Хранительница его снов

1. Боль

      — Тебе нужно больше времени уделять обслуживанию дороги, ты знаешь? — она нахмурилась, смешно сводя брови к переносице. — Ужасно трясет последние пару лет, такое ощущение, что из меня с каждым поворотом вылетает последняя надежда на счастье. Согласись, трагично?       Персефона умудрилась заполнить своей весенней свежестью всё купе. Она как никогда красива: ее новое зеленое платье особенно нежного, пастельного оттенка, глаза сияют, а в волосах — маленькие астры. По крайней мере, так успел шепнуть Аиду Гермес. Бог подземного мира благодарен: его познания в цветах примерно нулевые, да и сам он одним присутствием убивает любую посаженную растительность, кроме кактусов. Они вот прекрасно растут.       Он согласен с ней, что трясет. Даже слишком.       Пару дней назад его зацепило вагонеткой, он сильно повредил руку (синяки, четыре шва, отек), и сейчас каждая неровность ощущалась этой рукой. По дороге туда он мог хотя бы поскуливать от боли, но перед женой, конечно, подобного допустить нельзя.       И, конечно, он не спал последние пару дней. Невозможно спать, когда в любой позе все равно адски (ха-ха!) болит рука. Невозможно спать, когда огромная кровать не приносит удолетворения, потому что так же холодна и пустынна, как и всегда.       Так что сейчас, когда они тряслись по дороге, и его жена раздраженно хмурилась, ему было гораздо хуже. Он прикрыл глаза, откидываясь на спинку, но это была все равно ужасная идея: трясло даже хуже.       — Что нового внизу? Ты мне почти не писал, так много работы? — она, возможно, опять немного обижена. Чего она ждет от него? Что он будет строчить ей, как сильно он ее ждет? Зачем ей это, она не хочет, очевидно.       — Да, — просто ответил он и протянул к ней здоровую руку. — Много работы, тебя нет... все как всегда.       Она печально посмотрела на протянутую к ней руку и встала. Персефона молча поднялась, глядя на него сверху вниз, и губы ее отчего-то подрагивали.       — Ты любишь работу куда больше, чем меня, — она вздохнула и покачнулась на ногах. — А я вот познакомилась с одним виноделом... так что скоро крымские вина снова станут популярны. Таврида, конечно, не та, что раньше...       Внутри поднялась и опала волна гнева. Ну хочет — пусть знакомится, устроила проблему. Ему все равно. Он уже стар для того, чтобы следить за изменами жены. Раз уж она рассказала, значит, ничего важного...       Трясти стало чуть меньше, и стук колес начал убаюкивать. Он с трудом сдержал зевок. За окном мелькала бесконечная ночь, тускло горел свет в купе, а жена его стояла и смотрела в непроглядную черноту.       — Что мне сделать, чтобы ты меня заметил? — начала было она, повернулась и осеклась, глядя на то, как он неловко снимает плащ. Аид чертыхнулся про себя. В плаще стало жарко, снимать его больно, и именно сейчас она решила повернуться!       — Тебе больно? — тревожно спросила она, разом меняясь. Она села назад, неожиданно — но рядом с ним. — Что такое?       — Немного повредил руку, — он не смотрел на нее. — За пару дней пройдет.       Она кивнула и осторожно высвободила его из плаща, каким-то образом сразу поняв, какая рука болит (возможно, дело было в жутком отеке) и умудрившись ничего не задеть.       — Да уж, — пробормотала она, мимолетно поцеловала его в щеку и отстранилась. Поцелуй был теплый и нежный. Такой, какими он их помнил. — Ты зря времени не терял. Когда мы доберемся, надо будет приложить лед, нельзя же жить с таким кошмаром!       — Ну вот, теперь я "такой кошмар!"       Она хихикнула.       — У меня есть обезболки. Это новые таблетки, никакой наркоты, мне не нужен накуренный муж, от тебя и так хренова куча проблем, любимый. Хочешь?       Аид вздохнул.       — Было бы хорошо, а то твоя старая развалина...       — И слушать не хочу, — заверила она его, роясь в сумке и выдавая ему воду и таблетку. — Сейчас полегчает, обещаю.       Он проглотил таблетку и осторожно, чтобы не спугнуть свое счастье, коснулся ее волос здоровой рукой. Персефона закатила глаза.       — Я же предупредила, наркоты нет, так что не надо притворяться, словно после стольких лет брака тебе не все равно, хорошо? — она улыбнулась, но так неискренне, что Аид мог только раздраженно вздохнуть и убрать руки.       Кто он такой, чтобы она хотела к нему вновь и вновь возвращаться?..

2. Трудоголизм

      Она сидела в пустой столовой, смотрела, как стекает воск мелкими каплями по свече, и считала минуты. Через три минуты она уберет остывший ужин. Через две...       Он не пришел. Будет ночевать на работе? Наверное, да. Свет в Хэйдестауне сияет ярче ночью, и хозяин его, ослепленный этим сиянием, совсем перестал спать. Персефона все понимала: у него работа, для него это важно, он так хочет, но...       Он обещал поужинать с ней. Обещал, что сегодня они будут есть греческий салат и пиццу, но салат уже увядал и превращался в древнегреческий, а пицца остыла. Персефона успела съесть почти всю сырную тарелку и покончить с двумя бокалами вина.       В комнате становилось холодно, и она, раздраженно вздохнув, взяла с тарелки кусок холодной пиццы. На вкус для нее сейчас все было как резина.       Аид, ее муж, ее любимый, не пришел. Он не сумел в очередной раз выделить ей хоть полчаса времени.       Тикали часы.       Она встала и закуталась в пальто. Взяла корзину для пикника, с которой обыкновенно выбиралась наверх. Поставила туда миску с салатом, аккуратно убрала в пластик пиццу, налила в термос горячего чаю — и вышла из холодного дома на улицу.       Тени то и дело преграждали ей дорогу, но она не могла разобрать их шепота и лишь брезгливо отмахивалась от них. Какое ей дело до них?       Один из крупнейших горноперерабатывающих комбинатов в своих недрах содержал роскошный кабинет. В этом кабинете, за огромным столом, сидел бледный, измученный мужчина. Подперев голову рукой, он вчитывался в отчеты, сопоставляя цифры в столбцах и пытаясь найти виновных в срыве сроков по закупкам. Он не запирался и прекрасно слышал, как она вошла в кабинет, но взгляда не поднял.       — Ты обещал мне ужин, — бесцветным голосом произнесла она, ставя корзину перед ним. — Я принесла его тебе.       Аид поднял на нее усталый взгляд и кивнул.       — Хорошо, любимая, оставь все здесь, у меня еще много дел.       Персефона вздохнула и коротко чмокнула его в щеку. Она хотела было его приласкать, но... зачем? Ему это не нужно, ну так и прекрасно.       — Ты загонишь себя в могилу... хотя, кажется, мы уже оба в ней.       — Мой мозг вряд ли перестанет работать даже в ней. Уснуть невозможно, когда одни цифры, — он отпил большой глоток кофе из чашки, и Персефона заметила, что у него в раковине уже гора кружек. Она неодобрительно цокнула языком.       — Ты накачиваешься кофе до потери пульса, конечно, тебе не хочется спать! — она раздраженно топнула ногой. — В корзине термос с ромашковым чаем и еда, если не будешь есть — выкини и верни посуду.       — Конечно, невероятно мудро кричать на своего мужа, когда он жалуется на бессоницу и большое количество работы! — ядовито отозвался он, снова поднимая на нее взгляд, и мешки под его покрасневшими глазами оформились еще ярче.       — Если мой муж — идиот и не может о себе позаботиться и планировать свое гребаное время, я тут ни при чем! — Персефона скрестила руки на груди. — У меня тоже есть чувства, Аид, представляешь?!       — Не понимаю, о чем ты.       Он осторожно поднялся на ноги, достал термос, сделал пару глотков и улегся на диван прямо в обуви.       — Я достаточно сделал для того, чтобы ты была спокойна? — Аид прикрыл глаза и натянул свои черные очки.       — Как же ты меня замучил! — она раздраженно подошла, поправила подушку под его головой и сняла свое пальто. — Обувь сними, неудобно же.       — Я всё равно не засну, дольше надевать буду.       Персефона принялась расшнуровывать его ботинки, не слушая возражений. Оставшись без обуви, Аид подтянул ноги к себе и улегся на бок. Помедлив, она укрыла его своим пальто, и рука ее на минуту задержалась на его плече. Персефона решительно погасила свет в кабинете, погрузив комнату в полную темноту. За окном то и дело вспыхивали неоновые рекламы и слышался стук машин.       — Мне побыть здесь, пока ты не уснешь? — она уселась в его рабочее кресло и покрутилась в нем, как девчонка. — Или мне лучше уйти?       — Я в любом случае вряд ли усну, так что можешь сразу уйти. Скорее всего, проворочаюсь до утра.       — Возьму такси, — она кивнула, — не забудь вернуть корзину потом. Будет время — заходи домой. Ну знаешь, есть такое место. Хотя ты, наверное, забыл. Как и о том, что у тебя есть жена.       Персефона хлопнула дверью и вышла.

3. Простуда

      — Апчхи! — возвестил он со стоном в очередной раз и трубно высморкался. Эта простуда стала тяжелым испытанием для его организма: дышать можно было только ртом, отчего горло болело еще сильнее. — А... а-а-апчхи!       — Я так понимаю, спать ты не собрался? — в дверях стояла Персефона. В домашнем платье, с заколотыми волосами — такая, что ему хотелось немедленно спрятаться в ее объятиях. Жена держала в руках чашку с чем-то горячим. — Я бы посоветовала тебе прилечь.       Она подошла и поставила рядом с ним на стол чай.       — Давай, любимый, время идти в постель. Ты все равно не можешь сосредоточиться, я же вижу.       — Мне надо доделать... — пробормотал он жалобно, делая несколько глотков чая. Тот был теплым и согревал зудящее горло. — Много вещей...       Он шмыгнул носом и потянулся за платком.       — Я не понимала, где ты умудрился так простыть, пока не зашла сегодня на один из комбинатов. Там какой-то ледниковый период, и если ты был в своем кабинете в одной рубашке, то я не удивлена.       Аид недовольно хмыкнул, поплотнее кутаясь в свитер. Эстетика эстетикой, но во время болезни он прятался в огромный белый свитер под горло. Все равно никто, кроме жены, не видит, а в ее глазах никакого образа крутого мужа нет после того, как он проплакал почти час над концовкой "Титаника".       — Я все равно не засну, — пробурчал он в чашку, — как можно спать, когда ты задыхаешься? И вообще, раз у меня нет жара, то я недостаточно болен, чтобы делать перерыв в работе...       — Любимый, если ты просидишь всю ночь, у тебя не только жар появится... давай, пойдем в постель.       Она принялась массировать ему плечи, целуя в макушку. Аид вздохнул. Было так хорошо (насколько в его простуженном состоянии это возможно), что он совершенно не хотел шевелиться. Хотелось, чтобы она еще немного поласкалась к нему...       — Так, любимый, пойдем, ты спишь сидя. И не говори мне, что ты не хочешь.       Он закашлялся, со вздохом вставая (очень осторожно, а то в глазах темнеет). Идея забраться под одеяло начинала казаться не самой ужасной.       — И босиком. Ну конечно, конечно, ты как дите малое, — она последовала за ним, погасив лампу на столе. — Вот для кого моя мама связала носки? Забыл?       Он виновато развел руками. В спальне было тепло, и он юркнул под одеяло как был: в пижамных штанах и свитере. Видимо, Персефона уже подсуетилась и тут, потому что под спиной обнаружились сразу две подушки, а на тумбочке красовалась внушительная стопка носовых платков, одним из которых он тут же воспользовался (но это не уменьшило его страданий).       — На, держи, и не вздумай больше ходить босиком, когда болеешь, — жена выглядела грозно даже с зелеными шерстяными носками в руке. — Ох, горе ты мое...       Она забралась на постель и вдруг выкинула совершенно уж невообразимую вещь: просто одела его в эти носки сама, очень ласково и нежно, поглаживая холодными руками его горячие голени.       — Я сейчас принесу тебе еще чаю, — спохватилась она, порываясь уйти, но Аид удержал ее.       — Я не настолько плохо себя чувствую, чтобы ты так суетилась. Лучше иди ко мне. Дай своему болеющему мужу немного объятий.       Она улыбнулась, неожиданно застенчиво и совершенно обворожительно. Персефона заползла к нему, устраиваясь так, чтобы он мог уткнуться лицом ей в живот.       — Я люблю тебя, — тихо сказала она, гладя его по широкой спине. — Больше, чем ты думаешь. Гораздо больше. Я очень, очень люблю тебя.       Он не ответил, только судорожно выдохнул и тут же закашлялся.       — Я должна была тебе чаще это напоминать, но я боялась, что ты не... не нуждаешься в этом. Что ты не любишь меня, и в этом я была не так уж неправа.       — Я просто забыл, — пробормотал он, шмыгая носом не то от слез, не то от насморка, — как именно это делается. Любовь. Я не верил, что ты... вернешься ко мне. Я поверил своему голосу страха, и я... ох, это сложно.       — Ничего, — прошептала она. — Когда ты будешь чувствовать себя лучше, мы, может быть, поговорим об этом. Учитывая, что я приехала два дня назад, и сегодняшний ты провел вот в таком состоянии...       Аид ничего не ответил, вытирая нос и все-таки поднимаясь, чтобы вылезти из свитера. Ну не говорить же ей, что простуда мучает его уже четвертый день, и в предыдущие три он провел несколько совещаний, несмотря на то, что его нещадно знобило, а ноги подкашивались. Конечно, он не мог толком спать. Особенно без нее...       — Завтра тебе будет лучше, — она с улыбкой пробежалась взглядом по его черной майке с черепами. — Отдыхай, я побуду с тобой.       Он кивнул, устраиваясь поудобнее на подушках. Аид не был уверен, что получится сразу уснуть, но у жены есть невероятное умение так укрыть его одеялом, так разгладить морщинки на лице и помассировать лоб, что он был почти уверен, что этой ночью все-таки отдохнет. В конце концов, она рядом...       Теперь, когда она вернулась к нему, когда он вернулся к ней — теперь они будут в порядке.