смотрела, пристально, с суровой укоризной, непростительно и осуждающе. Тяжелый этот взгляд пригибал Углука к земле, как мешок камней.        — Хватит таращиться! Я ничего не мог сделать… Совсем ничего! — прохрипел Углук. Прохрипел беззвучно, одними губами, и никто, кроме него самого, его не услышал.       Потом отвернулся и, спотыкаясь, по-прежнему опираясь на подобранный в траве обломок копья, медленно побрел прочь, в сторону леса.