Зона риска

Во второй раз вода уходит ещё медленнее, чем в первый. Но это не удивительно, разрыв между ударами воды не велик и большая часть её ещё остаётся на территории побережья, когда приходит вторая волна. А быть может ему, истомлённому тяжёлым пеклом, пропитанным насквозь влагой, только так кажется. С момента перехода в режим Профессора сомнению подвергается всё: увиденное, услышанное, прочувствованное. Однако возможности ждать дольше нет: слабеет не только Паула, но и сам он уже не раз терял сознание, удерживаясь на покорёженном щите лишь за счёт хватки ремней. И потому, шатаясь, словно беспробудный пьяница, Серхио ковыляет по высокому - до бедра месиву из воды, грязи и обломков прежней жизни. Пробивается шаг за шагом, опираясь на увесистый металлический шест - для опоры и увеличения их веса, пока вторым, более тонким, прощупывает путь впереди. Потери твёрдой поверхности под ногами он больше не может допустить. Паула, намертво притороченная к нему: в обхват и крест-накрест ремнями да лямками рюкзака, полусидит-полувисит на спине. Время от времени слишком сильно стискивает исцарапанные ручонки на его горле. Инстинктивно. Непроизвольно. Беззащитно. В такие минуты Серхио приходится замедляться ещё сильнее и пережидать, пока очередная причина приступа её страха или слёз не скроется из зоны видимости. Сам он вскоре уже перестаёт замечать искорёженные тела, которых под воздействием внутренних газов становится всё больше и больше на поверхности, если они не встают колышущимся барьером прямиком посреди их пути. Поток воды оттеснил их в дальнюю часть города, которую он плохо успел изучить, а потому добираться до первого пункта назначения по плану - ближайшей аптеки им приходится сквозь череду ошибок и неверных поворотов. Что бесконечно злит его. Так же, как несмолкающие проклятые птицы, мечущиеся над головой - всё больше с появлением новых тел для кровавого пиршества. Как жжение и сводящая спазмами боль в грудной клетке, не дающая вдохнуть в хоть сколько то достаточной степени. Как отвлекающее хныканье, которое ему нечем предотвратить, из-за плеча. Серхио прислушивается, отстраняясь от этого белого шума из смеси плеска, всхлипов и скрежета, и не может уловить ни звука. Словно всё и вся вокруг них двоих вымерло. Оказалось стёртым без остатка. И оттого хныканье Паулы на слишком высоких нотах звучит лишь резче, сильнее бьёт по натянутым нервам. От стеклянной двери и витрин, щерящихся по обыкновению, яркими красками, не осталось и следа. Все здания на уровне первых этажей представляют собой затопленные грязью нагромождения обломков бетона, дерева и пластика. И опознать аптеку ему удается только по массивному красному кресту, ещё не замененному на неон, что плещется в потоке грязи, удерживаясь на надорванном кабеле, будто ретивый конь на привязи. Заходить в поврежденную конструкцию здания и в мирное то время не славящуюся своей надежностью - опасно, неразумно. Однако на то, чтобы оставить Паулу снаружи нет ни единого шанса, если не допускать возможности вновь потерять её в потоке первые же секунды спустя. И потому Серхио лишь велит ей укутать голову и шею массивным тюрбаном из мокрой кофты, также добытой с одного из тел по дороге, чтобы хоть как-то попытаться смягчить удар, если здание начнёт оседать на них кусками стен или кровли. Оставляя при входе один из шестов, поднимает руку на уровень пряжек ремней у себя на груди - также на случай готовности ко всему. В помещении нет тел и он с облегчением отмечает, что скулёж девочки, щекой приткнувшейся к его плечу, постепенно начинает стихать. Нет и электричества, за что в нынешних условиях можно лишь сквозь сдавленные проклятия благодарить судьбу, пробираясь между остовов порушенных автоматов, холодильников и ламп, кое-где ещё сохранивших соединение с проводкой. Большая часть шкафчиков пострадала и на размякшие коробки, усеявшие водную поверхность, можно наткнуться на каждом шагу. И всё же часть верхней выкладки ещё удерживается на креплениях и Серхио надеется, что сможет раздобыть в них что-то полезное. Рисковать жизнью ради груды упаковок памперсов или витаминов было бы слишком жестокой насмешкой. Скрытый под мутной жижей пол усеян разнокалиберным мусором и стеклом, и несколько раз только плотная подошва ботинок, позаимствованных у трупа - на замену собственным изодранным сандалиям, спасает его от очередной травмы. Медленно, ещё медленнее, чем прежде, преодолевая сопротивление воды и обходя завалы, он бредёт от шкафчика к шкафчику. Въедливо, дотошно вчитываясь полуслепыми глазами в дублирующийся на английском состав, не полагаясь на торговые названия препаратов - на незнакомом-то языке. С чем-то им везёт, с чем-то - не очень, но Серхио в любом случае далёк от сетования на судьбу. Паула между тем также сосредоточена на деле: всю уцелевшую бутилированную воду, что он время от времени выуживает из останков холодильников или из-под завалов, она складирует в приоткрытый рюкзак, извиваясь змеёй за его спиной. Отстегнуть её от себя он решается лишь под самый конец их посещения, обнаруживая пластиковый пузырёк с розоватым раствором и прикидывая, что воды у них более чем достаточно: меньше, чем хотелось бы, но больше, чем с его травмами возможно пронести более пары километров. С кратким предупреждением, удостоверившись, насколько это возможно лишь при осмотре, в надёжности потолочного перекрытия над их головами и подпирая собственным бедром один из бортов полуживого прилавка, вместе с ногами взгромождает на него Паулу. Он мог бы сделать это и вне помещения, однако течение ещё слишком велико, и кто знает, когда им удастся отыскать какую-то иную устойчивую поверхность, на которой они смогут расположить с неким подобием удобства. Потому, при беглом осмотре убедившись, что новых ран к тем, которые уже успел изучить за время пребывания на щите, не добавилось, Серхио зубами разрывает одну из упаковок бинтов и заливает белоснежный валик раствором антисептика. После тщательной, даже педантичной, как только он может учинить в подобных обстоятельствах, обработки, заклеивает самые глубокие порезы и ссадины, жалея, что нет какой-либо плёнки под рукой, чтобы лучше защитить их от нового проникновения влаги. Паула во время всех этих манипуляций лишь сдавленно хнычет и морщится, закусывая кончик косы, когда жжение наиболее сильно. Ни намека на домашнюю неженку с расцарапанным коленом, что всего пару дней назад заливалась криком при одном только виде матери с аптечкой наперевес. Не говорит ни слова. Только сейчас он с мутным беспокойством осознаёт, что с тех пор, как она докричалась до него у щита, Паула не произнесла больше ни слова. Лишь плачет да стонет, когда внутренности в очередной раз сводит спазмом от раствора марганцовки. Трясёт головой, роняя слезинки, в попытке отказаться от повторения манипуляции. Однако заострять на этом внимание у него сейчас нет ни сил, ни времени. Пусть даже эта ошибка и аукнется ему позднее. Вот только разметавшиеся на тусклом сером полу золотистые кудряшки Стокгольм, тяжелеющие от смеси золотых ранул и крови, сочащейся не из её головы, невольно вспыхивают в памяти, усиливая дурноту. И он спешит вновь отогнать этих призраков. Всё, что уводит от главной цели сегодняшнего дня: выбраться отсюда и добраться до Ракель. - Давай же, Паула, - его собственный голос звучит незнакомо, заметно осев из-за отчаянных криков. - Нам нужно вымыть из себя всю ту дрянь, которой наглотались, пока не стало хуже. Он противный, я знаю, но смотри, я тоже пью. Его внутренности, кажется, буквально горят огнём - как горят и неуклюже обработанные и перевязанные раны, когда вся заглоченная грязь и водоросли потоком выходят из него. Серхио знает, что подобное промывание отнюдь не панацея, но в текущих условиях это лучшее, что можно сделать. И только лишь заставляет себя и Паулу выпить после как можно большей чистой воды - они уже обезвожены и ситуацию нельзя ухудшать. Гематома на лодыжке девочки становится всё темнее и он опасается, что помимо открытой рваной раны на ней может быть и перелом - опереться на левую ногу Паула едва ли в состоянии. И потому, уже перед самым уходом, Серхио накладывает ей на ногу шину из подручных средств, сожалея, что не может соорудить чего-либо подобного для облегчения участи и собственной лодыжки. Самым же тяжелым препятствием для него при обследовании метров разбитого города оказывается отсутствие поблизости оптики или хоть какого-то её подобия. Он всё ещё наполовину слеп и передвигаясь всё больше ориентируется на сигналы щупа в покрытых мозолями руках и собственные инстинкты, которым мозг не может доверять, что только повышает градус раздраженности, когда он может с собой совладать. И всё же Серхио старается думать в первую очередь не о себе - каждую доступную секунду свободного от крайней сосредоточенности времени. Шепчет, по необходимости, измождая и без того надсаженное горло: - Это не мама, Паула. Всё хорошо. Ты можешь не смотреть, это не мама. Ответом же ему на протяжении метров, а после и километров изнемогающих развалин города и джунглей, затянутых влажным маревом, служат лишь плеск воды, крики чаек и отдалённые стоны на незнакомом языке, ничуть не напоминающем испанский. Да едва слышное со временем, надсадное сопение за спиной...